Избранное в двух томах. Том 2. Повести и рассказы [1987, худ. Б. Н. Чупрыгин] - Анатолий Иванович Мошковский

— Катер! — закричал Боря, вылетел из палатки и под дождем побежал к «штабной», чтобы сообщить отцу.

Но на крутом обрыве уже стояли человек шесть, смотрели на Байкал и взволнованно переговаривались.

Плотные синие тучи лежали на море и почти сливались с ним. Крикнула сирена, и в сизой мгле Боря увидел черное пятнышко — прыгающий по волнам катерок.

— Что ему надо? — спросил долговязый, смахивая со лба дождевую воду и зябко поеживаясь.

— Надо, раз орет, — ответил коренастый парень, рабочий экспедиции, байкальский житель.

К берегу подходили все новые и новые люди. Собралась небольшая толпа. Вспыхнул спор. Одни утверждали, что катер хочет им оставить какой-то груз, другие говорили, что с катера запрашивают, нет ли в экспедиции больных.

Внезапно толпа раздвинулась, и к обрыву быстро подошел Витька. Он заходил по краю, не спуская с катера глаз. Потом резко провел рукой по голове. В густых, зачесанных назад волосах блеснули крупные капли воды.

— А ведь это почта, ребята! — сказал он. — Надо принять. Плывем?

Боря взглянул на высокие волны, и по его телу пробежала дрожь. Спор сразу стих. Витька переводил глаза с одного на другого, задержался на долговязом.

— Мне еще жить не надоело, — усмехнулся долговязый и отошел.

Ветер опять донес качающийся вой — катер сильно швыряло.

На берег пришел Борин отец в плаще и с биноклем на шее.

— Петр Степанович, — обратился к нему Витька, почту привезли… Разрешите?

Отец приставил к глазам бинокль.

Волны бежали на берег одна за другой. Шипящие языки пены доползали до лодки, вытащенной на гальку. Байкал бил в берег, и отвесная гранитная скала, на которой они стояли, содрогалась от ударов.

— Рисковать жизнью из-за какой-то почты? Глупо… — сказал долговязый, страдальчески морщась от дождя.

Отец опустил бинокль и, не повернув головы, сказал:

— Тебе не придется рисковать. Успокойся…

Набежавшая волна оборвала его голос. Когда волна отошла и на мгновение стало тихо, отец посмотрел на Витьку:

— Плыви.

Витька съехал на каблуках по скользкой тропе и бросился к лодке. Придерживаясь за кусты, сползли вниз еще человек пять. Сполз за ними и Боря. Чувствуя вину (Витька едет, Витька, а не они!), работали усердно и быстро. С хрустом протащили по гальке лодку, переждали гулкий удар, и улетающий назад вал стремительно унес в море лодку с Витькой.

Витька сразу налег на весла, чтобы новый вал не вышвырнул лодку на берег. На ручках весел — худые сжатые пальцы, ветер сдувает на правый висок волосы. Все стоявшие наверху сошли на гальку.

— Шальной, — усмехнулся кто-то. — Старается… А чего ради? Может, ему и письма-то нет.

— Наши прихватит… — протянул долговязый. — Острые моменты любит. Одним словом, романтик.

И непонятно, чего было больше в этих словах: презрения или тайной зависти.

Ударил вал. Лодка взлетела в синюю тучу, носом рассекла вал, навылет прошла пенистый гребень. Грохот оглушил людей, волна обдала брызгами. Утирая лица, отошли подальше от берега. Напряженно смотрели, боясь оторваться от лодки, словно глазами удерживали ее на воде.

— А вдруг утонет? — поежился кто-то.

— Все там будем, — успокоительно заметил долговязый.

— Это Витька-то? Иди проспись…

Новый вал, еще большей силы, обдал людей. Они отошли подальше, к кустам лозы. На катере, очевидно, заметили лодку: он стал приближаться к ней. Он шел, зарываясь носом в буруны, легкий и обтекаемый, как поплавок. Через сопки и тайгу не было дорог, только море связывает экспедицию с внешним миром. Катера да шаланды привозят сюда провизию и почту. Катер выбросил на этот берег и их экспедицию, а вместе с ней и Борю, большеротого загорелого мальчишку.

По временам лодка исчезала между валами, и тогда что-то холодное, как ящерица, проползало у Бори под рубахой. Но вот лодка снова карабкалась по стене вала к кривому белому гребню.

Отец не отрывал от глаз бинокля. Пальцы, которыми он сжимал бинокль, побелели в суставах. «Наверно, жалеет, что разрешил», — подумал Боря.

— А говоря на полном серьезе — он дурак. — буркнул долговязый.

— Заткнись! — сказал парень в фуфайке. — Второй месяц писем не получаем…

— Велика важность — подождем и третий… Не люблю задавал!

Боря подошел поближе, встал на цыпочки, прислушался: все, что касалось Витьки, жгуче интересовало его.

— Ты, вобла копченая, ступай в палатку, а то насморк заработаешь. — Парень в фуфайке сплюнул и отошел к самому берегу.

Море хлестнуло по его кирзовым сапогам, но он не сдвинулся с места. Витька отплыл так далеко, что лодка казалась не больше горохового стручка.

Теперь один Петр Степанович видел все подробности того, что делалось на море. А Боря ничего не видел. Только серое море и слепое небо, только волны и брызги. Узкие листья лозняка трепетали под ударами дождя. Шапки, рубахи и пиджаки промокли. Боря мелко дрожал — с затылка за воротник сбегали крупные капли, и холод растекался меж лопаток — и думал: правда ли, что из-за письма, из-за какой-то там бумажки плывет он сейчас меж грохочущих валов?

— Подплыл к катеру, — громко, чтобы все слышали, сообщил отец и через секунду добавил: — Отбросило волной… Опять подошел. И снова отбросило… Подходит с кормы…

Волны накатывались на берег, били в скалы. Казалось, что молотобоец кувалдой вгоняет заклепки в корабельный котел.

— Передали…

Отец опустил бинокль. Вокруг глаз остались круглые отпечатки окуляров. И лицо осунулось. Боря потянулся к биноклю. Но отец снова поднес его к глазам.

Минут через пять волна выбросила лодку на песчаную отмель. Витька выскочил из полузатопленной лодки, и крепкие руки мгновенно оттащили ее в надежное место. Боря гордо вытер о штаны липкие от вара руки.

Витька, пошатываясь, стал подниматься по тропе, и люди молча последовали за ним. Витька был весь мокрый, куртка с тусклыми вензелями на плечах блестела, как кожаная, с подбородка и ресниц капало. Но вода не могла примять шапку жестких темных волос.

По дороге, расстегнув куртку, он достал из внутреннего кармана и раздал письма — белые, голубые, с яркими картинками на конвертах и без них, а одному протянул открытку. Долговязый получил сразу три письма. Он ухмыльнулся, пощипал рыжие усики и ушел к себе.

— А себя-то не обидел? — спросил парень в фуфайке.

Витька подмигнул ему и прижал палец к губам. Раздав все письма, занемевшими от студеной воды руками застегнул куртку и похлопал себя по груди:

— Порядок!

— Счастливец, — вздохнул отец. — А нам то с тобой, горемыкам, ничего и нет. Ну, пойдем, Боря.

Он прикрыл сына полой плаща.

— Товарищи, прошу в «штабную» на совещание, — громко сказал он. — Пойдем, Боря. Поесть не хочешь?

Но Боре уже было наплевать и