Рыжик и Пыжик - Г. Тамарина
Генка не послушался. Он ещё шире раздвинул кусты и уже по плечи скрылся в малиннике. Тогда Бельчик вскочил на ноги, схватил зубами за поясок курточки и потянул мальчика назад. Генка рассердился, замотал ногами. Но Бельчик был сильный пёс, он без труда вытащил Генку из чужого малинника и перетащил через арык. Генка просто рассвирепел, дёрнул со всех сил, и поясок от курточки остался в зубах у Бельчика…
Конечно, Генку снова наказали! Почему весь перепачкался в земле? Почему протёрты чулки на коленях? Почему оторван поясок? Пришлось ему во всём признаться маме. Но вину свалил на Бельчика: он его тянул по земле через арык, он оторвал ему поясок. И вообще, решил Генка, Бельчик виноват в том, что его мама наказывает всё время. Если бы не Бельчик, говорит он, никто бы не узнал про его проделки.
А разве это правильно? Разве Бельчик виноват, что Генка не слушается маму, не умеет держать даже собственного слова. Бельчик ему жизнь спас, Бельчик его от дурных поступков оберегает. А он, Генка-Карапузик, — такой маленький и такой упрямый — твердит одно:
— Бельчик — вредный!
— Не вредный, — возмущается Иринка. — Он хороший друг.
Генка-Карапузик опять своё:
— Он маме жалуется!.. Он вредничает!
— Не вредничает, — сердится Толик-Нолик. — Он тебя из беды выручает!
Но Генка-Карапузик не соглашается:
— Он виноват, что меня мама наказывает!
— Он не виноват, — говорю я. — Ты сам во всём виноват!
А Генка-Карапузик…
Все знают, что он упрямый мальчик. Не поможете ли вы нам, ребята, убедить Генку? А то Бельчик до сих пор ходит грустный, наверное, считает себя виноватым…
Ёжик
У Анки есть бабушка. Даже не бабушка, а прабабушка — значит, маминой мамы мама. И такая она старенькая, что Анка не может сосчитать, сколько прабабушке лет. Потому что Анка научилась считать только до пятидесяти, а надо прибавить ещё столько же, чтобы узнать сколько бабушке лет.
Только бабушка ещё совсем бодрая. Она ходит мелкими шажками и быстро-быстро, Анке приходится догонять её. Бабушка маленькая и кругленькая, а юбка у неё длинная и широкая. Анке всегда кажется, что бабушка не ходит, а перекатывается, точно мячик.
Замечательная у Анки бабушка. Анка считает, что ни у кого больше нет такой. Сколько она знает сказок и песен!.. И не устаёт пересказывать их внучке, а внучке не надоедает слушать. Но ещё больше, чем песни и сказки, Анке нравятся бабушкины вещи. Их так много, что в бабушкиной комнате повернуться негде.
И вещи все удивительные, таких тоже ни у кого нет. И все они — старинные. Тут и пузатый комод на тонких ножках с золотыми кольцами вместо ручек, и кованый сундук с весёлым перезвоном в замке, и шкафы с секретными запорами. Потом всякие сундучки, пуфики, ларчики, шкатулочки.
И все эти вещи Анка может трогать, может играть ими сколько ей угодно. Только одной вещи ей запрещено касаться. Её даже сама бабушка берёт в руки раз в неделю, чтобы помыть и почистить. А Анке разрешается при этом лишь сидеть смирно и смотреть. Эта вещь — керосиновая лампа!
Анка не совсем понимает, для чего бабушке нужна керосиновая лампа? Её никогда не зажигают, потому что смешно зажигать лампу, когда в доме горит электричество. Но бабушка говорит: эта вещь дорога её памяти.
Анка любит смотреть, как бабушка чистит лампу: неторопливо, обдуманно, даже торжественно. Под рукой у бабушки целый набор тряпок. Одной она натирает до блеска тяжёлую бронзовую подножку, другой снимает пыль со стеклянной чаши, а мягкой фланелькой трёт голубой абажур — большой, как Анкин зонтик.
Когда же очередь доходит до лампового стекла, тут Анка сидит, затаив дыхание. Интересное оно, это стекло — с одного конца узкое, как горлышко у бутылки, а с другого круглое, как шар. Анке всякий раз кажется, что оно вот-вот лопнет. Но стекло не лопается. Бабушка надевает его снова на лампу, и оно блестит так, что глазам становится больно. Но бабушка почему-то остается недовольной.
— Эх, — говорит она. — Сколько прошу, чтоб достали ёжик. Лучше, чем ёжиком, не почистишь стекло.
Анка недоумевает: при чём тут ёжик? Он же колючий и жёсткий! Анка видела ёжика у Кольки — мальчика с соседнего двора. Тот ёжик даже ручной, позволяет себя гладить. А как его погладишь, когда на спине сплошные колючки? Но раз бабушка говорит — лучше чистить ёжиком, значит, лучше… И Анка обещает бабушке поймать ёжика. Тут бабушка всегда почему-то усмешливо отвечает:
— Спасибо, внученька! Только того ёжика ты не поймаешь!
Анка обижается: наверное, бабушка считает её маленькой и непроворной. А она всё-таки поймает…
* * *Анка чуточку приоткрыла глаз. А весёлый солнечный лучик, словно того только и ждал, спрыгнул со стенки и защекотал в её носу. Анка чихнула, рассердилась и пробормотала сонно:
— А ну тебя! Не мешай спать!
И повернулась на другой бок. Закрыла глаза и тотчас открыла: нет, это не солнечный лучик разбудил её. В садике под окошком громким лаем заливался Джек. Он лаял так странно — тревожно, с подвыванием, — что Анка спрыгнула с постели и бросилась к окошку.
— Джек! Джеканька! — позвала Анка. — Иди сюда!
Но Джек не тронулся с места. Он, припав на передние лапы, просунул лохматую голову под куст сирени. На зов Анки Джек лишь вильнул хвостом, как бы извиняясь, что не может оторваться от деля. Вдруг он сунул лапу под куст и тут же отдёрнул её с жалобным визгом.
Анка, как была в одной рубашонке, выбежала в садик. Присела рядом с Джеком и тоже заглянула под куст. Но ничего интересного не увидела, кроме большой серой колючки, круглой, как моток бабушкиных ниток. Анка уже хотела уйти, как вдруг колючка зашевелилась и развернулась. Выглянуло маленькое поросячье рыльце с острыми ушками и глазами-бусинками.
— Ёжик, — узнала Анка. — Ёжинька-ёжик. Миленький мой! Вот я тебя
