Черный ураган. Честный Эйб - Рубинштейн Лев Владимирович
Пинч покачал головой:
— Нет, мисс Джесси, это не паруса. Это покрышки фургонов.
— Переселенцы?
— Да, мисс Джесси. Они уходят на Дальний Запад. Добрый путь, добрый путь!
— Это из нашего графства?
— Да, мисс Джесси. Ведь это не плантаторы. Это такие же фермеры, как я. Есть нечего, мисс Джесси! Работы нет. Мои соседи Чэндлеры выехали всей семьёй. Дэн Чэндлер хороший плотник, но работы нет, а земли у него мало. Да и какая может быть работа? Стюарты говорят, что у вас, на Юге, каждый белый может иметь рабов. Но ведь это только слова. Раба надо кормить, а тут и сам не прокормишься. Дэн Чэндлер работал у Стюартов, но им выгоднее поставить на ту же работу негра, потому что негру не надо платить. Вот и выходит, что нашему брату остаётся голодать в благословенном штате Мэриленд. Чэндлеры решили уехать далеко, за реку Миссисипи. Так и плывут фургоны в далёкий путь… Извините, мисс Джесси, может быть, вам скучно слушать такую длинную речь, это ведь вас не касается.
— Нет, Пинч, это всех касается.
Пинч глубоко вздохнул:
— Поезжайте на большие дороги, мисс Джесси, и вы увидите тысячи таких фургонов. Фермеры уходят на Запад. Колёса скрипят, волы мычат, бичи хлопают, пыль стоит столбом. За рекой Миссисипи свободные земли, там нет рабства, нет нищеты…
— Выходит, что ты стоишь за чернокожих, Пинч?
Пинч сердито сдвинул брови:
— Скажу вам правду, мисс Джесси: рабы — это наше несчастье. Нельзя жить в свободной стране и не знать, что такое свобода. Когда-нибудь поднимется ураган. Вам не случалось бывать на Западе, мисс Джесси?
— Как могла бы я попасть на Запад?
— А я был там. Там случаются такие ураганы, когда в воздух стеной поднимается чёрная пыль и перед ней ничто не может устоять. Люди бегут в пещеры, в овраги… Они называют это чёрным ураганом. Как бы и у нас не случился чёрный ураган!
— Ты имеешь в виду негров?
— И негров и белых, мисс Джесси. Когда-нибудь земля содрогнётся в этих штатах и придёт буря… Впрочем, я не хочу вас пугать, мисс Джесси. Передайте привет вашему дяде.
Пинч хлопнул вожжами, и его старая двуколка затряслась по ухабам табачной дороги.
Мисс Джесси Бродас было шестнадцать лет. В этом возрасте грустить не полагается, особенно когда солнце ярко светит, кругом шумит листва, серебрится чистая вода ручьёв, а под тобой хороший конь, удобное седло и в лицо тебе веет свежий ветерок. На пути мисс Джесси попадались поля, на которых мелькали широкие соломенные шляпы негров и пёстрые головные повязки негритянок. Вдали иногда появлялась белая шляпа надсмотрщика и слышался его возглас: «Эй, там, за канавой! Почему молчите? Делайте шум!»
И в ответ раздавался хор мужских и женских голосов:
Там за дубом, за большой рекой,
Там, где негры находят покой…
Конь несёт Джесси по длинной и прямой, как стрела, каштановой аллее, и ей грустно. Перед ней большой дом её дяди — красноватое кирпичное строение с высокими трубами и широкими окнами, когда-то щеголеватое и нарядное, а теперь посеревшее, потемневшее, с нежилыми пристройками, с обломанными ступенями крыльца.
Сарай с обвалившейся крышей, подпёртой жердями, закопчённая кухня для господ (каменная) и кухня для слуг (глинобитная), тщательно охраняемая конюшня, которая выглядит новее и прочнее, чем сам дом. Огороды, зарастающие жимолостью и вереском, одинокие жерди на месте бывшего забора, одинокие, унылые фигуры негритянок на огородах… Мисс Джесси было грустно, когда она слезала с лошади и передавала уздечку пожилому, привычно улыбающемуся негру.
В гостиной на тёмно-красном плюшевом диване сидел мистер Эдвард Бродас, дядя Джесси. Это был бледный, рано постаревший человек, с густыми бровями и седыми волосами. Глаза его были окружены синевой, дышал он шумно и тяжело и пугливо поглядывал на доктора Томпсона, который возвышался перед ним в кресле.
Доктор (в просторечии «док») Томпсон был мужчина грузный и величественный, с коричневыми бакенбардами, свисавшими с жирного лица, и золотой цепочкой от часов, которая болталась на жирном животе. Вид у него был многозначительный и таинственный, как у многих сельских врачей, когда они приезжают к пациенту за тридцать миль.
— Ваш надсмотрщик, сэр, в сущности, болтун, — певучим голосом говорил Томпсон, — хотя его и прозвали «Удар грома»! Я не вижу хозяйского глаза на этой плантации. Когда-то, ещё на моей памяти, вы продавали табак. А теперь? Вы мечетесь то в одну, то в другую сторону, но неизвестно, чем торгует ваша плантация. Устрицами?
— Постойте, док, у нас есть ещё лес, — пробовал возразить Бродас.
— Лес? Скоро от него ничего не останется. За лесом надо ухаживать, а не рубить где попало. Кто у вас главный лесовод? Черномазый Бен Росс? Что он соображает?
— Я не один, — оправдывался Бродас. — У Стюартов тоже был табак, а теперь они растят маис.
— В том-то и беда, сэр, что в этом графстве нет никакого порядка. Бог знает, сколько вы проживёте (я желаю вам перевалить за сто лет), но сердце у вас плохое. Что же вы оставите мисс Джесси? Пустой дом?
Бродас опустил голову:
— Я надеюсь, что это будет не так скоро…
— И я надеюсь, но все мы пылинки под стопой провидения (Томпсон любил закруглённые и возвышенные обороты речи), все мы игрушки в руках нездешних сил… Надо думать об этом сейчас, а не в последнюю минуту, сэр!
— Что вы можете предложить, док?
— Я уже говорил вам: продавать черномазых. Их у вас, кажется, больше, чем дубов в лесу. Да, да, продавать! В конце концов, негр обходится вам не больше тридцати долларов в год, а получите вы за него от восьмисот до полутора тысяч…
Джесси быстро прошла через гостиную, присела перед Томпсоном, который, изящно наклонив голову, пробормотал что-то любезное, и поднялась по скрипучей лестнице на галерею.
Снизу слышался рокочущий бас доктора:
— Со времени гнусного бандита Ната Тэрнера, в соседней Виргинии, которая, согласитесь, сэр, имеет полное право называться первым штатом Америки, неграм запрещается расхаживать по ночам. У нас же, в Мэриленде, вы увидите фигуры, которые шныряют из хижины в хижину в то время, когда им полагается спать. Я сам слышал шёпот — это они сообщают друг другу новости. Уверяю вас, что никакой телеграф не в состоянии их опередить. Они всё знают раньше нас. Днём вы можете встретить на дороге негра, у которого нет пропуска. Вы можете его арестовать, но он сошлётся на то, что масса послал его за хворостом, и масса его поддержит. Вы даже можете увидеть группы по пять-шесть негров. Зачем неграм собираться такими большими компаниями?
— Что тут опасного? — слабо пролепетал Бродас.
— Что? Два негра — это сплетни, три негра — это подозрительные сплетни, четыре — это заговор, пять — это бунт, шесть — это восстание, больше шести — это всеобщая гибель! А что они поют? Какой такой Мойсей, которого они призывают сойти на землю египетскую?
— Стоит ли вам напоминать, мистер Томпсон, что Мойсей — библейский пророк…
— Какое дело неграм до Египта? Мойсей — это бунт, а Египет — это южные штаты. Они даже святую библию умудрились переделать на свой лад. Если бы я был… гм… губернатором этого штата, я вообще запретил бы неграм разговаривать.
— Вряд ли это может помочь в работе, док, — сказал Бродас. — Человеку нужен язык, чтобы лучше делать своё дело…
— Теория, сэр! Чистая теория!
Джесси закрыла дверь и, оставшись одна, поднесла к носу платок. Весь дом был пропитан запахом лекарств.
Джесси родилась в этом доме. Когда-то это был хороший, старый, милый дом. В гостиной стояла бабушкина арфа. На ней по вечерам играла покойная мать. В стороне блистало лаком привезённое из Парижа фортепьяно; Джесси маленькими пальчиками разучивала на нём гаммы и этюды. В комнате Джесси вся мебель была светло-серая, стены обиты шёлком, а на шёлке солнце играло сквозь кружевные занавески. Но лучше всего была постель — милое, привычное, уютное ложе, покрытое холодным и душистым голландским полотном. По вечерам Джесси устраивалась на больших подушках, молилась богу за родителей, наставников, слуг, своих негров и всех добрых людей, и ей казалось, что будущее полно счастья — того счастья, о котором так красочно говорится в маленьких книжечках с золотым обрезом.
