Катерина Грачёва - Мой дом - Земля, или Человек с чемоданом

Глава 7. Другая химия

— А я думала, ты в школу не придешь, — удивилась Галка.

— Да, да, — подхватил Женька. — Не придешь, а приедешь верхом на Гелии. Наивные мы! Она переболела воспалением хитрости, а мы волновались.

— Неправда, — обиделась я. — Просто он меня вылечил.

Села, разложила по парте тетрадки. Все вокруг зубрили химию и активно выделяли на бумаге всякий углекислый газ да водород, а мне не хотелось. Что понимает эта химия? Может она объяснить про смысл жизни и странные космические энергии? Или нужен новый Менделеев, чтоб такую химию придумать?

Впрочем, ведь не сам же Гелий все это придумывал. Должно быть, таких людей по планете много. А я с ними не встречалась из-за того, что мои мыслеформы были отличны от их мыслей и не сближали нас.

Как же тогда я встретилась с ним самим? Случайно. Или не случайно?

Какое все-таки счастье, что у людей бывают дни рождения и что на них иногда никто не приходит. В этот день я думала, что мир оборвался и висит над бездной на одной тоненькой ниточке, а день этот оказался самым счастливым в моей жизни — я встретила Гелия.

Все на свете происходит к лучшему, это я видела теперь перед собой абсолютно ясно. Если бы человек не простужался, он, не боясь холода, мог замерзнуть до смерти. Если бы не было болезней, люди не стремились бы вести правильный образ жизни. А все неудачи и ошибки — это уроки. Уроки, которые надо помнить и быть благодарными за них своей судьбе, чтобы не оступиться потом в более жестких и суровых ситуациях.

Невероятный Гелий! Он был увлечен своей идеей, но с ним никогда не бывало скучно, потому что это была даже не идея — это был целый мир, целая жизнь. То он казался совсем мальчишкой, то чуть ли не мудрым старцем. А когда он мечтал, глядя в пространство, а ветер развевал полы его плаща…

— Ольга, к доске!

Вот так всегда. Чуть что, к доске, руки за спину…

На доске было уравнение «с подвохом». Сказать проще, там по ходу реакции все менялось-сливалось, как положено, и еще был подвох в виде атома гелия. Потому что он ни с чем не соединяется, а так и остается сам по себе, и улетает куда ему вздумается своей дорогой. Один!

— Вера Павловна, — сказала я. — Неужели совсем никогда не бывает так, чтоб гелий с чем-нибудь соединялся?

— Бывает, — хохотнул с места Женька. — Сам с собой. В термоядерных реакциях. Углерод получается!

Я получила свою пятерку и поплелась на место. Мне была предельно необходима новая химия.

Гелий, как водится, сидел над бумагами за растрескавшимся столиком, и на него опадали желтые кленовые ладошки.

— Пойдем к Юльке, — сказала я. — А то вчера не были.

— Не пойду. С тобой оглянуться не успеешь, как папой окажешься, — ответил он.

Так что я отправилась одна, но в детском доме было что-то вроде санитарного дня, и никого не пускали. Удалось только перекинуться с Юлей парой слов через окно, а потом она спустила мне через форточку какую-то лисичку из пластилина.

— Мама, приходи завтра! А это от меня хромой девочке. Ты унесешь ей? Унеси. А ему скажи, что я не несчастная. Скажешь?

Я унесла эту лисичку, и в том интернате ей очень обрадовались. И Гелий очень обрадовался, когда я ему все это пересказала. Но меня почему-то уже ничего не радовало и не печалило. Я ушла на берег, села на свой валун и кидала в воду камешки. Прибежали какие-то дети, хохотали, боролись на песке, потом опять все стихло. Камешки у меня давно кончились. Тихая и спокойная гладь воды отсвечивала солнечными бликами, когда по поверхности проходила легкая рябь, а я ловила эти блики и слушала мир.

Кажется, так было целую вечность. Потом вдруг захотелось обернуться. Позади меня, спрятав руки в карманах плаща, стоял задумчивый Гелий, тихий, как осень.

— Сколько времени? — спросила я, чтобы что-нибудь спросить.

— Я не ношу часов, — ответил Гелий. — Наверное, семь.

— А почему не носишь?

— Так… Не хочу считать секунды, хочу чувствовать живой поток времени: оно удивительное… Вот ты проходила в школе, что оно одинаково в любой системе отсчета, правильно?

— А разве не так?

— В физике Ньютона — да. Но вспомни: когда ты была маленькой, каждый день был для тебя новой жизнью, а теперь годы летят мимо все быстрее и быстрее. Я все думал, почему так происходит? Но так и не додумался ни до чего. Может быть, детям все непривычно и все кажется новым. Может, они активнее и подвижнее. Может, какие-нибудь нервные каналы со временем засоряются шлаками. Может, на самом деле время течет по-разному, и они живут быстрее нас?.. Я лично считаю, что космос дает ту скорость твоему времени, какую ты можешь использовать — в том смысле, ты успеешь сделать что угодно, если ты будешь настроен это сделать…

— Выходит, есть другая физика? — спросила я. — Не по Ньютону?

— Не знаю… Выходит, есть.

— А химия? Химия не по Менделееву есть?

— Не знаю. Все возможно, — ответил он.

Потом обошел валун, присел рядом. На горизонте собирались легкие, прозрачные розовые облака. Над нами тоже. Я смотрела, как они медленно, медленно плывут по небу.

Сидели вдвоем, и каждый один на один. Потом Гелий произнес:

— Жил-был человек. Он хотел знать все на свете и считал, что у него хватит на это времени. Он учился математике, биологии и шитью, паял, строил, писал программы для компьютера, изучал всевозможные языки, включая языки дельфинов, обезьян и птиц, он умел играть на множестве музыкальных инструментов, знал теорию шашек, шахмат, го и реверси, разводил цыплят, чинил магнитофоны и водил поезд. Но ему было мало, и он учился, учился и учился, как завещал себе он сам… Он учился всю жизнь, пока не умер. Его занесли в книгу Гиннеса и забыли, потому что ничего полезного он так и не сделал. Мораль: не впадай в крайности.

— Это ты про кого? — поинтересовалась я.

— Так, пришло вот в голову, — ответил он и повернулся ко мне. Тогда я сказала:

— Я люблю тебя.

Странный человек в плаще одним движением встал с валуна и быстрыми шагами двинулся вдоль берега. Песок пытался хватать человека за башмаки, а он упрямо шел, и песок отступался и осыпался.

Потом Гелий вернулся и произнес, не глядя на меня:

— Идем домой.

— Ну, идем, — согласилась я. Ресницы у него были влажные, а может, мне показалось.

Эпилог

Утром я встала совсем рано, но Гелия уже не было, и чемодана тоже. Мама — в своем репертуаре — ахнула, назвала всех нас наивными простофилями, а Гелия Тартюфом и пошла пересчитывать серебряные ложечки. А я сидела и смотрела в серое утро, и что-то говорило мне о том, что на этот раз я не найду Гелия ни на вокзале, ни в библиотеке. Но он все равно уже открыл мне главное. Во-первых — один на один. А во-вторых, он сказал: если очень надеяться, и очень верить…

Через несколько дней ко мне пришло письмо с незнакомым штемпелем и без обратного адреса.

«Оля. Прости.

Если человек хочет совершенствоваться, он должен не иметь к себе жалости и выполнять все предписанные им самим правила.

Я никогда не оставался у людей больше, чем на два дня. Я не знаю, почему дал себя тогда уговорить. Ведь я же отлично понимал, что все это будет, только не знал, что это будет вот так…

Конечно, все в жизни происходит к лучшему — об этом я никогда не забывал и помню сейчас. Только я знаю, что еще должен ходить по свету, и буду ходить. Почему иногда так дико поступать правильно?

Дневники мои найдешь у себя под кроватью, только имей в виду: далеко не все там умное.

Желаю тебе счастья. Привет Юльке.

Наверное, до встречи — лет через пятнадцать. Или десять.

Но я-то знаю, что мы встретимся не через пятнадцать лет и даже не через десять. По крайней мере, года через три. Так я и говорю Юльке. Гелий будет учить меня тому, что узнал, а я буду рассказывать об этом детям. Я уже решила, что пойду воспитательницей в детдом. Потом он будет уезжать снова и снова возвращаться, чтобы я каждый раз была снова счастлива. Когда-нибудь он наконец выстроит дорогу в себе, как он сам говорил…

А я просто надеюсь, люблю и верю.

Есть все-таки на свете люди, которые умеют зажигать на небе солнце.

Июль 1993

Послесловие от автора, или Человек с рюкзаком

Моросил дождь. Теплоход «Мулланур Вахитов» плыл куда-то сквозь волны и облака, а на палубах его бурлила жизнь летнего лагеря челябинского научного общества учащихся. Опытные инструкторы учили школьных «ботаников» «снимать комплексы и любить мир», то есть дурачиться на сцене и обниматься со всеми подряд. Я тоже пыталась дурачиться и обниматься, но когда мне становилось от этого слишком тоскливо, я сбегала от людей и, присев где-нибудь на носу теплохода под всеми ветрами, писала в тетрадке сказку о том, чего мучительно не было в моей жизни.