Илья Дворкин - Львы живут на пустыре
— Вот видишь, какой он хороший. Все люди хорошие. Только иногда не знают про это, — сказала Эва.
Витька кивнул и улыбнулся. Очень приятно жить в мире, где все люди такие хорошие.
Бедный Тим
Каждый вечер Эва и Витька ходили в цирк.
Задолго до начала представления они усаживались на самые лучшие места — в первом ряду, напротив входа за кулисы, и Эва рассказывала Витьке всякие цирковые истории.
Чего только Витька не наслушался!
Оказывается, солидная большая тётя, которая показывает собачий футбол, выступала раньше с таинственным и мрачным номером. Женщина-паук! Так он назывался. Когда-то этот номер был в моде. Народ валом валил.
Женщина висела в воздухе — голова её, а туловище паучье — и отгадывала, какие предметы передавали зрители её партнёру. И всё это с завязанными глазами. Ужасно таинственно. Прямо-таки страсти-мордасти.
А на самом деле этот фокус был проще простого. Чистое надувательство. Всё дело было в зеркалах — они так ловко ставились под углом, что казалось, будто она висит в воздухе, вернее, в центре верёвочной паутины — тряпочное паучье туловище и её голова.
А уж отгадывать предметы было и того легче. Она по вопросу партнёра уже знала, что это: портсигар, платок или авторучка.
Просто на каждый предмет, который обычно люди носят в кармане, был придуман свой вопрос.
— Что у меня в руке?
— Портсигар.
— Говорите, что это?
— Спичечный коробок.
— А это?
— Паспорт.
И так далее. Смех, да и только.
А важный высокий директор много лет был клоуном. Потешал народ.
Сейчас и не подумаешь — такой он серьёзный. Как лорд — во фраке.
Витька слушал, ахал от удивления, а Эва смеялась и говорила:
— Ты хороший зритель, Витька. Замечательный. Тебе всё интересно. Таких фокусники очень любят — тебя приятно надувать.
Витька смущался. Ему и верно всё было интересно. Даже когда его надували.
Он изумлялся и недоумевал, когда Сенечка Куров смешно кувыркался, падал, прыгал, а потом преспокойно вытаскивал из-под полы своего оранжевого пиджака большущий аквариум с золотыми рыбками.
Эва прямо-таки заходилась от хохота, глядя на Витькины вытаращенные глаза.
— Как же это он? — спрашивал Витька.
— Неужели не видишь?
— Не вижу.
— Ну, тогда не скажу, а то тебе неинтересно будет, Витька на минуточку обижался, но дуться долго не мог и снова ахал, волновался, хохотал.
Только когда объявляли номер воздушных гимнастов, он затихал и украдкой поглядывал на Эву. Она сидела печальная и какая-то виноватая. Её партнёры выступали теперь вдвоём, и это был не очень-то интересный номер. И свет не гасили, и не рокотал барабан. Витька, как мог, утешал её.
— Ну что ты, Эва? Ты же не виновата. Чего ж ты как прибитая? — говорил он.
— Я знаю, Витька. Только мне всё равно плохо. Им тяжело одним.
— Подумаешь, тяжело! Такие здоровенные дядьки. Не помрут.
— Ничего ты не понимаешь, Витька, — вздыхала Эва, — и папа не понимает. Вернее, папа-то понимает, только он радуется, что я не выступаю. И нарочно говорит, что номер без меня ещё лучше.
Ну, такого Витька не мог уж допустить. Даже если это говорил Карл Хансович.
— Ещё чего! Да на них без тебя и глядеть неохота. Ты не верь. Он просто шутит, — горячился Витька.
— Правда? — Эва смущённо улыбалась, и Витька видел, что она всерьёз, по-настоящему радуется его словам.
— Но они хорошие гимнасты, это ты зря, — спохватилась она.
В тот вечер Эва пришла только ко второму номеру, очень серьёзная и озабоченная.
— Что-то с Тимом неладно, — сказала она, — не хочет слушаться. Злится. Папе пришлось надеть ему намордник. В первый раз. Я боюсь.
Она взяла Витькину руку, и он почувствовал, что пальцы у Эвы холодные, как ледышки.
По Эвиному голосу Витька понял, что это очень серьёзно. Она ещё ни разу так не говорила.
— А Ян что? — спросил Витька.
— Ян молчит. И хмурится. Я боюсь, Витька.
— Не надо. Слышишь, Эва? Не бойся! — поспешно заговорил Витька. — Ну чего бояться? Тим ведь в наморднике. И потом, он добрый, Тим. Совсем ручной. Вы же его все из бутылочки кормили.
— Да, кормили. А теперь он стал большой. И неспокойный. Глаза у него непонятные и страшные. С зелёными огоньками.
— Подумаешь, с зелёными! У меня тоже в темноте бывают с зелёными. А я ведь не страшный.
— Ты не страшный. Ты — Витька, — Эва улыбнулась.
— Вот видишь! — обрадовался Витька. — И Тим не страшный. Просто у него плохое настроение. У всех ведь бывает иногда плохое настроение.
— Да. Только не у всех такие лапы и когти, — ответила Эва.
— Вот бы мне такие! Все бы меня боялись. Р-р-р! — зарычал Витька.
На них зашикали.
— Не хулигань, мальчик. Ты чего урчишь, как медведь? — строго спросила Витькина соседка.
Эва низко опустила голову, плечи её вздрагивали от смеха.
— Видишь, как похоже, — шепнул Витька. Ему было радостно оттого, что Эва немножко успокоилась.
Витька глядел на манеж, смеялся шуточкам Сенечки Курова, а сам всё время с тревогой думал о Тиме. Если Ян молчит и хмурится, — это нехорошо. Плохо это.
Представление шло к концу. Приближался последний номер — Кличиса.
Униформисты стали огораживать манеж решётками. Делали они это быстро и ловко.
Публика галдела, ела мороженое, громко перекликались знакомые. Эва снова заволновалась, и Витька уже не смог отвлечь её. Слишком он сам тревожился. Видно, Эва чувствовала это.
— Карл Кличис! — высоким металлическим голосом выкрикнул директор.
Громко и весело заиграл оркестр. Зрители захлопали в ладоши, и на арене появился Карл Хансович.
Он был в лакированных высоких сапогах, брюках с лампасами и короткой курточке.
Карл Хансович поднял руки — приветствовал публику. Потом громко щёлкнул бичом, где-то в глубине цирка раздался низкий глухой рёв, и на манеж выскочили львы.
Ослеплённые ярким светом, они резко остановились, взрыхляя лапами тырсу, заметались по арене, подстёгиваемые звуками музыки и щёлканьем бича, потом нехотя уселись на тумбы.
Всякий раз при выходе львов Витьке становилось жутко. Особенно в первый момент, когда они ещё не сидели паиньками на тумбах, а носились с рёвом, резко и хищно поворачиваясь, будто выбирая момент, как бы половчее наброситься на укротителя.
Но вот они уселись. Оркестр заиграл медленно и протяжно. Смешно переваливаясь, вышел Тим.
Притихшие было зрители оживились, засмеялись. Тим казался таким добродушным, домашним, что Витька сразу успокоился и подумал, что все Эвины страхи — чепуха.
Сперва он даже не увидел намордника. Только приглядевшись, можно было заметить утонувший в шерсти узкий ремешок, стягивающий пасть медведя.
Тим вразвалочку подошёл к тумбочке и неловко взобрался на неё. Казалось, что его короткие ноги утопают в широченных меховых штанах.
Он поднял лапы, поскрёб морду и затряс головой.
«Намордник не нравится», — догадался Витька и поглядел на Эву.
Она сидела подавшись вперёд, прижав к груди здоровую руку. Пальцы были так сжаты в кулак, что косточки побелели.
Тим успокоился. Только изредка тряс головой и урчал. Зрителям это нравилось. Они хихикали.
Потом звери стали работать.
Тим и Цезарь сели на концы широкой доски, положенной на шар. Получились качели. Тим был тяжелее, он перетягивал. Ада прыгнула на середину и стала их качать — ходила по доске. Веста прыгала сквозь кольцо. Кольцо было обмотано паклей. Карл Хансович зажёг её, и Веста прыгала прямо в огонь. Пролетала сквозь него как снаряд — стремительная и сильная. Это было здорово. Гремела музыка, хлопали зрители, и всё было очень хорошо.
А потом случилась беда.
Это произошло так неожиданно и быстро, что из всех зрителей, наверное, только Эва и Витька, которые были настороже, разглядели, почему это вышло.
Цезарь прыгал через Тима. Он перелетал через него легко и красиво. Карл Хансович кричал: «Опа!» и хлопал бичом.
И вдруг Витька увидел, как Цезарь, пролетая над медведем, задел его хвостом.
В тот же миг Тим с поразительным проворством ударил его лапой.
Цезарь с визгом перекувырнулся в воздухе и рухнул спиной на манеж.
И сейчас же на Тима молча бросилась Веста.
Тим отвесил ей две молниеносные плюхи по морде, и она закружилась волчком.
Через секунду Тим стоял прижавшись спиной к прутьям решётки, взъерошенный, страшный, и отбивался от беснующихся Цезаря и Весты. Одна Ада равнодушно сидела на своей тумбе. Зрители оцепенели. Карл Хансович бросился к зверям, и тогда пронзительно и страшно закричала Эва.
Карл Хансович хлестал бичом львов, но они будто ничего не чувствовали. С наружной стороны решётки появился Ян с длинным багром в руках. Он просунул багор сквозь прутья и ткнул им Цезаря.
