Владимир Кобликов - Берестяга
Часто цыбинские квартиранты говорили на непонятном языке. Анна внимательно прислушивалась к чужой речи и беспомощно пожимала плечами. «Лопочут, словно «немцы», — удивлялась она. Однажды не выдержала и спросила:
— Это по-каковски говорите-то?
— По-французски.
— Вона что, — поразилась Анна, — по французски. Мудреный язык. Ничего не понимаю.
— Вы нас извините, Анна Кирилловнна. Это мы для практики, чтобы Саша не забыл языка.
— Ну, а к чему ему язык-то ненашенский? Польза от него какая будет?
— Будет. Чем больше человек знает, тем жить ему легче.
— Это понятно.
И вдруг Ольга Евгеньевна решила: «А что, если начать учить языкам Анниных ребятишек?»
— Анна Кирилловна, хотите, я буду учить и ваших ребятишек?
— Какая же мать не захочет, чтобы ее детей учили хорошему. Только…
— Что только?
— Сколько это стоить будет?
— За что же вы меня обижаете, милая? Мы неоплатные ваши должники. Живем нахлебниками, а вы еще о какой-то плате речь ведете…
Так с того раза и начала Ольга Евгеньевна учить цыбинских ребятишек французскому языку… И словно, не учила она их, а играла с ними в игру интересную. Все пятеро залопотали понемногу. И Анна старалась запомнить слова странные. И чудно же ей было, когда понимать кое-что стала.
Профессорша же за стол начнет звать — по-французски, ложку попросит — опять на чужом языке.
Анна долго крепилась, а однажды не вытерпела и сама по-французски: «Идите все к столу». Ребятишки от восторга захлопали в ладоши. Анна смутилась. Покраснела.
— Небось, скажете, совсем дурочка деревенская из ума выжила.
— Что вы, Анна Кирилловнна! — загорячился Саша. — У вас прекрасно выходит, — и уже по-французски добавил: — Спасибо, мадам, за приглашение. Охотно садимся за стол.
Анна поняла и замахала на Сашу рукой.
— Еще чего скажет! «Мадам». Какая же я мадам? Я баба, простая русская баба.
* * *Слух, что вся цыбинская семья учится говорить не по-нашенски, быстро разбежался по селу. Трудно что-нибудь скрыть в деревне от соседей. Один узнал — узнает вся округа.
Первыми проболтались близнецы. Вышли на горку с салазками. Катаются и песенку французскую поют.
Услышали другие ребята, спрашивают:
— Эй вы, кошкины братья (почему-то так звали в Ягодном близнецов), какую песню поете?
— Французскую, — ответила курносая хвастушка Зина.
— Будет врать-то! «Хранцузскую», — передразнили Зину.
— А мы не врем, — вступился за сестру Вася. — Такие во Франции поют.
— Французы — это немцы? — спросил мальчика его приятель-одногодок.
— Не. Наша Ольга Евгеньевна говорила, что французы во Франции живут… И еще в Париже.
— А они за нас?
— За нас. Только их немец победил.
— Васька, скажи еще что-нибудь, как немцы французские говорят.
— Я иду гулять на улицу.
— Х-хы, х-хы-ы. Что сказал?
— Я иду гулять на улицу.
— Во здорово! Как настоящий.
Маленькие приятели Зины и Василия, вернувшись с улицы, конечно, рассказали родным о том, что цыбинские ребятишки умеют говорить на чужом языке. А на следующий день ягодинки уже расспрашивали председательшу, кто да как научил ее ребят разговаривать по-иностранному, Анна рассказала.
— Теперь они от тебя, Анюта, что угодно скрыть смогут, — сочувственно сказала старуха Кутянина, мать Дуси Кутяниной. — Промеж себя чего хочешь полопочут, а ты только глазами хлопай.
— Ничего, бабк, что не надо не налопочут: я сама все понимаю.
— Может, и сама говорить, как французы, умеешь? — полюбопытствовала шабриха Анны, солдатка Марья. И, отвернувшись от Цыбиной, подмигнула ягодинкам, что означало: «Вот я ужо ее подковырнула!».
— И сама, коль надо, поговорю, — ответила на подковырку Анна.
— Ну? — поразилась старуха Кутянина. — Ври больше.
— Дорогие дети, пора садиться за уроки, — робея, произнесла Анна французскую фразу.
— Господи, спаси и помилуй! — Старуха Кутянина перекрестилась. — Что творится на белом свете. По-нашему обозначь, что сказала.
Анна перевела. Женщины от удовольствия загалдели. Вплотную обступили Цыбину и стали упрашивать еще покалякать. Несколько дней в каждом доме то и было разговоров, что о французах Цыбиных. Потом говорить об этом перестали, а прозвище «иностранцы» так навсегда и осталось за всеми, кто происходил из семьи Цыбиных…
* * *Таня и Прохор молча дошли до «иностранцев». Обмели на крыльце валенки. Постучали. Хлопнула дверь. Кто-то вышел в сени.
— Кого надо?
Прохор узнал голос хозяйки.
— Отопрись, тетка Анна, это я, Прохор Берестняков.
— Заходи проворней, а то холоду напустишь. Да ты не один.
— Квартирантка наша.
— Сама, чай, догадалась. Что приволок-то?
— Лыжи Саньке.
— Лыжи, говоришь, Саньке? А кто, вражененок, слепым его сделал? Не знаешь?
— Ладно, не ори, тетка Анна. Принесли мы ему очки.
* * *Все «иностранцы» сидели за столом. Прохор и Таня поздоровались и остались стоять у порога.
— Раздевайтесь, чего, как христославцы у порога-то остановились? — грубовато сказала Анна. — Ужинать с нами.
— Спасибо за приглашение, — ответил за двоих Прохор. — От стола только. Мы на минутку к Саньке.
— Ладно, на минутку. Раздевайтесь. А что у тебя в кульке-то?
— Пироги.
— Пироги?
— Дед велел снести. — Прошка шагнул к столу и высыпал из кулька желтобокие с розовыми корочками пироги и сгибни.
У младших Цыбиных глазенки засверкали. Они глядели на Берестягу, как на фокусника. Только что они пили чай с пареной сахарной свеклой и ели «тертики», а тут настоящие белые пироги! Шутка ли?
— Золотой дед у тебя, — сказала растроганная подарком Анна. — Да ведь Прохор не только пироги принес. Лыжи тебе, Саша.
— Мне? — удивился Лосицкий и стал, щурясь, отыскивать глазами Берестягу. — Спасибо. Но как же так? За что? — Саша сконфузился.
— А главное, Александр, — заговорила Таня, — Проша принес тебе твои очки.
— Очки! — разом вскрикнули и Ольга Евгеньевна и Саша.
Таня протянула очки Лосицкому. Он судорожно схватил их, каким-то неуловимым движением надел на переносицу и радостно зашептал:
— Вижу. Снова вижу! — И, как маленький, выскочил из-за стола и бросился благодарить смущенного Прохора.
Берестяге стало неловко от похвал. А его все хвалили и хвалили.
* * *После уроков Прохор зашел в седьмой «Б» за Петькой. Таня обещала их ждать в раздевалке или около школы. Лосицкий тоже просил подождать его возле школы.
…Школьный вестибюль очень напоминал театральный: просторный, светлый, с колоннами и раздевалками. Из вестибюля на второй этаж поднималась широкая лестница со ступеньками из белого мрамора. На потолках до сих пор хорошо сохранились росписи, на перекладинах лестничных перил еще не стерлась позолота.
По этой расписной лестнице когда-то поднимались важные гости графа. Владельцы дворца и предполагать не могли, что по ее белоснежным ступеням так свободно будут разгуливать крестьянские дети, потомки тех крепостных, которые, даже проходя мимо графского дворца, снимали шапки.
Давным-давно и духа графского не осталось во дворце-школе, но то, что было сделано руками безызвестных крепостных мастеров, до сих пор изумляло и наполняло сердце трепетным чувством: время не в силах победить власти подлинного искусства.
Прохор Берестняков сколько раз ловил себя на мысли, что какая-то сила сдерживает его и не позволяет спуститься по белым и гладким ступенькам бегом. И никто из учеников не бегал по лестнице, а все спускались и поднимались чинно, не торопясь.
Вот отчего Прохор сразу же обратил внимание на бегущего вниз по лестнице Юрку Трусова.
— Видал? — спросил Берестняков у Петьки.
— Оголодал Трусенок, — не понял дружка Нырков. — Щи хлебать торопится.
— Да нет, — возразил Прохор. Но своих подозрений высказывать не стал.
Приятели оделись и вышли из школы, и только они сошли с парадных ступенек, как из-за колонны навстречу им выскочил Трус-младший.
— Здорово, Берестяга, — нагло улыбаясь, сказал Юрка и протянул Прошке руку.
— Убери лапу, Трус.
Трусов неожиданно размахнулся, ударив сумкой Прохора по голове, и пустился наутек. У Прошки слетела шапка, но он в запальчивости не стал ее поднимать, а побежал за Юркой. Петька поднял шапку и поспешил за дружком… Трус завернул за угол школы, Прохор — за ним. И тут он наткнулся на засаду. Сенька Трусов и три его дружка интернатских поджидали Берестнякова. У Прохора была возможность спастись бегством. Но он ведь был из рода Берестняковых, а Берестняковы никогда ни от кого не бегали.
К Прошке подошел Петька. Он присвистнул и стал рядом с другом.
— А ты, Нырок, чего здесь забыл? — Сенька Трусов вышел вперед. — Шпарь домой, к мамке, пока я не раздумал.
