Борис Раевский - По следам М.Р.
Глава V
„ДРУГ КАЗИМИР”
Генька и Оля, грустные и растерянные, сидели в пустом классе. Остальные ребята давно разошлись. В школе было непривычно тихо, так тихо — даже слышно, как в дальнем коридоре хлюпают тряпки дежурных, моющих пол.
«Плохо, — думала Оля. — Витя сбежал. И Генька опозорился…»
И вдруг ее осенило.
— Ой! — завизжала она. — Я придумала! Ведь М. Р. — революционер?
— Ну, конечно!
— Значит, он — выдающийся деятель?
— А то как же!
— Тогда очень просто! Про всех выдающихся в энциклопедии написано. Там даже и не очень выдающиеся есть, а вообще — деятели. У нашего соседа в коридоре большая энциклопедия стоит. Как заспорят о чем-нибудь, он сразу в нее лезет. Давай и мы!
— А как искать? — недоверчиво спросил Генька. — И потом — о гибели М. Р. никто не знает. Что же о нем могли написать?
— Все равно, — не сдавалась Оля, — давай поищем…
— Ерунда! Наобум искать. Ненаучно…
— А из бутылки поливать — научно? — съязвила Оля.
Генька собрался было огрызнуться, но тут на его плечо легла чья-то рука. Пока ребята спорили, из соседнего класса вышел Николай Филимонович.
— Геня прав, — сказал учитель. — Наобум никогда не надо! Конечно, М. Р. в энциклопедии пока нет. Вот раскроете его судьбу, тогда о нем и напишут. А как ваши успехи?
Ребята молчали.
Николай Филимонович задумался.
«Сейчас потрет переносицу», — мелькнуло у Оли.
И учитель в самом деле потер переносицу.
— Покажите-ка еще раз копию, — попросил он. — Давайте вместе посмотрим. В шесть глаз виднее.
Он повел ребят по коридору в опустевшую уже учительскую. Разместились на большом жестком кожаном диване. Николай Филимонович закурил. Папироса торчала странно: словно не изо рта, а прямо из усов. Усы у Николая Филимоновича были необычно широкие и пушистые. Говорили, что он нарочно отпустил такие, чтобы скрыть багровый шрам на верхней губе — след от осколка мины…
Оля полезла в портфель за тетрадкой, но Генька дернул ее за руку:
— Погоди. Я и так помню. Вечером раз десять подряд читал.
Медленно, слово за словом, вспоминал он обрывки фраз, составляющих записи М. Р. Временами запинался, но потом снова нащупывал в памяти нужную фразу.
— Странно, — подумал вслух Николай Филимонович. — Почему этот М. Р. на каторге? Политических обычно в ссылку отправляли. А в острог — все больше бандитов…
— Что вы?! — возмутилась Оля. — М. Р. — бандит?!
— Он тут о счастье для всех людей мечтает, — напомнил Генька. — Разве вор стал бы?
Он продолжал на память читать дневник. Дошел до места, где говорилось о Горном:
«Кое-где скалы обнажены… рассматривал пласты. Вспомнил Горный… Эх, друг Казимир, тебя бы сюда…» И тут Генька заметил, как в глазах Николая Филимоновича блеснул огонек.
— Стоп! — скомандовал учитель. — Надо сходить еще раз в Горный. Вы там искали М. Р., а теперь поищите Казимира. М. Р. вспомнил о нем, увидав пласты породы: может быть, Казимир имел какое-то отношение к горному делу или к Горному институту? Просмотрите еще раз списки за конец века и выберите оттуда всех Казимиров, а потом займитесь ими.
Ребята молчали. Даже Оля не произнесла своего обычного: «Может быть, может быть». И она, и Генька были разочарованы недавним походом в Горный. А теперь — опять… Возись без толку с бумажками…
… В трамвае Оля забеспокоилась:
— А что, если Леонид Константинович спросит: почему без Вити?
— Скажем: нам трусы и нытики не нужны! — отрубил Генька.
Но Леонид Константинович словно и не заметил отсутствия Вити. Снова неслышно заскользила от стеллажей к столу маленькая тележка, нагруженная папками, и снова ребята принялись просматривать страницу за страницей.
На этот раз все списки пришлось изучать с начала до конца: фамилия Казимира могла ведь начинаться на любую букву. Оля и Генька взяли по нескольку папок, облюбовали каждый для себя край стола и стали просматривать колонки с фамилиями и именами студентов. Вернее, по фамилиям ребята просто скользили глазами, а все внимание обращали на имена.
Все молчали. Леонид Константинович снова забрался на свою лесенку, под самый потолок.
И вдруг, почти одновременно, Оля и Генька воскликнули:
— Есть!
Среди множества русских, немецких и украинских имен ребята наткнулись на двух поляков: Казимира Красиньского и Казимира Солтыса. Вскоре Генька нашел еще одного Казимира — Жимского, а потом Оля обнаружила в одном из списков сразу двух Казимиров — Газду и Буткевича. В общем, студенты, носившие имя Казимир, оказались в четырех списках из пятнадцати, просмотренных следопытами.
Но ребят это не особенно порадовало: история с Модестом Рубакиным, как заноза, засела у них в голове.
— Кто их знает, может, они тоже… эти самые… «верноподданные», — пробормотал Генька. — И потом, вон их сколько! Пойми, кого М. Р. вспоминал?!
— А может, вообще не их? — подбавила масла в огонь Оля.
Старый архивариус быстро снял с полок личные дела всех найденных ребятами Казимиров. И над раскрытыми папками склонились сразу три головы: круглая, седая — Леонида Константиновича, стриженная под машинку — Генькина и аккуратно расчесанная, каштановая, с косами — Олина.
Вскоре выяснилось, что Казимир Буткевич утонул в своем родном поместье за месяц до окончания института, о чем сообщало хранившееся в деле письмо его отца, графа Казимира Буткевича-старшего. Казимир Газда был отчислен за неуспеваемость сразу же после первого курса, а Казимир Солтыс, женившийся после окончания института на столбовой дворянке, принял православие и служил столоначальником в Горном Департаменте. Никаких указаний на возможность знакомства с революционером М. Р. в этих делах не оказалось.
Ничего интересного не нашли ребята и в личном деле Казимира Красиньского: занимался удовлетворительно, окончил институт удовлетворительно, служил на заштатном руднике, к стосорокалетнему юбилею института удостоен нагрудного жетона. Все.
Зато пятая папка — личное дело Казимира Жимского, мещанина из города Вильно, католика, родившегося в 1874 году, поступившего в Горный институт в 1893 году, проживавшего в Петербурге, в Рождественской части, на Песках, по 5-й Рождественской улице, в доме госпожи Уткиной — оказалась объемистой. Ребята даже не успевали до конца прочитывать каждую страницу, так быстро листал их увлекшийся Леонид Константинович. Старый архивариус наметанным глазом сразу схватывал суть документа и скороговоркой излагал его содержание:
— Вот, видите, запрос департамента полиции: интересуются поведением мещанина Жимского. Ответ институтского начальства: студент Жимский избран казначеем польского землячества, замечен за чтением сочинения господина Маркса «Капитал», изданного в Киеве и согласно циркуляра за № 4479/Р подлежащего изъятию из казенных и частных библиотек. Ага, вот еще: рапорт студенческого инспектора титулярного советника Шебуева: на богослужении в память об убиенном императоре Александре Втором студент Жимский неблагопристойно улыбался. Ишь, какой грех великий, скажите, пожалуйста!
— А это что? — спросила Оля, указав на бланк с жирным печатным заголовком: «Министерство внутренних дел. Санкт-Петербургское охранное отделение».
— О, это, кажется, посерьезнее улыбок на панихиде. Видите, охранное отделение сообщает начальнику института, что студент Жимский был взят под стражу, допрошен по делу № 788/А/26 и, ввиду отсутствия доказательств соучастия в преступлении, освобожден из-под стражи с отобранием у оного Жимского подписки о невыезде из Петербурга. И дальше опять запросы, запросы, запросы… Странно, что в институте его оставили. А впрочем, — вот и объяснение: поручительство профессора Иностранцева. Учитывая исключительные способности… прилежание… так, так… несет полную ответственность… Молодец, Александр Александрович, не побоялся взять на поруки.
Ну, дальше ничего особенного: выдан диплом, так, список научных трудов, прохождение службы. И, вот видите, уже после революции письмо в институт пришло: Борис Казимирович Жимский сообщает о смерти своего отца, бывшего студента, а впоследствии горного инженера. Обратите внимание: адрес тот же самый — 5-я Советская, это же бывшая 5-я Рождественская. Завидное постоянство.
Леонид Константинович закрыл папку и вздохнул.
— Трудная была юность у человека. И сколько таких судеб в этих папках. А говорят: архивная пыль, архивные крысы. Несправедливо это, молодые люди, как хотите, но — несправедливо.
Старый архивариус разгорячился, вступив в спор с воображаемыми противниками, но, убедившись, что ребята не думают возражать, быстро успокоился.
— Вы б, пока суть да дело, записали, о чем здесь говорится, — посоветовал он. — Настоящий историк-следопыт, как и его собрат следопыт-разведчик, должен прочно закреплять все, что удается выяснить. Неизвестно ведь, что именно даст ключ к решению загадки. Поэтому как можно больше запоминайте и записывайте.
