Лилли Промет - Девушка в черном
Много людей из окрестности ходило теперь в цех на вспомогательные работы. Среди этих работников встречались и такие, кто раньше имел дело только с рыбой, насаженной на вилку. В середине мая дневной улов катастрофически вырос до 140 тонн, а принимать могли лишь половину.
Кади по целым дням не показывалась домой, иногда не приходила и ночевать, спала у подруг, чтобы утром ближе было идти на работу.
— Почему твой дом стоит в стороне от других? — спросила Саале.
— Этот участок тогда удалось купить задешево, только потому, — сказала Кади.
А Саале-то думала, что Кади сама хотела жить в стороне от людей.
Саале заполняла свои дни ничегонеделанием. Времени было вволю. Теперь, если Кади не приходила, она сама отправлялась за овцой и приводила ее домой. Порой курица до тех пор стучала по пустой жестяной тарелке, пока Саале не догадывалась насыпать ей зерна.
Однажды она встретила на выпасе Хельментину. Мать милиционера ожидала приветствия и, не услыхав обычного «Тэрэ!», поздоровалась приветливо первой. Саале возвращалась домой, ощущая стеснение в горле, не зная сама отчего.
Вечерами Саале ждала Танела.
Они уже говорили друг другу «ты», и Танел несколько раз брал ее за руку. Это действовало как удар током, и Саале тысячу раз вспоминала об этом. Она ощущала бурную радость, которая была так велика, что не вмещалась в ней.
Саале казалось, что она с первого взгляда почувствовала доверие к Танелу. На самом же деле лишь с того раза, когда Танел разыскал ее по Кадиному совету в сарае, куда Саале пошла собирать яйца.
В сарае парень с интересом оглядывался.
Тут были остатки метелок, корзины из-под картофеля с проломанным дном, чан для приготовления домашнего пива и прочий хлам. Саале сказала, что находила здесь даже игрушки, и достала с полки из-за пыльных стеклянных банок лошадку без хвоста и забавного клоуна.
— Это же мои! — закричал Танел. — Моя лошадка и Ванька-встанька! Видишь, его никак нельзя заставить лежать, — объяснял он Саале.
Они еще долго сидели в сарае на ящике и по очереди пытались положить Ваньку-встаньку, а он не поддавался, потому что голова у него пустая, а в туловище налит свинец.
— А как игрушки сюда попали? — спросила Саале.
— Я, когда был маленьким, приходил сюда играть.
Кади знала очень много сказок про колдунов лапландских и турецких, и Танел не делал различия между своим домом и Кадиным. Рассерженная мать иной раз приходила с розгой гнать его домой.
Саале призналась Танелу, что у нее в детстве не было других игрушек, кроме стеклянного шарика, который она с большим трудом запихнула в рот и с еще большими муками вынула.
После этого разговора в сарае Саале перестала чуждаться Танела, и они стали бродить по лесу. Танел знал все грибные места, но сейчас можно было найти на поляне лишь одни ноздряки, еще не зрелые, которые не лопались и не выстреливали облачком пыли, если на них наступали.
Они открывали большие муравьиные государства и с интересом следили за трудовой возней муравьев. Саале загородила стеблем дорогу муравью и сказала задумчиво:
— Человек такая же жалкая букашка.
Об этом у них с Танелом возник яростный спор.
— Человек не хочет быть букашкой, и он не букашка, — сказал Танел.
— Это ничего не значит, хочет он или не хочет. Хотеть может только бог.
— Но почему же бог хочет, чтобы человек был только жалкой букашкой?
— Танел, — произнесла Саале, — человеку не дано обсуждать волю божью.
Танел возражал, и когда Саале ничего уже не оставалось, она спросила:
— А ты читал священное писание?
— Нет.
— Чего ж ты споришь, если сам ничего не знаешь.
И Танел пообещал девушке, что обязательно прочтет.
Саале предложила ему свою книгу, но Танел сказал, что достанет сам. У Хельментнны была Библия.
Однажды Танел и Саале попали под дождь.
По небу, как стадо овец, бежали тучи, темные и тяжелые, готовые вот-вот пролиться на землю.
Саале забеспокоилась.
— Ну и что ж? — успокаивал ее Танел, но все же пустился такими большими шагами, что Саале рядом с ним вынуждена была бежать.
Уже упали первые редкие дождевые капли.
— Дождь! — тихонько воскликнула Саале. Остановилась, вытянула вперед руку и ждала с неба новых капель.
— Пойдем спрячемся у Ионаса, — сказал Танел.
Старина жил у реки, но Саале не знала где, и Танел повернул ее голову в сторону дома Ионаса.
— Видишь, вон там!
Было почему-то необъяснимо приятно, что Танел взял ее голову в свои руки.
— Танел, а ты когда-нибудь поднимал детей за голову? Или тебя самого так поднимали?
— Да, когда маленьким был, — сказал Танел. — А что? А тебя поднимали?
— Нет, — покачала головой Саале, будто сожалея. Ведь она не дружила с другими детьми: мама не разрешала. Она только из окна могла смотреть, как они друг другу «показывали Ригу».
На кончик носа Саале упала капля, и Танел рассмеялся.
— Чего ты смеешься? — радостно сказала Саале и вытерла нос рукой.
Вдруг резко потемнело, небесные овцы сбежались вместе, превратившись в нечто бесконечное и бесформенное, обрушившееся на землю густым дождем. А Саале упиралась, не хотела идти к Ионасу, и Танел тащил ее за руку.
Они опрометью побежали к реке; дождь стоял перед ними стеной, и Саале теперь не различала, где дом Ионаса Тощего. Она крепко держалась за руку Танела, словно боялась потеряться в дожде, — здорово было бежать так, держась за руку.
Танел знал, другие рассказывали, что когда-то давным-давно в этом доме все три брата гончарничали, точили миски и горшки для ярмарок. Младший брат — Ионас — делал из глины вещи и потоньше: свистульки в виде птичек, вазы для цветов и пепельницы в виде пней. Еще и теперь можно было встретить их в домах жителей побережья.
Стоящую посуду делали братья, — она не пропускала воду, и звук у нее был красивый и ясный. Местным жителям нравилось ходить в гончарню просто так, без дела. Приходили, садились и смотрели, как клали комок глины на гончарный круг и как ловкие чуткие руки гончаров придавали ей нужную форму.
Из куска глины мог выйти пузатый горшок или посудина с тонким горлышком, широкая миска или высокая кринка. Получалось то, чего хотели руки.
Бывало, некоторые изделия не выдерживали обжига. И хотя коварная трещина не бросалась в глаза, братья находили ее. Потому что посуда не знает фальши, не умеет врать, звук ее голоса сразу же выдает самый малейший изъян. Но Ионас по-своему оправдывал такую треснутую посуду.
— Вишь, и у Иеговы ведь случился брак. Его люди глиняного рода тоже вроде горшков. Ева еще маленько походила на вазу и в середке была чуть потоньше, но Адам получился у него таким неуклюжим, что ни один порядочный мастер не осмелился бы даже показаться с ним на ярмарке.
Теперь в этом доме Ионас жил в одиночестве. Два брата погибли на войне: один — в России, другой — на стороне немцев.
Случается и так.
У Ионаса и на это имелось объяснение:
— А в каком доме нет горшка с трещиной?
После демобилизации Ионас бросил заниматься гончарным делом. Сказал, что к глине его больше не тянет, и сменил ремесло. Он был тогда молодым, а рыбаки были нужны. Но в доме разные предметы все еще напоминали о времени, когда здесь шла горячая работа. И в первой комнате у окна стоял гончарный круг братьев, словно памятник.
Людям по-прежнему требовалась глиняная посуда; на нехватку ее сильно жаловались и ждали теперь из Латвии. А к Ионасу ходили как прежде, просто так, безо всякого дела.
Он все еще оставался холостяком.
С каждой наступающей весной Ионас становился поэтичным и ждал для себя чего-то, бог знает чего особенного. В юности он пережил несчастную любовь; любовные истории случались с ним и позже, но всегда в решительный момент он махал рукой, сопровождая это выразительным «нях!», и говорил, что передумал, потому что даже рыба, попадая в сети, начинает шевелить мозгами…
В деревне жили два рыбака, по имени Ионас. И Ионас Тощий вовсе не был очень уж худым, но он был такой породы, что с годами совсем не прибавлял в весе и выглядел как мальчишка. Другой Ионас тоже не отличался толщиной, но два Тощих Ионаса — этого было бы многовато для одной деревни.
Водрузив очки на нос, Ионас Тощий как раз штопал носки, когда к нему прибежали спасаться от дождя.
Танел отряхивался на пороге, как мокрый пес, а Ионас совал упрямую нитку сквозь игольное ушко так старательно, что глаза сошлись на переносице. Перед ним лежала гора носков, ожидающих штопки, и гриб с деревянной шляпкой.
— Гля, приходится заниматься рукоделием, — пожаловался Ионас с презрением.
— Давно пора взять жену, — поддел его Танел.
— Нях! — произнес Ионас озабоченно. — Мне самому такая мысль тоже вроде бы несколько раз в голову приходила. Только ведь это вам не рыбу ловить. В этом деле нужны знания.
