Андрей Некрасов - Завидная биография
За кормой, предвещая ветреный день, садилось в море большое красное солнце. Потом сразу, без сумерек, нахлынула темнота, звезды зажглись в вышине, а кругом со всех сторон замелькали далекие и близкие огоньки.
— Вон оно, наше море, какое, как большая деревня, — сказал капитан. — Ну, посмотрим, однако, что завтрашний день нам скажет. Утро вечера мудренее.
Утром Зоя пришла к капитану.
— Ребят бы взять на мостик. Можно, Дмитрий Трофимович? — спросила она, но капитан отказал наотрез.
— Троих бы взял, Зоя Павловна, слова бы не сказал, а ну как выполним наш с вами план? Тогда как: всех девятнадцать пускать? Самому встать негде будет. А не пустишь — обиды пойдут, а то, глядишь, и слезы… Рыбаки-то они заправские, а все-таки дети.
Но ребята и не просились на мостик. Они сидели в салоне, играли в домино и только изредка выходили на палубу. Выйдут, посмотрят и опять забьются либо в салон, либо в машину. Там, в машине, они оглядывали блестящие шатуны, черные цилиндры, медные приборы, что-то показывали руками, что-то объясняли друг другу.
Зоя удивлялась: такая красота кругом, а им нипочем. А капитан на Зою дивился:
— Ну, я по должности здесь, а вы-то, Зоя Павловна? Пошли бы в каюту, отдохнули. Вас-то кто держит на мостике?
— Да ведь красота-то какая! — возражала Зоя.
— А какая тут красота? Вода и вода. Да и той маловато. Вон, глядите, муть какая. Еще и парусов не видно, а мы скоро брюхом начнем цеплять… С утра самым малым идем, а вы говорите — красота. Никакой тут красоты нет, одни банки да шалыги — мели, проще сказать.
— А вы вон туда посмотрите, разве не красиво? — сказала Зоя, указав на горизонт.
Там сверкающая белая полоса разделяла небо и море.
— Это ничего, это красиво, пожалуй. У нас так-то на севере льды в море стоят, а здесь паруса. Вон их сколько. Как раз то, что нам нужно.
И, обернувшись к рулевому, он показал рукой:
— Вот так и держи, Вася, прямо на них, на середину.
Скоро из сплошной белой стены стали выделяться зубчики парусов, и в бинокль можно было уже разглядеть отдельные кораблики-реюшки.
Тут их были не единицы, не десятки, а сотни. Сотни маленьких корабликов, и все они держались вместе, вместе плыли, вместе поворачивали — как стайки птиц в полете.
В бинокль казалось, что до них рукой подать, но «Ломоносов» еле шел, самым малым ходом. Матрос на носу все время бросал наметку и с каждым разом выкрикивал меньшую глубину.
Дмитрий Трофимович, крепко вцепившись в поручни, склонился над палубой. Весь он, казалось, превратился в зрение и в слух, но вдруг выпрямился, махнул рукой и резко повернул ручку телеграфа.
В глубине парохода звякнул сигнальный колокольчик, такой же колокольчик откликнулся на мостике, красная стрелка телеграфа уперлась в слово «стоп». Машина вздохнула: «У-уф!» — и замолчала. Тихо шевеля плицами, «Ломоносов» остановился.
— Стоп, приехали, — сказал Дорофеев, глянув за борт. — Что дальше будем делать, Зоя Павловна?
— А что можно сделать?
— Вперед итти нельзя. Пешком тут не пройдешь, на шлюпке за ними не угонишься… И назад итти опять нельзя — вроде стыдно. Ну что ж, постоим, подымим, может, сами подойдут. Рыбаки — народ догадливый.
И верно, скоро стало видно в бинокль, как от стайки отделилось два белых пятнышка. Сперва они шли вместе, рядом, потом одно стало быстро вырываться вперед.
Часа через два простым глазом можно уже было разобрать и паруса, и реюшку, и людей на ней, а еще через час, с шумом подминая мутную воду, распустив паруса бабочкой, реюшка подошла под корму «Ломоносова» и лихо развернулась метрах в десяти. Паруса затрепетали на мачтах, рухнули на палубу, и, слегка покачиваясь на легкой зыби, реюшка на шестах подошла к борту.
Минуту спустя командир — загорелый, высокий рыбак в холщовых штанах, подпоясанных обрывком сети, в полосатой матросской тельняшке, босой, с непокрытой головой — уже стоял на мостике и беседовал с капитаном.
— К вам, товарищ Дорофеев, просьба от всего народа, — говорил он, немного волнуясь. — Вы все равно зашли, так, может, возьмете у нас пассажиров. Хоть до города, хоть до завода, куда-нибудь, чтобы выбраться только из черней.
— Да где они, пассажиры-то ваши?
— Следом идут. Я-то вперед побежал, налегке, опасались, как бы не ушли вы.
— А что за народ?
— Народ подходящий, товарищ капитан, хороший народ. Мы бы их нипочем не пустили, да тут такое дело — в школу им пора. Ученики это, ребятишки. Помогали нам летом, а сейчас время им вышло.
— Вон как! — засмеялся Дмитрий Трофимович. — Гляди-ка, Зоя Павловна: мы за ними гонялись, а они к нам спешат… Так сколько, говоришь, пассажиров-то? — обратился он к рыбаку.
— Пятнадцать душ.
— А мне шестнадцать нужно. Шестнадцатого нет у вас?
— Шестнадцатого нема, — засмеялся рыбак, — что есть, все отдаем, без остатка. Вон они, часу не пройдет, здесь будут. Ветерок-то свежеет.
— То-то и беда, что свежеет, — сказал капитан, глядя на горизонт. — Я бы и день простоял, кабы не свежел, а так боюсь: дорого мне этот час обойдется. Ну, да ладно, постоим, подождем, за тем пришли. Я уж с мостика не пойду, а вы, Зоя Павловна, пошли бы угостили гонца, за такую весть угостить стоит.
Ветерок и вправду свежел. Уже не ветерок, а настоящий ветер гнал мутные волны. Уже посвистывало в снастях, и кое-где по волнам катились белые гребешки. Отставшая реюшка быстро приближалась к пароходу и скоро, так же как и первая, обронив паруса, подчалила к борту.
На борту уже ждали. Ловкие матросские руки хватали один за другим сундучки, мешки, узелочки, поданные снизу, а потом цепкие, как котята, чуть не все разом вскарабкались на борт шесть загорелых девочек и девять мальчиков.
Вскарабкались, сбились в тесную кучку, словно боясь потерять друг друга, и встали на борту, переговариваясь вполголоса и озираясь на незнакомых людей.
Зоя вышла на палубу и не успела шагу ступить, как высокая девочка в латаных лыжных штанах, в ватной курточке нараспашку, в теплом платке на голове, раскинув руки, взвизгнула на весь пароход и с разгону кинулась Зое на шею.
— Ой, — бормотала она, задыхаясь и целуя Зою в щеки, — хорошо-то как, здорово-то как…
Зоя не узнала, а скорее догадалась, что это Люба Ершанова. Но не успела Зоя словом перекинуться с Любой, как та опять завизжала:
— Ой, Борька! Ребята, смотрите, Борька Кудрявцев! Наш, зеленгинский!
— Ну, вот что, ребята, — сказала Зоя, осмотрев лихую ватагу: — первым делом — в баню. Переодеться у всех найдется во что? А как помоетесь, собирайтесь в салон, вон туда. Вот вам мыло, вот мочалки, вот полотенца…
Тут за плечо тронул Зою тот рыбак, что первый подошел к пароходу.
— Прощайте, девчата, и вы, хлопцы, прощайте, — сказал он. — Дома кланяйтесь, да нас не забывайте. А вам спасибо за угощение, за ребят спасибо. Ну, да мне и пора. Счастливо добраться… — И, ловко перескочив через борт, он спрыгнул на палубу реюшки.
После бани, умытые, причесанные, в чистой одежде, ребята собрались в салоне. Тут они и вели себя потише и держались спокойнее. Зоя села в уголке, между Борей и Любой, и слушала их рассказы.
— А меня совсем брать не хотели, — захлебываясь, торопилась Люба, — папа не взял, и дядя Паня не взял, а я забралась на рыбницу с Саржаном и с Борькой, а маме письмо написала. Так и уехала. И вот привезли нас под Гурьев. Я дня три привыкала, а потом за повара стала работать. На все звено варила. Ну и сетку когда переберешь или починишь. Это я скоро привыкла. А вчера у нас происшествие было. Стали распор выбирать, а в мотне что-то бьется. Думали белужина, а там тюлень оказался, здоровенный, чуть меня не укусил…
— А где ты жила-то, Люба? — перебила Зоя.
— Тут и жила, на реюшке. Вы не думайте, у нас там просторно, чистенько, даже занавесочки есть. У нас в звене одни женщины, и шкипер женщина, да вы ее знаете, — Груша Истомина, помните, в волейбол хорошо играла. Да какой еще шкипер-то!
— А чего же вы ели?
— Как чего ели? — удивилась Люба и даже глазами заморгала. — Рыбу ели, хлеб ели, кашу, помидоры, арбузы. Мы раз на завод ходили, так мороженое и то ели. И кино смотрели. Это мы две недели, как в чернях, а то все в море были, там что хочешь есть. И нам кефаль попалась, а я одну засушила, с собой везу, в школу, для музея. Хотите покажу? Интересно все-таки, черноморская рыба, а как у нас прижилась.
— Ладно, Люба, посмотрим твою кефаль, а пока скажите, ребята, куда вы Саржана девали?
— А Саржан в другой колонне. Где теперь, и не знаю. Да не бойтесь, Зоя Павловна, не пропадет.
Но Зоя на этот счет имела особое мнение. Теперь, когда все остальные ребята были на борту, больше всех ее беспокоил Саржан.
Оставив ребят, она написала длинную радиограмму.
И опять полетели над морем добрые вести и новые тревоги, запросы и ответы и новые запросы. Имя Саржана Амангельды столько раз в этот день повторялось по радио, что будь Саржан другим человеком, он возомнил бы себя героем.
