Владимир Шустов - Карфагена не будет
— Проваливай, предатель! На глаза не попадайся!
Гоша направился к выходу. На пороге задержался, взглянул на колычевцев и толкнул дверь. Струя холодного воздуха ворвалась в помещение, огонек в фонаре встрепенулся, ярко вспыхнул и погас.
— Спички, дайте спички! — Ленька ударил кулаком по дну цинкового таза. — Молчите! Катитесь горошком, не держу, проживу без вас!
— Не ори, — проворчал Демка, брякая в темноте спичечным коробком. — Отпустил Гошку за здорово живешь. Надо было настукать ему напоследок.
— Иди, Демка, в комбайнеры! — не унимался Ленька. — Из тебя герой получится!
Вспыхнул фонарь. Ребята, кто с осуждением, кто с участием, смотрели на вожака. Невесело было у Леньки на душе. «Гоша Свиридов ушел. Совсем ушел. А что, если за ним последуют и остальные? Надо что-то предпринимать!»
ВСЕВИДЯЩИЙ ГЛАЗ
Черные стрелки часов показывали ровно шесть, а Костя все еще не появлялся. Он бессовестно опаздывал. Больше всего Никиту возмущало сверхнаивное Костино легкомыслие. «Зачем слово давать, если не держишь его?» А у Кости частенько слова расходились с делами. Бывало, пообещает явиться к определенному часу, слово твердое даст, в грудь кулаком поколотит для пущей убедительности и… или опоздает часа на полтора-два, или вовсе не явится.
Кое-кто из пионеров оправдывал Костю. К особо ярым защитникам относилась Аленка Хворова. Как только речь заходила о Костиных недостатках, Аленка бесстрашно наступала на Никиту и заявляла прямо:
— На Костю, не нападайте, он — одаренная личность. — Эти слова она произносила без тени улыбки. — А все одаренные люди рассеянные, забывчивые. У них мозг другим делом занят.
— Каким, интересно? — не без иронии спрашивал в свою очередь Никита.
— Важным! Кто у нас лучше Кости рисует? Нет в деревне таких! Из него, сам увидишь, обязательно выйдет знаменитый художник. А забывает он потому, что про картины думает… И потом, Никита, ты тоже опаздываешь… Помнишь, когда на сбор приехали?
— Причина была. Мы на Лысую ездили.
— Знаем… Костю больше не задевай!
— Потому что он — одаренный? Нет, Аленка, просто-напросто силы воли у него не хватает, чтобы себя заставить. Плохо. Подумай, какая одаренность других подводить?
Никита был непримиримым противником такого рода одаренных людей. Он правильно считал, что если кто-нибудь привыкнет спустя рукава выполнять свои обещания и обязанности, то вырастет из него несерьезный, легкомысленный человек. Попадет, например, в армию этот растяпа — хорошего не жди. Случится война. Солдаты сквозь дым и огонь на врага пойдут, а растяпа по рассеянности забудет из окопа выскочить. Как тогда назвать такого человека? Трус и враг, дезертир! А как поступают с врагами? Уничтожают их без пощады и жалости!
Никита то и дело посматривал на стенные часы-ходики с железным грузом, подвешенным на цепочку вместо гири. Скучно сидеть одному в безлюдном, пустом доме. Мать и отец — на ферме, придут часов в девять. Никита задумался: «Почему Ленька на меня вчера взгляды бросал и с Толькой шептался?»
Мягко ступая лапами по пестрому домотканому половику, к столу подошел кот. Он потерся головой о валенок хозяина и, мурлыкнув, прыгнул на колени. Вечерело. Окна, щедро расписанные морозом, потемнели. Комната погрузилась в полумрак. Никита столкнул на пол кота, поднялся, зажег свет и достал с полки учебники. «Костю, видно, не дождаться, — решил он. — Буду заниматься. Завтра литература. Надо выучить стихотворение Пушкина «Кинжал». Вот оно!»
Лемносский бог тебя сковалДля рук бессмертной Немезиды,Свободы тайный страж, карающий кинжал.Последний судия позора и обиды…
Еще раз пробежав глазами первую строфу, Никита восхитился: «Интересно получается! Слово «страж» — все равно что и слово «сторож». Так ведь? Так. Ну а если подумать хорошенько? Разница между ними есть, и еще какая разница-то! Страж — это грозный могучий пограничник с автоматом на груди. Он день и ночь охраняет границы нашего государства, ловит шпионов и диверсантов. А сторож — совсем другое. Сторож — это дед Ксенофонт, который караулит птицеферму. У деда Ксенофонта сивая реденькая бородка на манер козлиной, старый поношенный тулуп до пят, валенки на толстенных подметках и ветхая берданка. Про свое оружие дед говорит, что изготовлялось оно еще во времена царя Гороха. Грозного и могучего в деде Ксенофонте, признаться, маловато. Тут…» На улице под окном звонко захрустел снег. Что-то резко проскрежетало. «Доску в палисаднике, должно, оторвали, — подумал Никита. — Пойду посмотрю». Палисадник опять скрипнул. О стену снаружи что-то стукнуло. Пискнули шарниры ставней. Никита вдруг заметил, как на белом квадрате морозного стекла возникло небольшое — с копейку — черное пятнышко. Оно разрасталось. «Что такое? Кто там, за окном?» И вот в кружочке очищенного стекла появился черный глаз. Один глаз. Никита оцепенел. Таинственный глаз торопливо шарил по комнате, исследовал угол за печкой, где помещался огромный зеленый сундук, обитый тонкими полосами из белой жести, скользнул по кровати, задержался на вешалке… Никите стало холодно, лоб, виски, спина под гимнастеркой покрылись потом. «Сейчас, сейчас, сейчас!..» Взгляды скрестились. Взгляд на взгляд. Злобу и ненависть прочитал Никита в неизвестном выразительном черном оке. Оно, казалось, готово было пронзить его, испепелить. Мало-помалу придя в себя, Никита бросился к окну, к той самой отталине, которую проделал на стекле незнакомец, и, прильнув, увидел черную тень, метнувшуюся через низкий забор палисадника. «Не уйдешь!» Никита кинулся на улицу и в дверях налетел на Костю.
— Ты что? Чуть с ног меня не сбил, — заговорил тот, стягивая с головы меховой треух. — Опоздал я чуть-чуть.
Сдерживая волнение, Якишев сделал рукой неопределенный жест и обрадованно произнес:
— Костик! Догадался, сразу догадался, что ты!
— Я это, — согласился Клюев. — Не веришь? Пощупай!
— Что заглядывал в окно ты. Не отпирайся, не отпирайся!
— В окно я, Никитка, не заглядывал.
— Врешь!
— Честное!
Никита оттолкнул Костю и выскочил на улицу.
Лунный свет лежал на сугробах. В густых вечерних сумерках ярко мерцали окна домов. Где-то вдалеке фыркали лошади, слышался скрип снега под полозьями саней, приглушенные голоса. Никита прыгнул через низкий забор палисадника, подбежал к окну и, упав на колени, углубился в изучение следов. Неизвестный был в ботинках. Это можно было определить по отпечаткам подошв, на носках которых были четко различимы подковки, а на каблуках — пластинки для крепления коньков. У забора на снегу валялась оторванная доска. «Вот почему я слышал скрежет, — подумал Никита, поднимая находку. — Ржавый гвоздь всегда со скрежетом из дерева вытаскивается». А дальше? А дальше, пожалуй, сам Шерлок Холмс, знаменитый сыщик, развел бы руками.
Косте наскучило сидеть в избе одному, и он пустился на розыски друга. Во дворе Никиты не было, в сарае тоже. Выйдя за ворота, Костя увидел его на коленях под окном. Он что-то пристально рассматривал.
— Чего ищешь?
Никита даже подскочил: так неожиданно прозвучал за его спиной голос. Но, узнав товарища, успокоился и с деланным равнодушием ответил:
— Оторвал кто-то доску у забора… Холодно-то как… Морозец! Костя, почему ты опоздал? Одаренность показываешь?
— Рисовать сел и забыл. Я, Никитка, и не обедал даже.
— Забыл?
— Забыл.
— Эх, ты-ы-ы! — Никита потер ладонями замерзшие уши, зябко передернул плечами и, ни слова не говоря, зашагал к калитке.
— Не виноват я, — оправдывался Костя, следуя по пятам. — Нашло на меня. Сижу и рисую. Мать ругаться стала. «Я, говорит, все краски в помойную яму выброшу!» Такая-то жизнь!
— Прийти в шесть часов должен был, — напомнил Никита, — а уже восьмой. Когда в МТС поедем?
— Завтра, — охотно предложил Костя.
— Поедем сегодня, — отрезал Никита. — Привыкай слово держать. В армии тебе бы за такое поведение сто нарядов дали.
— Уж и сто! Столько за один раз не дают.
— Как одаренной личности можно. Мы тебя, Костя, на сборе разберем.
— Не надо. Я стану слово держать.
В кухне было тепло, даже жарко. Костя начал раздеваться, рассказывая о новой картине.
— Пшеница, как море. Широко-широко во все стороны! Комбайн идет, как корабль плывет, а на мостике за штурвалом — пионер, и красный галстук ветер развевает. Хорошо? То-то.
— Раздеваться надумал? — спросил Никита. — Я сказал, что в МТС поедем.
— Поздно!
— Илья Васильевич ждет нас. Обманывать его, значит, будем? Какой ты староста кружка? Зря тебя выбрали. Завтра первое занятие, а ты палец о палец не ударишь. Надевай шапку.
— Да я всегда… — Костя потянулся за шапкой.
— За лыжами, Костя, домой не пойдешь: мои запасные наденешь.
