Татьяна Корниенко - Crazy

— Алечка, познакомься, это мсье Анри де Клер.

Джентльмен, мсье — какая разница? Я поздоровалась.

— Алечка, мсье Анри хочет сделать тебе очень выгодное предложение. Послушай его, пожалуйста.

Мсье заговорил по-русски с сильным акцентом, но вполне понятно:

— Мадемуазель Алевтина! Мне поразил ваш живопись. У вас большой будущее. В Париж мой частный коллекция. Я буду преобретал ваш «Сrazy»! Он великолепно! Великолепно! О!

Ну, как-то так. У него ещё смешнее получалось: он глаза закатывал и руками показывал, какая «Сrazy» «великолепно». Правда, мне тогда было не до смеха. Я так обалдела от самого галантного мсье Анри, что вообще ничего не соображала, только глазами хлопала и головой кивала. Дядя Вова увидел, что я сейчас в обморок брякнусь, и перевёл попроще:

— Аля, ты поняла? Мсье де Клер делает тебе коммерческое предложение. Он хочет приобрести твою картину. Ты поняла, какую? Зонтик. Стоимость ещё не определилась, но я думаю, что это будет несколько тысяч евро.

Мне снова захотелось икнуть. Ни фига себе! Юлька так и прошептала:

— Ни фига себе!

Представляете, что я ответила? Блеск!

— Я подумаю.

Мой ответ на несколько секунд просто обездвижил дядю Вову. Я увидела его застывшие глаза и, несмотря на ситуацию, чуть не захохотала. А мсье Анри — ничего, кивнул:

— Буду ждать ваш решение.

Когда француз откланялся, я спросила:

— Дядя Вова, а он вправду про евро? Несколько тысяч?

— Правда. Это большой успех, Алечка. Мне думается, нужно соглашаться.

Когда он это говорил, мы как раз около «Сrazy» стояли. Я посмотрела на мою тёмненькую девочку под зонтиком, представила, как продам её, тёмненькую, французу. И поедет она, бедненькая, в Париж. Зачем мне эти евры?!

Я вдруг как зареву! Мама подскочила: что такое, почему ребёнок рыдает? Конечно, ей, после всех её хвастливых фантазий, не понять. Зато дядя Вова быстро сориентировался.

— Всё ясно. У ребёнка эмоциональное перенапряжение, — это маме. А мне: — Международная сделка не состоится. Алька, может, ты и права. Нечего с Парижских коллекций начинать. — Потом подмигнул и шепнул: — Пароль «Синяя Жидкость».

Мне так легко и смешно стало! Потому что мой грустный зонтик в Париж не уедет, и что Иван дяде Вове понравился, и что есть ещё один человек в мире, который меня по-настоящему понимает.

После выставки ничего в жизни не поменялось. Хотя, нет — Самарин! Был с ним один странный эпизод… Антон попросил у меня ручку. По всем законам, он её должен был погрызть, чтобы потом себе оставить: я слюни назад не беру. А тут — ничего, просто вернул. Даже «спасибо, Мойдодыр», сказал. Честно, я растерялась. Даже подумала на Юльку, что она ему про выставку проболталась. Но Юлька сделала круглые глаза и побожилась: никогда, никому, ни словечка. «Может, — говорит, — он программу „Культура“ посмотрел, по которой открытие демонстрировали?» Сомнительно, конечно, чтобы Самарина «Культура» интересовала. Тем более, что обсмыганная Мариночка интервью у меня так и не взяла. Но в кадр я вполне могла попасть. В общем, странно…

Ещё я подружилась с Боней. Вот это было, действительно, событие! У меня очень долго не получалось. Но однажды Иван предложил его погладить и сразу же помыть руки. Даже в киоске минералку для этого купил. Погладила. Боня хвостиком завилял, лизнул. Я руки два раза помыла… Ничего страшного.

А потом произошло событие… События… Нет, тут по порядку.

В то утро я пришла в школу пораньше. Меня Юлька упросила: Алечка, подружечка, сюси-пуси… В общем, ей нужно было что-то там по физике скатать. Как всегда разнылась, что у меня нет компьютера. У всех порядочных есть, а у меня нет. «Вот продала бы картину, купила себе комп…» В таком роде… Зачем ныть, я и сама компьютер хочу. Одной своей половиной, нормальной. А второй — боюсь. Что вредный, что глаза портит, облучает. Короче, объясняться я не стала, но в школу потащилась.

В классе — никого. И Юльки, главное, нет. Чего ныла? Сначала я удивилась, потом разозлилась, а после вспомнила, что накануне вечером у Плаксы была всеклассная тусня. Кстати, по непонятному поводу. Без меня, конечно. Юлька сама же и проболталась, когда звонила насчет физики. Теперь она прибежит к самому звонку, запыхавшаяся, с выпученными глазами, станет извиняться. В первый раз, что ли…

Я потопталась у окна, сунулась к Юлькиному столу. Смотрю, на полу Плаксин учебник лежит. Они все у неё в гламурных розовых обложечках, так что никаких ошибок! Вот Маша-растеряша! Заглянула в стол — вдруг эта «Маша» ещё что оставила. Действительно, в столе — записка. От… Я этот почерк из тысячи узнаю, потому что писал… Иван:

«Юльчик, я тебя жду завтра в семь часов вечера в нашей кафешке. Приходи без Мойдодыра».

О том, что читать чужие записки подло, пусть говорят те, у кого с ними ничего не связано. Какой там стыд, если в тебе что-то громко так — щёлк! И ты превращаешься в робота. Железного холодного робота. С мозгами и совсем без эмоций.

Наверное, когда у людей маленькое горе случается, они рыдают, волосы на себе рвут… А когда большое, все эти душевные дрыганья кажутся такими маленькими-маленькими. И совсем лишними. Тогда появляется железная леди. С железно-компьютерными мозгами.

Значит, всё-таки, Мойдодыр? Ладушки!

Думаю, у меня очень хорошо получалось изображать полную неосведомленность. Когда пришли Юлька с Иваном, я была просто душка. Юльке тетрадь по физике сунула, с Иваном поболтала. Лёгенько так.

Потом мы с ним по парку домой шли. Иван сам вызвался проводить. Меня так и подмывало спросить: «Что, хочешь удостовериться, что Мойдодыриха домой свалила?» Еле сдержалась.

Идём по аллее, она плиткой квадратной выложена. Я вниз смотрю, на свои ноги, как они в серединки каждого квадратика попадают — шлёп, шлёп, шлёп. Иван про музыку распинается. А я вдоль линии — шлёп, шлёп, шлёп. Через какое-то время он всё-таки заметил, спросил:

— Аль, ты меня не слушаешь?

— Слушаю, слушаю.

У подъезда мы расстались, и я поковыляла домой. Помирать. Мне тогда ещё было невдомёк, что железные леди не умирают. Они застывают и превращаются в зомби!

Совершенно хладнокровно я сделала уроки, даже свою комнату немного прибрала. Часов в полседьмого оделась потеплее и отправилась на свидание. Юлькино и Ивана.

«Наше кафе» — это «Азалия». Оно недалеко, рядом со школой. Я туда, конечно, ни разу не заходила грязные стаканы облизывать, а наши дня не пропускают.

Только Иван неудачное место выбрал: в «Азалии» окна во всю стену. Вечером, при полном освещении, все сидят, словно в телевизоре.

Я прислонилась к дереву на другой стороне улицы и принялась смотреть кино про любовь: как Иван Юльку за ручку держит, как они шепчутся, как он ей мороженое таскает и ещё какую-то гадость. Примерно через час им это надоело. Я еле успела в телефонную будку заскочить и даже дышать перестала, когда они рядом остановились и заворковали. А потом:

— Юль, можно я тебя поцелую?

Юлька раскокетничалась, словно до этого ни с кем и никогда:

— Ой, Иван! Ой, не знаю! Ты, наверное, с Мойдодыром каждый вечер целуешься? Она на тебя, как мышь на питона своими выпученными глазками все уроки пялится. Художница великая!

— Юленька, какие поцелуи? Она ж crazy! Да Мойдодыр удавится — ни с кем не поцелуется. Не то, что ты!

— Бедная девочка!

Юлька заржала. Но Иван наклонился и зажал ей рот… своими губами. По-взрослому. Долго и шумно. Мне стало нехорошо. По-моему, это называется обморок.

Когда я начала соображать, поняла, что сижу на полу в телефонной будке, рядом — никого.

Я поднялась… и пошла…

Это тянулось бесконечность. А может совсем чуть-чуть. В голове — пустота с единственным колокольным — «зачем». Как набат: «зачем», «зачем», «зачем». Зачем я? Этот мир во мне не нуждается. Им всем без меня очень даже неплохо. Разве что маме нужна — напоминать, чтобы вытерла ноги, помыла руки и надела тапочки. Папе совсем немножко. Ещё дяде Вове под настроение. А больше никому! Мойдодыр. Сrazy Мойдодыр. Нет, к чёрту английский, он только мешает! Свихнувшийся Мойдодыр. Сумасшедший! Спятивший! Чокнутый Мойдодыр!

Пошёл дождь, и я не удивилась. Без дождя было бы неправильно. Повались с неба камни, я тоже не удивилась бы. Потому что и небу я не нужна…

В нашем городе есть очень странное место — мост влюблённых. У него все перила в замочках. Прикольно, глупо и вполне обычно. Замочек прицепил, и целуйся, сколько влезет. Только не у нас. У нас — по-другому, никакой лирики. Мост в городе единственный, и перекинут через нечто тухло-вонюче-зелёное. То ли оно само такое тухлое, то ли туда канализацию спускают, но смердит жутко. Поэтому наши влюблённые там не задерживаются.

Не знаю, что меня к мосту принесло. И что с головой приключилось. Но я легла на перила и стала перегибаться — ниже, ниже… И таким мне всё мелким, скучным показалось! Вот сейчас… сейчас…