Яков Длуголенский - Жили-были солдаты

Ваня?» — «Воевать, мама!» Пролечу на бреющем над всей деревней и — в бой. И ещё долго будут говорить все, как я прилетал на своём самолёте».

И вдруг Ваня и правда почувствовал себя настоящим лётчиком.

Легко, будто делал это всю жизнь, вскочил в кабину самолёта, дал газ, и вот уже несётся его верная машина в бой, а против неё — три фашистских истребителя. И сошёлся Ваня Дудкин с ними в неравном бою… Вот один фашист отвалил в сторону — дымит, чёрный шлейф за ним тянется… Вот другой… Вот третий… Выиграл этот неравный воздушный бой Иван Дудкин, и когда, счастливый, возвращался на базу, окликнул его начальник караула — наш лейтенант.

— Далеко ли собрались лететь, рядовой Дудкин?

Смотрит Ваня: сидит он в самолёте, самолёт по-прежнему врыт в землю, а около самолёта стоит лейтенант и осуждающе на Ваню смотрит.

Ваня говорит:

— Виноват, товарищ лейтенант! Больше этого никогда не повторится.

Но всё равно наказали Дудкина. И хотя нам всем тоже было бы интересно

посидеть в боевом самолёте, понимали мы: нарушил Ваня свой долг, забыл о том, что он часовой, а не лётчик, и кто угодно мог пробраться на четвёртый пост, а Ваня ведь ничего-ничего не слышал.

Однажды вернулся я с военных занятий очень грустный. Заметил это Володя Московский и говорит:

— Наши футболисты опять вчера проиграли.

Этим он хотел меня насмешить. Но я всё равно сидел грустный.

Понял Володя, что не насмешит меня, и говорит:

— Ты что сегодня такой грустный!

— У моей мамы, — говорю я, — завтра день рождения. И мне очень хочется поговорить с ней по телефону. Давно я её голоса не слышал. Знаешь, какая у меня хорошая мама? Вернусь из армии — всегда буду её слушаться.

Вздохнул Володя, видно, тоже свою маму вспомнил. Посоветовал мне не огорчаться и ушёл. И не знал я, что ушёл Володя искать Ваню Дудкина, Нахимова и Храброва, чтоб сообщить им, что у моей мамы день рождения, что я сижу грустный и очень хочу своей маме позвонить.

— Пусть звонит, — сразу сказали Дудкин и Храбров. — Телефона, что ли, жалко?

— Не жалко, — говорит Володя, — но ведь у нас — военный телефон. Вдруг по нему кто-нибудь нашему генералу будет звонить? В штаб. Тогда что? Военный телефон невоенными делами занят?

Действительно, неловко получается: военный. телефон — и невоенными делами занят. Надо идти к старшине.

— Разрешите обратиться, — говорит Нахимов.

— Обращайтесь, — говорит старшина.

Володя с Ваней ему всю историю рассказывают, а Нахимов говорит:

— Да, так оно и есть.

Выслушал старшина. Говорит:

— Сделать я для вас ничего не могу. Сами знаете: военный телефон есть военный телефон. Посторонними делами на нём заниматься не положено.

— Разрешите идти? — говорит Адмирал.

— Идите, — говорит старшина.

И всё: раз не положено — значит, не положено.

Идут Храбров, Нахимов, Дудкин и Московский в казарму, а старшина надевает пилотку и отправляется к командиру взвода.

Говорит: так, мол, и так, скучает один солдат, хочет поговорить с мамой.

Покачал головой командир взвода:

— Вряд ли что-нибудь я смогу сделать. Военный телефон — это военный телефон. Не может он невоенными делами быть занят.

Но снимает трубку военного телефона и говорит:

— Товарищ генерал? Разрешите обратиться по личному вопросу.

— По личному? — говорит генерал. — Обращайтесь.

— Завтра у мамы одного моего солдата день рождения, — говорит лейтенант. — И вот солдату хочется позвонить своей маме и поздравить её. Но не может же он, товарищ генерал, звонить по военному телефону?

Генерал говорит:

— Не может. Военный телефон — это военный телефон, для военных разговоров. А где его мама живёт?

— В Ленинграде, — говорит лейтенант.

Помолчал генерал, потом посоветовался с кем-то и говорит:

— Я тут посовещался с начальником штаба, и он тоже считает, что разговор с мамой можно приравнять к военному разговору. Поэтому приказываю: завтра в семнадцать ноль-ноль явиться солдату в штаб для разговора с мамой. Вопросы есть, лейтенант?

— Никак нет, — говорит лейтенант и вешает трубку.

И назавтра я разговариваю с мамой.

Спрашиваю её, как она себя чувствует, и передаю приветы от Дудкина, Храброва, Московского и Нахимова, поздравляю с днём рождения и говорю, что немножечко соскучился без неё; попутно сообщаю, чтоб она не тревожилась, потому что если я и мои товарищи в армии, значит, мама может быть спокойна: ничего такого с нашей страной не случится.

И хотя я разговариваю со своей мамой — голоса её я не слышу. И она моего голоса не слышит, потому что кроме меня и мамы в нашем разговоре участвуют ещё двенадцать человек — двенадцать незнакомых мне военных телефонистов. Они сидят на двенадцати разных телефонных станциях и поддерживают наш с мамой разговор.

Поэтому-то мама вначале, заслышав в телефонной трубке незнакомый голос, не могла поверить, что это я — её сын.

— Она не верит, что ты — её сын, — сказали мне телефонисты.

И тогда я сказал:

— Объясните ей всё за меня.

И военные телефонисты объяснили моей маме, какая плохая у нас на Севере слышимость, сколько их, телефонистов, поддерживают наш с мамой разговор и передают слова, которые мы с мамой говорим друг другу, и что мама не должна удивляться, заслышав чужой голос.

Тут мама всё наконец поняла и обрадовалась, и немедленно попросила передать привет мне и всем двенадцати незнакомым телефонистам, а также Дудкину, Храброву, Московскому и Нахимову, нашему старшине, лейтенанту и генералу, которые все вместе устроили этот разговор.

А потом мы снова начали разговаривать с мамой и разговаривали, пока не истекло наше время.

А когда время истекло, я повесил трубку и сказал всем, кто находился в штабе:

— Спасибо.

А вскоре от нас уехал Адмирал.

Получилось это так.

Ранней зимой во время учений провалились под лёд два связиста. Река была широкая, лёд очень тонкий, и плохо пришлось бы связистам, да увидел их наш Адмирал.

Скинул шинель, гимнастёрку, сапоги, крикнул поморскому:

— Полундра!

И прямо в тельняшке бросился в воду.

И даже не подумал, что опять его накажут за эту тельняшку.

Вытащил Нахимов обоих связистов, а тут все подбежали: и врачи, и солдаты, и — неизвестно откуда — наш генерал.

«Ну, — думаем, — сейчас он даст Нахимову за тельняшку!»

И точно. Вызывают на следующий день Нахимова в штаб.

Генерал говорит:

— Это ты у меня в моряки просился?

Нахимов говорит:

— Я. И фамилия у меня такая, и брат у меня моряк.

— Значит, — говорит генерал, — без моря никак не можешь?

— Не могу, — говорит Адмирал.

— Всё-таки ты подумай. Смелые люди не только на море нужны.

И не стал наказывать Нахимова за тельняшку.

А через месяц вызывают Нахимова в штаб, прибегает он оттуда сияющий и трясёт какой-то бумагой.

— Во! — говорит. — На флот ухожу! Сначала — в морское училище, а потом — на флот. Поддайте пару, юнги!

И точно: ушёл. Провожали его, а он всё рассказывал:

— Теперь не скрывая буду носить тельняшку. Эсминец себе подходящий подберу. Резвый. Ходкий. Спасибо связистам, спасибо генералу!

Так ушёл на флот Адмирал Нахимов. Потому что человеку с такой фамилией флот был просто необходим.

Проводили мы Нахимова, сели у казармы — обыкновенной деревянной казармы, которая за два года службы стала нашим временным домом, и впервые подумали: кто кем будет после армии?

Нахимов, это ясно, — моряком, навсегда моряком, на всю жизнь.

А мы?

— Я, — говорит Храбров, — стану охотником. Медведя и куницу буду стрелять. Или работать в каком-нибудь большом зверосовхозе.

— А я, — говорю я, — ещё не знаю, кем буду. Может, инженером, а может, нет. А ты, — спрашиваю Дудкина, — кем будешь?

Подумал Ваня и говорит:

— Сначала я у себя в деревне маме новый дом построю, а потом буду трактористом.

— Як тебе в гости приеду, — говорит Московский. — Привезу персики. Потому что я обязательно буду фрукты выращивать. Вы любите персики?

— Очень, — сказали мы.

Тут говорю я:

— А давайте ровно через шесть лет проверим, кто кем стал. Встретимся все в Ленинграде и проверим.

— Хитрый какой, — говорит Московский. — Сам живёт в Ленинграде и хочет, чтоб все приехали к нему в Ленинград. А впрочем, я согласен. Я в Ленинграде никогда не был.

Так мы договорились встретиться через шесть лет.

И вот через шесть лет мы встретились в Ленинграде.

Что мы делали и о чём говорили — рассказывать не буду, потому что к «Жили-были солдаты» это не относится.