Сесилия Джемисон - Приемыш черной Туанетты
– Они будут у тебя, папа́! Я куплю их завтра же. У тебя теперь будет все, что только тебе нужно, – с гордостью говорила Дея.
– Все, что нужно? Ты думаешь, что это так? Так я могу купить книгу «Человек, который смеется» в издании Гашетта? Там превосходные иллюстрации, которые мне хочется скопировать.
– У тебя теперь будет все, что только тебе нужно, – с гордостью говорила Дея.
Дея опечалилась, и голос ее дрожал, когда она ответила:
– Я не знаю, папа́, я посмотрю, я спрошу в магазине на Королевской улице. Если не очень дорого, я постараюсь купить.
– Это издание стоит пятьдесят франков, – мечтательно промолвил художник.
– Но папа́, милый, мы не можем истратить все деньги на книги, когда у нас нет хлеба.
– Пятьдесят франков, пятьдесят франков! – повторял он жалобно. – И я не могу купить издание Гашетта!
– Купишь, но позже. Мы скоро разбогатеем. Слушай, папа́, что я скажу тебе: добрый господин, что купил «Квазимодо», – художник, но он пишет картины, а не занимается лепкой из воска. Он обещает платить мне, если я буду ходить к нему позировать для его картины.
– Но тебе нельзя ходить к нему, Дея, нельзя! – решительно воскликнул отец.
– Он будет платить мне, папа́, и я смогу купить книгу.
– Ну, если это даст возможность купить издание Гашетта, – то, пожалуй, можно пойти.
Дея отвернулась и слабо улыбнулась. «Бедняжка папа́! – подумала она. – Он готов согласиться на все за книгу Виктора Гюго!»
– Слушай, папа́, – продолжала она срывающимся голосом, взяв его длинную худую руку и нежно похлопывая по ней. – Не позволишь ли ты художнику прийти сюда посмотреть твои композиции? Он, может статься, и купит какую-нибудь, а ведь они стоя́т гораздо дороже, чем отдельные статуэтки. Можно ему прийти сюда и посмотреть их?
– Сюда, Дея?.. Сюда, в этот дом, где я погребен? Чужой – здесь! А я так хвор и убог! Нет, нет, дитя, ты безумна, ты безжалостна! Я никому не отворю дверей, кроме тебя! – И он беспокойно огляделся кругом, словно боясь, что чужие вот-вот ворвутся сюда.
– Ну, не думай об этом, милый, – старалась успокоить его девочка. – Он не придет сюда, если ты не хочешь. Я сама отнесу твои работы к нему. Ты упакуешь их хорошенько в корзину, а я отнесу.
– Ну, да, ты сможешь отнести мои композиции, а теперь я пойду работать.
С нервной торопливостью отец заправил лампу с темным абажуром, взял воск и инструменты и уселся за стол, поправив увеличительное стекло у глаза.
Он был высокого роста и хорош собой, несмотря на болезненный вид; лицо его было одухотворено, движения мягки и изящны, и в то время, как он бесшумно и ловко работал, Дея склонилась над столом и с гордостью нежно смотрела на него.
Сгустились сумерки, Дея тихо поднялась и, закрыв ставни, пошла в комнату отца; она приготовила ему постель, натянула сетку от москитов и поставила графин свежей воды на маленький столик у кровати.
«Бедный папа́! – думала она, шагая по комнате с видом взрослой женщины. – Может быть, он будет спать хоть этой ночью, а не шагать по комнате и стонать, как вчера. Надо раздобыть ему эту книгу; он будет так счастлив!»
Приготовив все необходимое, она подошла к отцу проститься перед сном и, целуя его, заботливо прошептала:
– Не засиживайся поздно, милый папа́, постарайся нынче поспать. Хорошо?
– Ты доброе дитя, Дея, – ответил отец, рассеянно целуя ее. – Ложись спать и не тревожься за меня. Сейчас мне надо работать, а позже – позже я, пожалуй, лягу отдохнуть.
Несколько часов спустя, когда Дея спала крепким детским сном, отец осторожно вошел в ее комнатку, посмотрел на спокойное личико дочери, на Гомо, вытянувшегося вдоль кровати, и, взяв шляпу с траурным крепом, запер дом и тихо вышел на сонную, залитую лунным светом улицу.
Глава IX
«Дети» отца Жозефа
Утром Филипп, румяный и свежий после крепкого сна, побежал на урок к отцу Жозефу. Он застал старика за чтением, на столе была пустая чашка.
– Мамочка думала, что я опоздаю: меня нынче нельзя было добудиться, – сказал Филипп после обмена приветствиями.
– Нет, дитя мое, ты пришел вовремя, только что пробило шесть, – ответил отец Жозеф, озабоченно закрывая книгу. – Хорошо, что ты так аккуратен. Архиепископ присылал за мной и просил быть сегодня к девяти часам. Я не спал всю ночь, размышляя, что бы это могло значить. Я встал уже давно и думал, что этот ленивый мальчишка так и не принесет мой кофе.
Пока отец Жозеф говорил с некоторым раздражением в своем обыкновенно спокойном голосе, Филипп окидывал глазами простую комнатку, как бы отыскивая что-то. Наконец, убедившись, что предмета его поисков в комнате нет, он с нетерпением спросил:
– А где они, отец Жозеф? Где же «дети»?
– Мои «дети»?! О, они были так беспокойны, так непослушны, что я вынужден был посадить их в тюрьму. Белянка запылила все мои книги, а Снежинка вылила на себя кофе. Вместо того, чтобы взять свой кусочек сахару, поверишь ли, она от нетерпения прыгнула в мою чашку и совсем испортила свою шелковую белую шубку. И все это случилось потому, что я был сегодня очень рассеян, они полагали, что я ничего не замечу.
– Но где же они, отец Жозеф? Можно мне взглянуть на них до урока? – просил Филипп.
– Они заперты в шкафу, в темноте. Когда они чересчур возбуждены, темнота – единственное средство успокоить их. Может быть, я сам разбаловал их; я и не думаю оправдываться в своей слабости. – Отец Жозеф наклонился к Филиппу и таинственно прошептал: – Смотри, чтобы никто не знал об этом, дитя мое: я научил их плясать.
– О, отец Жозеф, как это забавно! Покажите мне, как они пляшут.
– Сейчас нельзя, не могу, – и отец Жозеф с опаской огляделся. – Они не могут плясать без музыки, а мне нельзя играть на флейте средь бела дня, при открытых окнах.
– Вы играете на флейте, отец Жозеф? – спросил с загоревшимися глазами Филипп. – Как это должно быть хорошо, когда «дети» танцуют, а вы играете.
– Да, это очень забавно. Я чувствую себя помолодевшим, когда я играю для них на флейте. Это было давно, я был еще учеником семинарии, когда учился играть, и страстно любил музыку; приняв священный сан, я должен был ее оставить.
– Почему вы должны были бросить музыку, отец Жозеф? – сочувственно спросил Филипп.
– Потому, мое дорогое дитя, что когда мы посвящаем себя Господу Богу, мы должны отказаться от многого, что любим. Я любил свою флейту, но она стояла между мной и моими обязанностями, и я оставил ее; многие годы я даже не видел ее. Теперь я стар и достал ее снова, признаюсь в этом со стыдом. – И выражение раскаяния промелькнуло на бледном небольшом лице отца Жозефа.
– Стыдно признаться, – продолжал он, – но я люблю флейту так же сильно, как и раньше, и, как это ни смешно, я в душе радуюсь, что помню старые мелодии. Я играю «детям», чтобы научить их танцам. Ты добрый, милый мальчик и не выдашь моих секретов. Ты знаешь, я не спал сегодня всю ночь. Меня беспокоит приглашение архиепископа. А вдруг он узнал о моей слабости, о моем легкомыслии и посылает за мной, чтобы подвергнуть меня наказанию?
– О, отец Жозеф, вы такой добрый! – горячо воскликнул Филипп. – Архиепископ не станет наказывать вас за такой пустяк.
– Я тоже так думаю, но все же беспокоюсь. Его преосвященство мог узнать об этом и подумать, что я небрежно исполняю свои обязанности. Но, мой милый мальчик, я всегда устраиваю так, чтобы «дети» не мешали моей работе, и играю только поздней ночью или ранним утром, когда все еще спят.
– Если никто не слышал вашей музыки, – рассудительно заметил Филипп, – то никто не мог и донести его преосвященству, так что ваши страхи напрасны, отец Жозеф.
– Увидим! Скоро все узнаю. Ну, кажется, мои бедные «дети» уже довольно наказаны. Я выпущу виновных, чтобы ты мог увидеть их перед уроком. Они сегодня обворожительны.
С этими словами отец Жозеф отправился к себе в спальню и сейчас же вернулся с маленькой проволочной клеткой, в которой прыгало несколько крохотных белых мышей. Старик поставил клетку на стол, и животные начали кружиться и бегать по своему домику, насторожив ушки; красные глазки их глядели зорко и лукаво.
– Смотрите, смотрите! – воскликнул Филипп. – Они играют в «углы».
– Плутишки! Наказание мало на них подействовало, – произнес отец Жозеф, приподнимаясь и глядя с восхищением.
– Смотрите, смотрите! – воскликнул Филипп. – Они играют в «углы».
Вдруг самая маленькая мышка схватила крохотную метелочку, сделанную из подрезанной кисточки для акварели, и начала неистово мести пол в клетке, с шумом и суетой, расталкивая своих подруг в стороны. Окончив хозяйственные обязанности, к полному своему удовольствию, она подняла метлу на плечо и, став на задние лапки, осторожно поставила ее в угол клетки.
– Ну, не забавна ли нынче Белянка? – проговорил Филипп, наклонившись в восторге над клеткой. – А посмотрите на бедную Снежинку, с ее перепачканной кофе шкуркой. Какой у нее жалкий вид! Теперь, отец Жозеф, устройте «учение», я уже давно этого не видел.
