Наталья Нусинова - Приключения Джерика
«Ну просто РАСОВАЯ ДИСКРИМИНАЦИЯ, — вздохнула мама. — Господи, я думала, хоть собак это не касается!» И мама сама постригла Джерика ножницами, потому что щипать фокстерьеров она не умела, а стричь умела, но не очень хорошо, тем более что Джерик все время вертелся и хотел посмотреть, как у нее получается, и поэтому стрижка вышла неровная. «Лесенкой», — сказала бабушка. «Это асимметрия, — сказала мама. — Мода завтрашнего дня!» Но Джерику, кажется, понравилось, что у него такая необычная стрижка. И нам тоже. Мы решили, что теперь он будет чувствовать себя МОРАЛЬНО гораздо лучше. «Он догнал и перегнал заграничную моду!» — заявил дедушка. И мы все согласились с ним.
Между тем оказалось, что модным и красивым в нашей семье решил стать не только Джерик. Дедушка тоже сходил в парикмахерскую и вернулся оттуда подстриженный и надушенный одеколоном. А бабушка села за свою любимую швейную машинку «Зингер», к которой нам НИКОГДА не разрешали прикасаться, и стала шить себе платье из синего в горошек материала. А дедушка почему-то расстроился и сказал: «Лиза, ну что мы, нищие, что ли! Ведь нам талончик дали в САЛОН ДЛЯ НОВОБРАЧНЫХ! Что люди скажут?» — «А что они скажут?» — спросила я. «А скажут, что старый большевик МИЛЮКОВ, ПЕРСОНАЛЬНЫЙ ПЕНСИОНЕР союзного значения, не может на старости лет своей жене к свадьбе приличное платье заказать! — простонал дедушка. — Ну прошу тебя, закажи ты себе, как положено, белое платьице, шелковое!» Но бабушка стала еще быстрее крутить ручку швейной машинки и только пробурчала в ответ: «Некогда мне по портнихам бегать! Сама сошью! Наколбают они в этом ателье, как же! Косыми руками на ножных машинках! За мной этот „Зингер“ мать в приданое дала, он и тогда уже не новый был, а я на нем все пеленки шила да в войну детям валенки тачала, так что ж он теперь, крепдешин не возьмет? А шелковое платье мне и даром не нужно! Да я его ни за какие коврижки не надену! Что ж это будет-то? Курам на смех! Ведь небось не девочка уже! Шелковое платье! Я тут с вами сама уже как шелковая стала!» Дедушка схватился за голову и застонал: «Лиза! А фата?» — «Какая еще фата! — возмутилась бабушка. — Да нам с тобой Бог четверых детей дал, одного забрал, троих сохранил. Уже, слава тебе, Господи, внуков растим! Вот платочек надену — и довольно!» — «Шелковый!» — испуганно пискнул дедушка, и бабушка < решила уступить: «Ладно уж, пусть будет шелковый!» Дедушка обрадовался, сказал: «Вот то-то же!» — и осторожно ударил кулаком по столу, чтобы все знали, кто В ДОМЕ ХОЗЯИН.
«Бабушка, — спросила я тихо. — Так вы что с дедушкой, жениться, что ли, собрались?» — «Ну да, — ответила бабушка досадливо. — Для новой квартиры паспортистка свидетельство о браке потребовала». — «Так значит, вы до сих пор не женаты были?» — удивилась я. «Да ты что, — обиделась бабушка. — Выдумала тоже! Как это можно! Мы же в церкви венчаны! Но только когда это было! С тех пор уже две революции прошло, три войны! Иди теперь, найди те записи в церковных книгах!» — «А ты не можешь это ПАСПОРТИСТКЕ объяснить?» — «Да ты что? — испугалась бабушка. — Ведь я же член партии!»
Я подумала и кивнула головой: «Ну да, правильно. А когда вы в первый раз женились, ты тоже сама себе платье шила?» — «Да нет, — ответила бабушка, перекусывая нитку. — Тогда все по-другому было. Что было, то и надела. Я ведь деда и не знала почти». — «А что ж ты замуж за него вышла?» — «Мать выдала. Мы под Тулой жили, бедные были совсем. А тут дед приехал — офицер, в мундире, с усами, красивый, знатный. Влюбился в меня с первого взгляда. Все под окнами нашими гарцевал на сером в яблоках коне». — «А ты в него тоже влюбилась? С ПЕРВОГО ВЗГЛЯДА?» — спросила я, надеясь, что так оно и было. Я представила себе дедушку на сером коне и всего в яблоках, распевающего СЕРЕНАДЫ под балконом бабушкиного дома. Дедушкин конь ест яблоки, дедушка поет, а довольная бабушка машет ему батистовым платочком и украдкой бросает розу. «Да ты что? — ответила бабушка. — Ну подумай сама: он богатый, я бедная. Он БЛАГОРОДНОГО ЗВАНИЯ, а мы из простых. Он образованный, а меня едва грамоте научили. Ну разве я ему ровня? Так на что он мне нужен, спрашивается?» Я подумала и кивнула: «Да, правда. А то еще зазнаваться начнет. И потом, тебе же учиться нужно было». — «Ну положим, — обиделась бабушка, — в школу-то я еще до того ходила, когда маленькая была. В яснополянскую. Сам граф Толстой нас учил! Лев Николаевич, царствие ему небесное! Хвалил меня! Лизочком называл. Говорил, что я хорошенькая и смышленая. Все, бывало, норовит поймать да на колени к себе посадить. Ну а я от него под стол пряталась». Бабушка остановилась в рассказе и, надев вторые очки, стала вдевать в иглу швейной машинки новую нитку. Нитка никак не попадала в игольное ушко, и бабушка, прикусив губу, упорно повторяла попытки. «Ну бабушка! — заныла я. — Ну расскажи, почему ты пряталась от Толстого?» — «Что, „бабушка“! Подожди! Я уже четырнадцать лет как бабушка!» — нитка наконец вделась в иголку, машинка «Зингер» неторопливо застрекотала, и бабушка продолжила рассказ: «Боялась я его. Ты знаешь, какой он был страшный? Весь волосатый! У него даже в ушах волосы росли!» Я в ужасе замолчала, но сейчас же вспомнила о дедушке: «А как же ты все-таки за дедушку вышла?» — «Да как все, — ответила бабушка. — Мать меня выдала и разговаривать не стала. Я деду отказала, а он говорит: „Все равно, Лиза, я тебя увезу. Моей ты будешь!“ И пошел к матери моей руки просить, но, правда, все честь честью, как положено, — сватов прислал с подарками. А мать и говорит: „Человек, видать, порядочный, намерения серьезные, иди за него, а то я вас всех не прокормлю следующую зиму. Ничего, СТЕРПИТСЯ-СЛЮБИТСЯ“. Да и то сказать — сваты пришли, а угостить их нечем. Ну, правда, хлеб-соль мы им вынесли на вышитом полотенце, это уж как положено, не хуже других, но они, видать, голодные были, нет чтобы отщипнуть кусочек и поклониться, будто сыты, а они весь хлеб-соль тут же и съели. В один присест! И сказать-то ведь неудобно, чтобы совесть имели. Все-таки ведь сваты. Так мы в тот день и остались без ужина. Голодные спать легли». Бабушка посмотрела шитье на свет и покачала головой. Что-то ее явно смущало. Она решительно взяла ножницы и стала распарывать только что сшитую ткань. «А вы с дедушкой обвенчались, а потом стали жить-поживать и добра наживать? И тут ты его и полюбила?» — радостно предположила я. «Ну, тут уж, конечно, как положено, — ответила бабушка. — Как же иначе! Только какое там „наживать“. Дед к революционерам перекинулся. Все, значит, состояние по ветру, на революцию отдал, да и немного там было, хотя все-таки, конечно, все равно жалко». Бабушка покачала головой, но в голосе ее особого сожаления не чувствовалось. «Ну а потом?» — спросила я. «А потом начал он носиться по разным городам — то туда, то сюда. А я за ним, да с малыми детьми. Ни кола, ни двора, только приехали, обжились — его уже опять куда-то несет нелегкая. И так, пока до Москвы не добрались. А как в Москву попали, так я и сказала: „Всё. Приехали. Я отсюда больше — никуда“. Ну, он, конечно, полгодика в Москве пожил, с кем-то там поругался и опять уезжать нацелился. А я ему говорю: „Езжай один. А я с ребятами здесь останусь“. Ну, он и уехал — в Вятку. Они там газету какую-то революционную издавали».
И тут я вспомнила, как мне рассказывала мама, что, когда она была маленькая, они целый год жили с бабушкой в Москве одни. Дедушка каждый день писал им письма, начинавшиеся словами: «Жена моя, ПОВЕЛЕВАЮ тебе следовать за мной!» — «Ишь ты!» — задумчиво говорила бабушка, разрывая очередное дедушкино письмо. И не двигалась с места. Через год дедушка примчался в Москву и вихрем ворвался в дом. Глаза его МЕТАЛИ молнии, вид был грозный и решительный. Бабушка приняла его с почетом, как и положено встречать главу семьи, вернувшегося домой из длительной командировки. Вкусно пообедав и попив чаю, дедушка смирился и остался в Москве навсегда.
Наступил день свадьбы. Дедушка преподнес бабушке букет красных роз и золотую брошку в форме улитки с большими прозрачными камнями. «Это горный хрусталь, — сказал он мне по секрету. — Только никому не говори. Я вообще-то хотел бриллиантовую. Она достойна. Просто мне денег немного не хватило. Я приценивался. Ну ничего, в следующий раз! Вот повысят пенсию!» Я кивнула.
Но бабушка была, казалось, вполне довольна своей брошкой и сейчас же приколола ее к новому синему платью в горошек, которое она сама себе сшила. Про шелковый платочек дедушка уже забыл, и бабушка не стала его надевать. Она взяла белую сумочку, дедушкины розы, и они пошли жениться во второй раз.
Вечером к нам пришли гости. Бабушка приготовила праздничный ужин и испекла торт. Взрослые почему-то ничего не говорили о свадьбе и делали вид, что собрались просто так. Только один наш подвыпивший родственник, развеселившись, прокричал: «Горько!» И тогда дедушка, вытянув губы трубочкой, поцеловал бабушку, а она ужасно смутилась. «Браво, Петр Иванович! — хохотнул родственник. — Ну, за молодых!» Он выпил рюмку водки и сейчас же налил себе следующую. Джерик, до тех пор с интересом рассматривавший гостей, вдруг залаял. Он не любил и не поощрял пьянство. «Какой же ты клочковатый!» — укоризненно сказал родственник Джерику заплетающимся языком. «Это асимметрическая стрижка!» — объяснили мы. «Надо же! — развеселился родственник. — А я думал — ПРОПЛЕШИНЫ! Может, у него ЛИШАЙ?»
