Дина Бродская - Марийкино детство
— Мой папа всё может сделать!.. — хвасталась Ванда. — Он кого захочет, того и посадит в тюрьму. Даже Сутницкого может посадить.
Но ребята Ванде не верили. Они всё-таки считали, что Сутницкий важней Шамборского.
Поля давно уже храпела, а Марийка лежала рядом и всё никак не могла заснуть.
Простыня и тюфяк сбились в сторону, у Марийки болели бока от холодной железной рамки кровати.
«Ну что бы это подарить?… — думала она. — Что бы это подарить? Уж если шёлковая коробка не годится, так и думать нечего про стёклышки, пробки да пуговицы. Вот разве ещё боярышня?»
Марийка приподнялась, спрыгнула с кровати и подбежала к печке. Вытянув руку вперёд, она нащупала на заслонке коробок спичек, чиркнула спичкой и зажгла маленький огарок. По стенам запрыгали тени, блеснула медная кастрюля на полке, осветился кусок потолка с тёмным сырым пятном, похожим на собаку.
Заслонив ладонью огонь, Марийка подошла к шкафчику и выдвинула ящик. Там среди просыпанной соли валялись истрёпанные карты, несколько гвоздей и пёстрая открытка с боярышней. На голове у боярышни был надет кокошник, разукрашенный самоцветами, на шее в несколько рядов висели яркие бусы. Марийка вынула открытку и поднесла к ней огарок. Тут только стало заметно, что розовое лицо боярышни всё засижено мухами, а по кокошнику расплылось жирное пятно.
Нет, не годится такой подарок! Эх, жалко, что бабушки нет в городе! Уж конечно, бабушка отыскала бы в своём сундуке какой-нибудь подарок для Ванды. Но бабушка и дедушка уехали в Минск к своей дочке и, наверно, вернутся не скоро. А может быть и совсем не вернутся. Марийка вздохнула, задула свечу и полезла на кровать. Долго она лежала, прислушиваясь к тиканью ходиков, и только под самоё утро спохватилась:
— Вот дура я! Надо будет к Саше-переплётчику сходить. Уж он-то наверное что-нибудь придумает…
И Марийка сейчас же заснула.
Подарок
Утром Марийка рано встала и, умывшись под краном, хотела сразу же бежать к Саше. Но не тут-то было. Мать заставила её вынимать косточки из вишен, приготовленных для компота. Марийка сидела с миской на коленях и железной шпилькой вынимала косточки. Пальцы у неё были красные и липкие от вишнёвого сока. То и дело она посматривала на часы. Маятник ходиков мерно покачивался и скрипел, железные стрелки медленно двигались по картонному циферблату, разрисованному розами. Утюг, привязанный, вместо гиря, опускался всё ниже и ниже. Было уже без четверти одиннадцать. В шесть часов надо идти на именины, а у Марийки ещё нет подарка и она даже не знает, что подарить. Она так беспокоилась, что съела только четыре вишни.
Не успела, она покончить с вишнями, как докторша позвала её в комнаты и велела разыскивать свой кушак от халата. Марийка облазила все углы. Только под конец она догадалась засунуть руку между спинкой и сиденьем дивана и вытащила оттуда кушак.
Потом пришлось сидеть с Лорой, которая не хотела без неё завтракать.
Освободилась Марийка только в час дня и сломя голову помчалась к Саше-переплётчику.
Она выбежала за ворота.
Вот наконец и переплётная.
Над головой Марийки скрипела и качалась вывеска на ржавых петлях: «Переплётная мастерская А. Таракановой. Картонажные работы». Ветер гнал по улице бумажки и обрывки афиш.
Проехал на извозчике отец Ванды, жандармский полковник Шамборский. Городовой, стоявший на углу, отдал ему честь. У Шамборского на коленях лежали пакеты. «Наверно, для именин накуплено», — подумала Марийка.
Она вошла в коридор, заваленный рулонами картона. Из комнаты, где работали картонажницы, доносилась песня. Марийка заглянула в переплётную.
В большой комнате работало восемь переплётчиков.
Марийка вошла в мастерскую.
— А-а, кучерявая… Тебе чего, егоза? — спросил переплётчик Лука Ефимович.
Он закручивал винт небольшого металлического пресса и, подняв своё потное красное лицо, улыбнулся Марийке.
— Я ничего, дяденька, — сказала Марийка, — я к Саше…
— К Саше, так к Саше. Принимай, кавалер, барышню, раз в гости пришла…
— Сашка, доктор тебя, дорогого родственничка, на обед приглашает, видишь — девчонку прислал, — пошутил молодой переплётчик Банкин. — Снимай фартук, беги. Полицмейстер и губернатор уже за столом сидят и тебя дожидаются… Да беги же скорей, фрикадельки остынут…
— Придётся отказать, я сегодня у архиерея обедаю, — ответил Саша и подмигнул Банкину.
Марийка очень любила ходить в переплётную. Всё ей здесь нравилось: и весёлые переплётчики, и кислый запах клея, и пол, забросанный обрезками цветной бумаги, и высокие трёхногие табуретки, и груды старых лохматых книг, и даже пронзительный скрежет пресса.
— Саша, — зашептала Марийка, — знаешь, какое дело? Сегодня у одной девочки, у Ванды, именины в шесть часов, гостей собирают видимо-невидимо! И меня тоже позвали, только у меня подарка никакого нет. Ты придумай, Сашенька, чего бы ей подарить.
Саша задумался. Марийка смотрела на него с тревогой.
— Придумать можно. Ты погоди, я сейчас.
Он взял со стола толстую пачку бумаги и подошёл к стальной машине, с большим колесом сбоку. Саша просунул бумагу в машину и завертел колесо. Огромный нож опустился сверху и перерезал поперёк всю пачку бумаги, точно это был ломтик сыра.
Эх, зачем я на свет народился!Эх, зачем я тебя полюбил…
запел высоким голосом Банкин.
Марийка подошла к Саше и дёрнула его за рукав.
— Саш, ты придумал? Ведь скоро уже на именины собираться… Там мороженое «тутти-фрутти» будет…
— Да ну? Раз мороженое «хрюти-шмути», значит надо что-нибудь придумать. Вот что! Сделаем-ка мы ей альбом для стихов. Подойдёт?
— Подойдёт-то подойдёт, а как же мы сделаем?
— Это уж не твоя забота. Вот кончу переплетать книги для прокурора, соберу разноцветной бумаги и такой тебе альбомчик состряпаю, что заглядишься. Твой подарок лучше всех будет…
— Давай работай, Соловьёв, хватит лясы точить! — прикрикнул старший мастер, рыжий Смирнов!
Марийка отошла в сторону и оглянулась вокруг. Посреди комнаты стопкой были сложены до самого потолка листы жёлтого картона. Повсюду на длинных столах стояли деревянные чашки с густым белым клеем, похожим на манную кашу. Переплётчики сидели вдоль стола на высоких трёхногих табуретках. Одни раздирали старые книги на части и ножиком обравнивали лохматые края страниц, другие обклеивали картонные переплёты коленкором. Марийка знала, что разорванные страницы снова склеят вместе, но каждый раз, когда она видела, как равнодушно переплётчики раздирают книги на части, ей становилось страшно и жалко их до слёз.
Марийка на цыпочках прошла в тот угол, где работал золотопечатник Курбанов. Вот бы кем ей хотелось быть! Рядом со столом Курбанова стоял шкафчик. Там на деревянных полочках рядами были разложены выпуклые медные буквы, цифры, веночки и разные узоры, которыми украшают переплёты дорогих книг. Были в этом шкафчике и целиком составленные слова. Чаще всего Марийка видела, как Курбанов печатает золотом одно и то же: «Блокнот», «Меню», «Альбом», «Нотабенэ», «Сувенир».
Вот и сейчас Курбанов выдвинул несколько папок и рылся в них, отыскивая какую-то надпись.
Вытянув шею, Марийка заглянула в шкафчик. Каких только там не было букв! И прямые буквы, и косые, и с завитушками, похожими на виноградные усики. Дальше лежали тяжёлые медные лиры, якоря, птички с веточкой в клюве, цветы, пчёлки, кораблики и руки с протянутым указательным пальцем.
— Черт!.. — бормотал Курбанов. — Куда этот ять проклятый задевался… Поищи-ка на полу…
Марийка стала шарить на полу. Повсюду валялись обрезки бумаги и коленкора. Вместо буквы, ять Марийка нашла под ногами медный восклицательный знак. Он был приплюснут и Марийка сунула его к себе в карман. Она знала, что Курбанов всё равно выбрасывает приплюснутые буквы.
Курбанов взял со стола тёмно-зелёный сафьяновый переплёт, положил на него тоненький листочек золотой бумаги, а на листочек несколько тяжёлых медных букв. Марийка уже знала, что теперь Курбанов положит переплёт под горячий пресс, а когда вытащит его оттуда, то на зелёном сафьяне будут блестеть оттиснутые золотом буквы.
В коридоре послышался визгливый женский голос. Распахнулась дверь, и в мастерскую вошла мадам Тараканова. Это была маленькая женщина с тоненькими ручками и ножками, с крохотной, точно змеиной, головкой, на которой сидела большая чёрная шляпа. Даже непонятно было, как такая маленькая головка не сгибается под тяжестью этакой огромной шляпы, украшенной множеством перьев, бантов и шпилек.
Тараканова надела на нос пенсне, подбежала к стенке и стала её рассматривать.
— Все стенки изгадили и заплевали! — закричала она. — Опять Сутницкий жалуется. Завтра бабу пришлю. Она тут уберёт и стенки побелит. А ты, Банкин в тех местах, где обои разлезлись, бумагой подклеишь, возьмёшь там в кладовке обёрточную. И если замечу, что кто-нибудь стенки пачкает, — расчёт. И никаких объяснений!
