Кэндзиро Хайтани - Взгляд кролика
Котани-сэнсей, вы поймите, это же не его вина, что он мух стал растить. Ежели бы мы с ним в горы ходили, то он жуков бы растил. На реку бы ходили — рыб разводил. Но куда я с ним пойду? Как? Вот и выходит, что он кроме мусорных этих куч ничего в своей жизни не видит! А тут кроме мух да червяков ничего не водится. Ну вот я и подумал, кого ему тут разводить, как не мух. Но я вам об этом еще раньше должен был рассказать — тогда, когда Тэцудзо на Бундзи набросился. А я подумал — как я расскажу вам о том, что банка пропала, а про мух не расскажу? Так же не делают… А ведь в той банке была любимая его муха — Киндзиси, Золотой Лев, так он ее звал. Это была необычная муха. Обычная, даже самая крупная, больше сантиметра не вырастает, а Киндзиси был два сантиметра длиной. Он был золотой, блестящий. Гордый и заносчивый — прямо принц крови.
После того как банку украли, Тэцудзо так расстроился, что за весь следующий день к еде не притронулся. И когда он потом разукрасил Бундзи — это было нехорошо, неправильно. Так нельзя. Но в душе-то я знаю, что он очень любил Киндзиси, так что просто не мог поступить иначе. И мне искренне жаль, что мы с Тэцудзо доставили вам столько хлопот и забот. Вы уж извините. Но Тэцудзо тоже человек. И ему нужна простая человеческая дружба. Ведь он же нормальный человек, поймите.
Котани-сэнсей нечего было на это сказать. Она понуро стояла, глядя себе под ноги.
Глава 4
ПЛОХОЙ ДЕНЬ
Холодный ветер часто дует несколько дней подряд, и дождливые дни следуют один за другим. Вот так же и неприятности не случаются поодиночке.
Был вторник, и в школе, где работала Котани-сэнсей, проходил педсовет. Он всегда проходил по вторникам — так уж было заведено.
После того как обсуждение поставленных на повестку дня вопросов закончилось и все уже нетерпеливо ждали заключительных слов завуча, завуч поднялся с места и произнес:
— Мурано-сэнсей предложила еще одну тему для общего обсуждения, поэтому попрошу всех ненадолго задержаться. Пожалуйста, Мурано-сэнсей.
Классная руководительница одного из третьих классов, Яско Мурано, слегка побледнев, заговорила:
— В моем классе есть мальчик, Кодзи Сэнума.
Услышав это имя, многие учителя устало поморщились. Кодзи был одним из заводских детей.
— Несколько дней назад я обратилась за советом к классным руководителям третьих классов, чтобы решить, допускать ли Кодзи к дежурству по столовой. Дело в том, что Кодзи очень нечистоплотный мальчик. Он не моет руки перед едой и после туалета. Он вообще не любит мыться и поэтому буквально покрыт слоем грязи. Я всячески пыталась на него повлиять, но мальчик безнадежен. Я также пробовала связаться с его родителями, чтобы вместе решить эту проблему, но ответа от них так и не последовало. У меня возникло ощущение, что их все это абсолютно не волнует. В то же время начали поступать жалобы со стороны других детей. Некоторые из них жаловались, что, когда Кодзи дежурит по столовой, они не могут заставить себя притронуться к еде. Я столько раз твердила детям о важности и необходимости соблюдения правил гигиены, что просто не имею права оставить их жалобы без ответа. А ведь дети могут, чего доброго, и отравиться, и ответственность ляжет на учителей. Я объяснила Кодзи, что если он не изменит своего поведения, то мне придется отстранить его от дежурства по столовой. Обо всем этом я рассказала на встрече руководителей третьих классов, и Орихаши-сэнсей назвал мой подход педагогической дискриминацией. Я работаю учителем уже двадцать пять лет. Я всегда отдавала своей работе много сил, всегда старалась работать как можно лучше и еще никогда ни от кого не слышала ничего подобного. Я не принимаю, не могу принять предъявленных мне коллегой Орихаши обвинений в дискриминации. Поэтому я решила обсудить эту проблему в рамках собрания. Мне бы очень хотелось услышать мнение всех здесь присутствующих. Как бы вы поступили на моем месте?
— Орихаши-сэнсей, вы хотите что-то добавить?
Молодой учитель поднялся с места. Он растерянно почесал в затылке, явно не зная, с чего начать.
— Нда-а… Что тут добавлять… Я ведь учителем работаю всего два года и в отличие от Мурано-сэнсей, которая столько всего знает, не могу так вот однозначно сказать, что хорошо, а что плохо…
По всему было видно, что Орихаши-сэнсей не силен в публичных выступлениях. Кончик носа у него обильно потел, и говорил он как-то через силу, но деваться было некуда.
— Я просто хотел сказать, что ни учитель, ни другие дети нисколечко не пытаются понять Кодзи, встать на его место. Наверное, я не очень хорошо объясняю, но ведь он ходит грязным вовсе не от того, что ему так нравится. И если посмотреть на это с другой стороны, так сказать, глазами Кодзи, то наверняка можно подойти к делу как-то иначе… Но я все непонятно объясняю, потому что не умею выступать. Вот.
Орихаши закончил говорить и сел. Все сочувственно засмеялись, наверное, пожалели беднягу, что он так вспотел. Слово тут же взяла Мурано-сэнсей.
— О чем вы говорите?! Я приняла жесткие меры именно потому, что я пытаюсь понять Кодзи, поставить себя на его место. Ведь если продолжать в том же духе, мальчик окончательно превратится в изгоя. И поскольку причина — в самом Кодзи, то глупо этого не замечать, слепо вставая на его сторону. Так проблему не решишь. Орихаши-сэнсей ориентируется на то, что хорошо детям. Это замечательно, но приведет лишь к тому, что дети окончательно избалуются, а этого нельзя допускать. Педагог должен быть строгим.
После этого выступили еще несколько человек. Были среди них те, кто поддержал Орихаши, но большинство все-таки предпочли согласиться с Ясно Мурано. В итоге сошлись на том, что потакать грязнуле нельзя, но надо постараться не травмировать ребенка психологически. Кто-то из учителей сказал:
— В моем классе дежурные по столовой выбираются голосованием. Я объясняю детям, что голосовать нужно за того, кто помогает друзьям; за того, кто аккуратно одевается. Таким образом я даю ученикам установку. В коллективе возникает конкуренция в хорошем смысле этого слова, и это, я думаю, очень педагогично.
Наконец дебаты утихли. И тут завуч повернулся к Котани-сэнсей:
— А как там ваш Тэцудзо Усуи?
У Котани-сэнсей оборвалось сердце. Все время пока шло обсуждение, она сидела как на иголках, опасаясь, что кто-нибудь вспомнит о Тэцудзо. И вот о нем вспомнили.
— Он, как и все другие дети в классе, дежурит по столовой, — едва слышно ответила Котани-сэнсей.
— Но ведь он разводит мух…
Котани-сэнсей показалось, что ее со всего маху усадили на битое стекло. Похоже, что уже все учителя знали про Тэцудзо и его мух.
— И при этом вы позволяете ему дежурить по столовой?! — возмущенно спросила Мурано-сэнсей и нарочито громко обратилась к школьной медсестре:
— Что вы на это скажете? Мальчик разводит дома мух, а ему позволяют дежурить по столовой.
Разумеется, медсестра ответила, что это уже слишком и что надо срочно отстранить ребенка от дежурства. Котани-сэнсей съежилась под осуждающими взглядами.
— Что за чушь, — раздался вдруг громкий голос.
Это был Адачи.
— Если вы хотите что-то сказать, поднимите руку, — раздраженно сказал завуч.
— Слушаюсь! — насмешливо произнес Адачи, высоко поднимая руку.
Завуч нехотя предоставил ему слово.
— Все, что сказал здесь наш Орихаши, верно от начала до конца. Каждое его слово. А все, что говорили остальные, — в корне неверно. Такое мое мнение. Все дети должны дежурить по столовой. Все — значит, и Кодзи. И Тэцудзо тоже. И если эти грязнульки будут сеять направо и налево микробы и бактерии, то весь класс, во главе с учителем, должен будет почесть за счастье заразиться кишечной инфекцией.
Все засмеялись.
— Давайте-ка немного посерьезней, — хмуро сказал завуч.
— Куда уж серьезней. Задумайтесь, коллеги, и честно ответьте себе на один простой вопрос: а не выходит ли так, что забота о здоровье ребенка — это всего лишь предлог для того, чтобы этого самого ребенка подавить, унизить, продемонстрировать ему свое презрение?
Тут Котани-сэнсей подняла руку.
Первые несколько секунд она стояла молча, словно подыскивая слова. Потом заговорила:
— Мне стыдно, что я, особо не задумываясь, позволила Тэцудзо дежурить по столовой. Он действительно не очень чистоплотный ребенок, и то, что я допустила его до дежурства, предварительно не взвесив все за и против, означает только одно — что я, как классный руководитель, безответственно отношусь к своей работе. И я раскаиваюсь в этом.
— Нашла в чем раскаиваться, — послышался голос Адачи.
— Несколько месяцев назад Тэцудзо раздавил на уроке лягушку. Я тогда ужасно испугалась, однако даже не попыталась понять, что заставило мальчика поступить так жестоко. Но совсем недавно я наконец поняла причину.
