Ульф Старк - Чудаки и зануды

Я тоже рассказала, как все было: как увидела Килроя, как погналась за ним, как столкнулась с типом на роликах и как машинально схватилась за чью-то сумку. Женщина-полицейский то и дело откусывала грушу. В уголках ее рта играла загадочная улыбка. Казалось, она с трудом сдерживает смех.

Но в глазах большинства я была уже приговорена. Хуже всех был Аксельссон.

– Да что тут разговоры разговаривать! – негодовал он. – Забирайте этого малолетнего хулигана, и дело с концом. Пусть получит по заслугам. Нечего волынку разводить. И зачем только женщин берут в полицейские! Сидели бы лучше по домам да смотрели за детьми, чтоб они сумок не воровали. Верно я говорю?

Женщина-полицейский решительно схватила меня за плечо и потащила прочь из толпы.

– Иди-ка лучше за мной! – многозначительно сказала она. – И без выкрутасов!

Ну все, замели! Пожалуй, я не разревелась только потому, что все это было слишком глупо и неправдоподобно. Кто мне поверит?

Я покорно плелась к Кунгсгатан. Горстка любопытных мало-помалу разошлась. Интересно, что со мной теперь будет? Небось опять примутся допрашивать, на сей раз в полицейском участке. И домой, конечно, позвонят. Каково будет маме? Поверит ли она мне? Не знаю. Ингве наверняка решит, что я во всем виновата. Хуже всего, если и мама поверит, что я и вправду набросилась на беззащитную старушку. Тогда мне больше не на кого надеяться.

Я так увлеклась своими мыслями, что вздрогнула, почувствовав, как кто-то потрепал меня по щеке.

– Ну чего нос повесил? – услышала я ласковый голос. – Здорово мы от них избавились, что скажешь?

Наверное, у меня был очень глупый вид, потому что женщина-полицейский вдруг звонко рассмеялась.

– Ты что, бедняжка, решил, что я тебя взаправду арестую? Извини, если пришлось проявить излишнюю строгость. Но, по-моему, это был лучший способ избавиться от этой львиной стаи, – пояснила она.

Она шла вперед танцующей походкой, слегка придерживая меня за плечо.

– Вот уж действительно нелепый случай, – продолжала она. – Еще чуть-чуть, и ты угодил бы в кутузку как налетчик. Ну ладно, давай теперь поищем твоего пса.

Мы прочесали всю площадь Хеторгет, но Килроя и след простыл. Так мы его и не нашли. Но я хоть знала теперь, что он жив. Если, конечно, это был он. Мы обыскали и окрестности и в конце концов решили прекратить поиски.

У входа в метро женщина-полицейский подмигнула мне на прощание и крикнула:

– В другой раз будь осторожнее!

Когда я вернулась домой, уже смеркалось. Ингве ушел на какое-то собрание. Это было здорово. Мама со своим саксофоном поднялась наверх к дедушке. Я слышала, как они там музицируют. Их игра напоминала разговор. Виолончель с ее мягким томным голосом и саксофон, необузданный и нежный, вели тихую беседу о том, чего не выразить словами, хрипели, смеялись, плакали. Вспоминали давние времена, когда меня еще не было на свете.

Я живо приладила на куртку новые наклейки, для крепости еще и утюгом прогладила. Потом заварила себе чай с молоком и медом, забралась в кресло-качалку, натянула одеяло до самых ушей и постаралась успокоиться, но все напрасно. Мысли метались в голове, словно летучие мыши.

С тех пор как мне исполнилось двенадцать, прошло всего четыре дня, а кажется, я стала старше на несколько лет. Словно сижу на карусели, а она крутится все быстрее и быстрее. Что меня ждет?

Я достала прабабушкин шар для гаданий. Розоватый вечерний свет преломлялся в стекле, заставляя шар светиться изнутри.

Покачивающаяся ветка за окном превращала шар в маленький костер, который то вспыхивал, то угасал. Немного погодя шар затрещал, как диапроектор, и выдал ряд бессвязных изображений: стая белых птиц, машущих крыльями, темные грозовые тучи, загипсованная нога, дедушкин дом на Мейе, лебедь, бурлящая вода… Потом шар снова погас и лежал на одеяле холодный и темный. Я щелкнула по нему. Но он больше не хотел оживать.

Я скатила его в ноги, отвернулась к стене и попробовала задремать с открытыми глазами.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

– Когда ты наконец выйдешь? Что ты там делаешь? – в отчаянии стонал Ингве.

Он так молотил в дверь, что мамины баночки и флакончики на полочке в ванной подпрыгивали и дребезжали.

Если что-то и могло вывести Ингве из себя, так это невозможность попасть в туалет, когда того требовал его желудок.

Чтобы его успокоить, я спустила воду. Потом отстригла еще несколько прядей кухонными ножницами. В раковине уже было полным-полно темно-каштановых волос.

– Успокойся! Я скоро! – крикнула я через дверь.

Я посмотрела в зеркало и осталась довольна своей работой. Я обкорнала волосы на несколько сантиметров, так что стала похожа на этакую обезьянку. Пусть и не очень-то ровно, но в целом вполне прилично. Лицо удлинилось, а глаза стали казаться больше.

– Ты что, там навеки поселилась? – ныл Ингве.

– Если ждешь хорошего, не жалей о потраченном времени, – жестко сказала я, бросила обрезки волос в унитаз и спустила воду.

Напялив обновки, я была готова встретить новый день мальчишкой. Я уже собралась повернуть замок и впустить Ингве, как вдруг меня осенило. Из пакета, висевшего рядом с полотенцами, вытянула здоровенный клок ваты и запихнула его спереди в новенькие мальчишеские трусы. Нельзя пренебрегать важными деталями.

– Наконец-то! – пропыхтел Ингве, едва я открыла дверь.

Миг – и он в ужасе застыл на пороге.

– Господи, на кого ты похожа, девочка! – пробормотал он. – Что ты сделала с волосами? И что на тебе надето?

– Ты ведь сам сказал, купи что-нибудь хорошенькое, – пролепетала я с невинным видом.

– Ты что, так в школу пойдешь? Что скажет учительница?

– У нас в классе все девчонки так ходят, – соврала я. – И учительница тоже.

Я поспешила смыться, не хотелось ввязываться в пререкания. По дороге заскочила на кухню, прихватила пару бананов и мандарин и вышла навстречу серому холодному майскому утру.

Трясогузка сидела за кафедрой. На носу – очки для дали, чтобы видеть всех, кто списывает. Глаза ее шныряли из стороны в сторону, будто пара алчных пираний в аквариуме. Нам было велено отодвинуть парты подальше друг от друга. Слышался лишь тихий скрип перьев да шуршание тетрадок.

Я посмотрела на Исака. Он склонился над листом бумаги, ковыряя концом ручки в носу, – похоже, задание у него не получалось. Так ему и надо! С самого утра ни разу не взглянул в мою сторону. Подкатил к школе на красном джипе как раз ко второму звонку. Папаша у него такой же задавала, сидел за рулем и сигналил что есть мочи, чтобы все заметили, как они с Исаком красуются в своем джипе.

Одно ухо у Исака красное и распухшее, а губа вздулась почище, чем у меня. Не иначе, тот качок, хозяин джинсовой куртки, задал ему вчера как следует! Мое злобное сердце ликовало. Наконец-то он получил по заслугам!

Я уже закончила работу. Английский – мой любимый предмет. Никто меня не предупредил, что сегодня контрольная, но я и так справилась, выехала на старых знаниях, еще из тех времен, когда была тихой прилежной девочкой.

А теперь у меня было время осмотреться.

На одной стене развешаны рисунки. Большинство – мазня: гитаристы, деревья, дома с дымящими трубами и развевающимися флагами. Водяной нарисовал мопед, Данне – зеленую змею, а Катти – девчонку с выпирающей грудью.

Лишь один рисунок отличался от прочих: белоснежный лебедь спускался на свинцово-серую воду, лапы уже касались поверхности, оставляя позади белый пенный след. Птица раскинула крылья, полные воздуха, а шею вытянула вперед. Не знаю, отчего этот рисунок казался таким удивительным. Может, оттого, что кто-то сумел запечатлеть редкий миг: еще секунда – и все исчезнет. Лебедь – словно белый ангел на сером фоне, парящий меж серым небом и серым морем.

Присмотревшись, я прочла подпись в правом нижнем углу: Исак.

Едва я разобрала подпись, как кто-то толкнул меня в плечо. Исак. Легок на помине. Я обернулась, и он бросил мне на парту записку. Совсем, что ли, спятил? Думает, училка ослепла? Вот уж не ожидала от него такой дури! Рисовать-то умеет, а вот списывать – ни фига.

Глаза фрекен Эрлинг блеснули за стеклами очков. С удивительной для ее стати прытью она метнулась к Исаку. Правая рука, словно топор мясника, опустилась на записку.

Учительница кипела от злости и уже не была похожа на сдобную булочку.

– Ну надо же, сидит и списывает прямо у меня перед носом! – прошипела она, вцепившись в Исака. – Как это прикажешь понимать?

Мне стало его почти жалко. Не позавидуешь тому, на кого разозлится фрекен Эрлинг.

– Я не списывал, – тихо сказал Исак.

Хуже и придумать не мог! Ясно – пытается выкрутиться. Напрасно. Если попался, лучше сразу во всем признаться и притвориться, что раскаялся.

– Что? – прошипела учительница, и глаза ее засверкали еще яростнее. – Чего я совершенно не переношу, так это списывания и вранья. А ты, Исак, и списываешь, и врешь. Стыдись!