Лев Давыдычев - Эта милая Людмила
— Наверное, что-то да есть, — уныло ответил Герка. — Не я ведь всё выдумал, мне дед предложил, решил, что меня обязательно демонстрировать надо.
У этой милой Людмилы было совершенно растерянное лицо: видимо, она никак не могла решить, шутит Герман или сочиняет, чтобы её удивить. И она сама пошутила:
— Может быть, будут изучать, как ты людей смешить умеешь? А может, решили изучать тех, которые средне учатся?
Не рад был уже Герка, что, не подумав, проболтался о музее, вся история с которым казалась ему сейчас подозрительной, понимал, что вот-вот совсем запутается, ответил, надеясь, что ему удастся закончить разговор:
— Если хочешь, я у деда всё разузнаю.
— Конечно, конечно! Я сразу догадалась, что ты не зря среди кольев за веревкой сидел… Знаешь, мы должны быть с тобой абсолютно откровенными. Не забудь, что я тебе первому в посёлке вашем рассказала о себе самое главное.
— Опять! — торжествующе воскликнул Герка. — Опять хвастаешься!
— Как тебе не стыдно, Герман… — тихо, с обидой и укором произнесла эта милая Людмила. — Да не хвастаюсь я, а считаю, что главное событие в моей жизни всем знать не только интересно, но и полезно… И потом… я не виновата, что мне захотелось рассказать именно тебе…
У Герки на душе мгновенно и неожиданно потеплело. Он непроизвольно взял эту милую Людмилу за руку, но тут же испуганно вздрогнул, отдернул свою руку, словно его кольнуло электрическим током, сказал грубовато, чтобы скрыть необычную взволнованность, усиленную неясным стыдом:
— Тебе просто повезло. Совсем случайно повезло. Гагарина видела! А я и в Москве-то не бывал ещё. А если и попаду, то только экспонатом… — Он осекся, сообразив, что опять зря проболтался, и очень тяжело вздохнул три раза и будто против своей воли, назло самому себе решительным тоном сказал: — Дед мой считает, что я, может быть, самый ленивый и самый избалованный внук на всем нашем земном шаре. Вот и выставят меня в музее вместе со скелетом мамонта.
И Герка обреченно ждал, что сейчас эта милая Людмила расхохочется звонко и громко, как тогда, у специальной загородки, а она вдруг всплеснула руками и страшно возмутилась;
— Неужели ты согласился на такое бесчеловечное издевательство?! Самый ленивый, самый избалованный внук на всем нашем земном шаре!!! Какой позор! Какой потрясающий кошмар! Изуверство какое-то! А ты, ты взаправду очень-очень ленивый? Ты действительно ужасно избалованный?
— Говорят… считают… — ответил Герка, пожав плечами. — Некоторые говорят. Некоторые считают. Тётечка твоя, например.
— Я подозревала, что ты и ленив, и избалован, но… но… экспонат наравне со скелетом мамонта!.. Может быть, дед пошутил?
— Кто его знает… Хороший он у меня, добрый, но иногда вреднющий… Вот, понимаешь, когда он сам мне рассказывал, складно получалось… А сейчас… сейчас…
— А сейчас в высшей степени глупо получается! — Эта милая Людмила резко встала. — Сейчас получается безобразие в высшей степени! Надо немедленно переговорить с твоим дедом и всё выяснить! Уточнить! Даже если ты и несусветный лентяй, даже если ты и до неприличия избалован, то тебя надо немедленно начинать пе-ре-вос-пи-ты-вать! А не издеваться над тобой! Живого человека показывать в музее наравне со скелетом мамонта! Ко-о-о-ош-мар! По-о-о-озор! И глупо, глупо, глупо!
Представьте себе, уважаемые читатели, Герка сразу согласился, обрадованно закивал головой, но вдруг замер. Буквально до этого самого момента он считал себя вроде бы умным, во всяком случае, не очень уж глупым, а тут вдруг усомнился в своих умственных способностях, хотя и не в полной мере усомнился, уныло признался:
— Запутался я здорово.
— Распутаем, Герман, распутаем! — авторитетно и возбуждённо заявила эта милая Людмила. — Только сначала нам следует выяснить один важнейший вопрос. Хочешь дружить со мной?
— Зачем? — и удивился, и испугался Герка. — Дружить-то зачем?
— Дружба с девочкой облагораживает мальчика. Он становится, по меньшей мере, вежливым. Девочке приятно, что о ней заботятся. Мы будем помогать друг другу.
— Засмеют ведь, если узнают.
— Да, глупые люди будут смеяться и обзываться. А мы не станем обращать на них абсолютно никакого внимания. И постепенно нашей дружбе начнут завидовать, а затем кое-кто и возьмет с нас пример… Ну, долго ты ещё думать будешь? — недовольным тоном поинтересовалась эта милая Людмила. — Вот в музее над тобой действительно хохотали бы все во всё горло.
— Не могу я сразу на все твои вопросы ответить! — почти взмолился Герка, даже руки перед собой — ладонь к ладони — сложил. — Ты мне столько сегодня вопросов задала, сколько я за всю жизнь не слышал!.. Вот и надо мне подумать, — устало и уныло закончил он.
— Некогда, Герман, раздумывать, некогда! Сейчас же отправляемся к твоему деду! Надо же разобраться в твоей экспонатской судьбе! Идем, Герман, идем! А дружить мы с тобой всё равно будем, я уверена!
Да, ничего не попишешь, как говорится, характер у этой милой Людмилы был непреклонный: сколько и как ни сопротивлялся Герка, пришлось ему идти искать деда, от разговора с которым, кстати, ничего утешительного для себя он не ожидал.
По дороге в голову Герки проникла довольно удачная мысль: а что если попытаться избавиться от будущей женщины, а пока странной, взбалмошной девчонки немедленно? Ведь совершенно ясно, что её настырнейшая деятельность к добру не приведет. Не будет у Герки нормальной жизни, пока…
— Ты только не вздумай со мной хитрить, — прервала его, размышления эта милая Людмила. — Понимаешь, я уже накопила некоторый опыт перевоспитательной работы с плохими мальчишками. Ты, видимо, не совсем плохой мальчик, Герман, но нуждаешься в дополнительном внимании.
— Я просто хвастаться не умею, как кое-кто, — хмуро отозвался Герка, — и зазнаваться не умею. И слов много говорить не привык. А в остальном я нормальный человек. И ни в какой перевоспитательной работе не нуждаюсь.
— Намеки поняла, но реагировать на них не намерена.
Как Герка и предполагал, эта милая Людмила и его вреднющий дед моментально понравились друг другу. Она задала десятка два, а то и больше вопросов, на которые тот отвечал охотно и обстоятельно.
Слушал Герка их разговор, так сказать, вполуха, почти без интереса, хотя, в основном, именно о нём толковали они. Понимал Герка, что теперь ему туго придётся, и торопливо перебирал в уме возможности избавления от новоявленной перевоспитательницы. Но, к сожалению, к горю его великому, всё яснее и яснее становилось, что избавиться от неё нет ни наималейшей возможности. По всему ощущалось, что чуть ли не с каждой минутой она чувствует себя здесь всё уверенней и уверенней.
И вот Герка услышал:
— А почему вы решили сдать Германа в музей живым экспонатом наравне со скелетом мамонта? Неужели вы серьёзно считаете Германа самым ленивым и самым из балованным внуком на всем нашем земном шаре? Ведь это же позор, кошмар, стыд и издевательство!
К полнейшему недоумению Герки, вреднющий дед заявил:
— Конечное дело, позор. Конечное дело, кошмар. Конечное дело, стыд. Но, конечное дело, отнюдь не издевательство. Не понимает мой единственный внук, что это позор, кошмар и стыд! Не понимает! Я думал, что поймет, а он — нет, нет и нет! Я его в специальную загородку на улице пригласил, он — с полным удовольствием! И никакой он не самый уж ленивый даже в нашем посёлке, но — бездельник всё-таки выдающийся! И баловень редкий!
— Но ведь ты сам про музей всё выдумал! — чуть ли не со слезами в голосе воскликнул обескураженный Герка. — Сам всё сочинил, а позор, кошмар и стыд мне?! Ведь издеваешься ты надо мной, получается!
— У-у-у-ужасно… — протянула эта милая Людмила, — просто не-ве-ро-ят-но! Ну никто не поверит, чтобы живой человек добровольно и с удовольствием согласился быть музейным экспонатом наравне со скелетом мамонта! Пока не поздно, товарищи, надо немедленно, сейчас же заняться кандидатом в экспонаты!
— Чего, чего заниматься-то мной? — возмутился Герка до того, что зазаикался. — Чего я такого сделал?
— В том-то и у-у-ужас, что ты ничего не делал и делать не собирался. Игнатий Савельевич! — уж таким командирским тоном обратилась к вреднющему деду эта милая Людмила, что он проворно встал — руки по швам. — Мы с вами обязаны вашего единственного внука про-ана-ли-зи-ро-вать!
— Про… — Герка вяло хмыкнул, и хмык получился очень жалобный. — Ана? Лизи? Ровать? А если я не согласен?
— А я не возражаю. — Дед Игнатий Савельевич с явным уважением посмотрел на эту милую Людмилу. — Только анализировать-то нечего. Всё яснее ясного. Учится кое-как. Целыми днями слоняется без дела. В кровати полдня проваляться может. Хлеба себе отрезать не умеет. За огородом я один смотрю. Даже телевизор, стыдно сказать, я включаю. И отключаю, конечное дело.
