Владислав Крапивин - Трофейная банка, разбитая на дуэли

— П... посмотрим... Да что случилось-то?

Лёнчик отпустил галстучек, заложил руки за спину, отрешенно глянул за окно:

— Дело в том, что меня сейчас выпустили последний раз. Специально к тебе... А потом буду сидеть дома целую неделю.

Лодька понял сразу:

— Ого! За что тебя так?

Ни мама Лёнчика, ни отец никогда не были суровы к ребенку, наоборот...

— За все понемногу, — со сдержанной скорбью признался юный Арцеулов. — То есть за много всего. За развинченный папин бинокль, за лазанье паяльником во включенный приемник, за называние соседки спятившей птеродактильшей... А главное — за тополь...

Лодька и не подумал улыбнуться. Встревожился только:

— Какой тополь?

— В соседнем дворе. Высоченный такой. Сперва ствол у него наклонный,  а потом круто вверх... — Лёнчик глянул в потолок. — А в этом верхе... вверху то есть... там развилка. А в развилке застряла Маруся...

— Кошка?

— Да не кошка, а кукла... Федя и Никита сделали парашют. Сложат его и забрасывают в вышину, а там он раскрывается. А парашютистом сделали Марусю. А она не простая кукла, а Катькина, Никитиной сестры, ей четыре года...

— Понятно. Парашют на дерево, Маруся в ловушку, Катя в слезы...

— Такие вопли... Никита и Федя скорее ко мне...

— А почему к тебе-то?

Лёнчик вскинул глаза:

— Ну... если командир...

— Ты в лагере был командир. А теперь-то с какой стати?

Глаза Лёнчика Арцеулова налились удивлением: какая, мол, разница? Лодька быстро сказал:

— Ну, понятно. И тебя понесло на верхотуру!

Лёнчик слегка развел руками, снова глянул за окно и полушепотом объяснил:

— Тут в общем-то ничего такого. Другие ребята лазят спокойно. Только Никита от природы неуклюжий, а у Феди вчера подвернулась нога. Поэтому мне и пришлось... Но дело в том, что я с самого детства уж-жасно боюсь высоты... У меня даже на перилах крыльца кружится голова. Вот и тут... Хорошо, что заранее забежал, куда надо, а то бы... пустил сырость...

"Ну и денек, совпадение за совпадением, — проскочило в голове у Лодьки. — Хотя Лёнчик-то этого не допустил..."

— Значит, полез?

— Да. Катерина же ревела, как паровоз. И Никите влетело бы...

"Вот еще один Фонарик растет на свете..."

— И снял?

— Снял... хотя думал, что обязательно свалюсь. Но только штаны матросские разодрал, теперь уж им конец... И все было бы хорошо, я отдышался потом...

— А почему стало плохо?

— Потому что Катькина мама пришла к нам домой. Говорит: "Спасибо вашему мальчику, он такой герой..." Потом ушла, а папа сразу: ну, выкладывай, как было... Я и рассказал... потому что никогда не отпираюсь, если виноват...

— Да в чем ты виноват-то?! Ты же наоборот!.. Можно сказать, герой...

Лёнчик серьезно кивнул:

— Я сперва тоже так считал... Похоже...  А папа говорит: "Ты подумал, что было бы с мамой, когда она подходит, а ты лежишь под деревом со сломанной шеей и не дышишь? Кто для людей важнее? Ты или тряпичная кукла?"

— Ну и... что? — спросил Лодька. И обмер: "Сволочь, а ты подумал про маму? Как бы тебя принесли к ней с прострелянной башкой?.."

"Ну, а что было делать?.. У других, кто дрался на дуэлях, у многих тоже были мамы, — попытался оправдаться он. — Куда денешься, если это... вопросы чести. Когда нельзя быть трусом..."  И стал сбивать угрызения дергаными мыслями: "Интересно, а у Пушкина во время дуэли еще были живы родители? Нигде про это не написано... Или я пропустил?.. Ну, хватит изводиться-то, все уже позади! Помоги лучше Лёнкику..."

Лёнчик посопел:

— Папа сказал "подумай". Ну, я и подумал...

— И что?

Лёнчик глянул с беззащитной честностью.

— Ну и... заревел.

— Это понятно, — без тени улыбки сказал Лодька. — И тебя  приговорили к заключению?

— Ну да... Папа говорит: это хорошо, что у тебя слёзы, значит, ты уже кое-что понял. А чтобы понял еще лучше, посидишь недельку дома. Будет время для думанья... Я спросил: читать-то хотя бы можно будет? Он говорит: можно. Вот я и отпросился к тебе...

— Идем! — Лодька повел будущего арестанта в комнату. — Смотри! Полное собрание приключений Робинзона! Здесь не только про остров, но и про многое другое!

Лёнчик отозвался вежливо, но скучно:

— Спасибо, но я это уже читал...

— Ты не понял! Это все-все его приключения! Даже про то, как он путешествовал по нашим краям!

— Я знаю. У дедушки есть такая книга. Я читал, когда мы ездили к нему в Молотов...

"О, ёлки-палки! Что же мне с тобой делать?.. Может, сводить к Льву Семеновичу?"

При мысли о Льве Семеновиче опять противно зашевелилась виноватость — та, которую до этой минуты Лодька прятал в самой глубине. Та, что исподволь пыталось подточить его ощущение победы, присасывалась к совести — почти не болезненными, но противными пиявками...

Но сразу, разметав этих "пиявок", рванулось на поверхность, как болотный пузырь, и панически лопнуло отчаянное воспоминание:

"Батюшки мои, а та книга! Жаколио! Она же осталась в дровах!"

Во как замотали его недавние переживания и страхи! Такая вещь вылетела из башки!

— Лёнчик, есть одна книга! Про Африку, про всякие приключения! Только она не здесь! Надо сбегать и взять!

Лёнчик смотрел непонимающе.

— Ну, я забыл ее на одном дворе. Это недалеко, почти рядом с Домом пионеров! — Лодька запританцовывал. — Надо забрать, пока кто-нибудь не нашел и не спер. Пошли!

Лёнчик глянул с сомнением:

— Так и пойдешь? Без брюк?

— О, й-елки-палки! — Лодька подскочил к фанерному, крашенному "под орех" шкафу, дернул дверцу с отслоившейся дранкой...

— Мама! А где мои суконные штаны?

— У Ирины Тимофеевны! — отозвалась через дверь мама. — Я их отдала немного распустить и заново подшить.

— Ну, зачем! — взвыл Лодька. — Они же и так еще нормальные в длину!

— Нормальные, но обтрепанные. Перед школой надо привести в порядок.

Проклиная школу, "порядок", Ирину Тимофеевну и всю свою непутевую жизнь, Лодька дернул с плечиков старый вельветовый костюм. Опять влезать в шкуру пятиклассника? Ну, в прошлом году еще ладно, а на пятнадцатом году жизни... Скандал, да и только. Но больше ничего не было. А книгу-то надо спасать! Лодька натянул штаны. Они были все те же, ну, может, лишь манжеты стали чуть повыше, у самых коленок... Чистой рубашки в шкафу он не нашел, надел на майку курточку от того же костюма. Она оказалась тоже еще почти в пору, лишь слегка давила под мышками...

— Мама, мы с Лёнчиком сбегаем на Герцена! Очень важно!.. — И дернул Лёнчика на лестницу, опередив мамино удивление и вопросы.

Сперва они пустились по Первомайской бегом, но скоро перешли на шаг, однако такой быстрый, что воротник Лёнчика хлопал будто флаг. Лодька объяснил Лёнчику про книгу: мол, навещал приятелей на старом дворе и забыл там.

— Я ее еще сам не читал. Ну, сперва почитай ты, раз такое дело, а потом уж я... Ты ведь разбираешь старую грамматику с разными там ятями?

Лёнчик на ходу пожал плечом: что за вопрос... Потом слегка обогнал Лодьку, глянул в лицо:

— Лодик... ты никому не говори, что меня... ну, велят сидеть дома...

— Да ладно!.. Хотя что тут такого?

— Ну... стыдно же... — горько выдавил Лёнчик. — Меня раньше никогда не наказывали. Совсем...

— Без этого не проживешь, — умудренно утешил девятилетнего Арцеулова Лодька. — Только чего тут стыдного-то? Не отлупили ведь!

— Все равно... Хоть какое наказание стыдно. Всякое...

— А вот и не всякое! Бывает наоборот. Даже как награда за храбрость!

— Это как? — не поверил Лёнчик. И глянул с надеждой.

— Вот, например, раньше... Лермонтов дрался с одним французом, де Барантом. И его, Лермонтова, посадили на гауптвахту. И все считали, что это почетно, навещали его там, сочувствовали... Лёнчик, я тебя тоже навещу. Меня пустят?

— Наверно... Думаю, да! Конечно! — взбодрился Лёнчик.

— Вот... И я постараюсь тебя отпросить, чтобы выпустили пораньше.

— Не... наверно не отпустят.

— Почему?

— Я же не Лермонтов. И меня не за храбрость...

— А за что?

— Папа сказал: за безголовость...

Лодька сказал с печальной ноткой:

— Видимо, храбрость и безголовость часто бывают рядом. А куда деваться?

— Я не знаю...

"И я не знаю", — подумал Лодька.

Книга, к счастью, оказалась на месте. А Стрелка была пуста, звенела тишиной, пахла нагретыми солнцем дровами. Сиротливо торчал над сараем лишенный банки шест. А больше ничего не напоминало об утренних событиях.

"Ну, и ты забывай", — сказал себе Лодька.

"Ага, забудешь... Это на всю жизнь..."

Когда шли со Стрелки через двор, Лодька увидел на крыльце Лешку Григорьева (своего "секунданта"!).

— Лёнчик, подожди. Я только спрошу вон того... человека...

Лешка заметил, как подходит Лодька, и ждал на ступенях. Будто, заранее предвидел этот разговор.

— Леш, — сказал Лодька. — Я хочу задать вопрос...  Ладно, все затеяли то дело. Особенно Фома... Но тебе-то зачем это было надо?