У царя Мидаса ослиные уши - Бьянка Питцорно
Разревевшись, Лалага убежала в туалет и заперлась там. Тильда, мать, Саверио, близнецы, Зира, Форика – все, все смеялись над ней. Ну и пожалуйста! Но сегодня вечером уже она над ними посмеётся!
На то, чтобы успокоиться, ушло добрых полчаса. Лалага сняла с крючка на стене один из аккуратных прямоугольничков разорванной на подтирку газеты и полными слёз глазами пробежала его сверху донизу. Это оказалась колонка объявлений. На другой стороне, в статье, не имевшей ни названия, ни начала, речь шла о русском поэте времён революции. Когда его оставила жена, знаменитая английская танцовщица, он так страдал, что решил покончить с собой, перерезав вены. Но перед смертью написал последнее стихотворение, макая перо в собственную кровь.
Как же это несправедливо, что такая трагичная и такая прекрасная история встретилась ей на клочке газеты для подтирки, в отчаянии подумала Лалага. Несправедливо, что капитан танкера предал и отрёкся от неё. Несправедливо, что Джорджо оставил Тильду ради другой. Несправедливо, что Дзайасы и Дередже так бедны, а у любого американского актёра – и у Витторио Гассмана, кстати, тоже – есть вилла с бассейном. И то, что родители Ирен не могут отправить её учиться в среднюю школу. И то, что ей самой скоро придётся вернуться в интернат. Несправедливо, что в мире так много печали. Она уже собиралась снова расплакаться, но, к счастью, в дверь постучалась Аузилия.
– Ты что там, заснула? Выходи, я подошью тебе подол.
Лалага настояла, что юбка должна быть длинной, сильно ниже колена.
– Но тебе так не идёт! У тебя нет ни одного настолько длинного платья. Это что, какая-то новая мода? – ворчала вынужденная в конце концов подчиниться Аузилия. – Надеюсь, я смогу разобраться, что там за гениальная идея пришла тебе в голову.
Когда она была маленькой, ещё в Таросе, мать не раз говорила им с Саверио:
– Мне бесполезно врать. От мамы никогда ничего не укроется. Мне достаточно разок взглянуть вам в лицо, и сразу все станет понятно. Я же вас насквозь вижу.
Тогда Лалага воспринимала это буквально. Она считала, что мать видит, как её лицо, её кожа и кости становятся прозрачными, открывая работу мозга. Ей очень хотелось знать, на что похожи мысли и как мать сможет отличить вранье от правды. И лишь много лет спустя она с облегчением поняла, что никому, ни единому человеку на всём белом свете, мыслей не прочесть.
Сегодня её снова окрыляла эта уверенность. Ни Аузилия, ни кто-либо другой не сможет понять, зачем ей нужна настолько длинная юбка.
Глава вторая
Она зашла за Ирен, чтобы отвести её завиваться к Дзайасам.
– Что за глупости! – проворчала синьора Дзайас. – Ведь у тебя сегодня спектакль. Не думаю, что синьор Дзайас обрадуется: завивка – это для богатых, а ты, как мне помнится, сирота.
– Вечером она заплетёт косички, – пообещала Лалага.
Синьора Дзайас всё равно считала, что это бесцельная трата денег. Но десять лир есть десять лир, так что она без дальнейших возражений зажгла свечку и стала нагревать гребень.
Остаток утра подруги провели во дворе Пау, ещё раз прогоняя пьесу. Лалага даже начертила на земле отколотым куском кирпича линии, которые так часто изображал на тротуаре Франческо.
– А она молодец, твоя подруга! – заметила Баинджа, снимавшая белье после просушки и потому присутствовавшая на репетиции. – Знает роль Клары едва ли не лучше тебя.
Баинджа теперь знала наизусть все реплики (как, впрочем, и Аузилия, Лугия, Зира и Форика), но, конечно, не смогла бы сыграть её на сцене.
В тот вечер, поскольку повторов спектакля «Право на рождение» не предполагалось, синьора Пау разрешила пойти в театр сразу всему штату прислуги с условием к завтраку вымыть тарелки после ужина.
Неужели кто-нибудь из них согласился бы пропустить триумф Лалаги? Пятеро служанок так гордились важностью её роли и так часто рассказывали об этом прислуге других семейств, что те уже стали находить это невыносимым.
Двор Пау, со всех сторон окружённый стенами и решёткой, поросшей виноградом, был неплохо защищён от ветра, но около половины второго тот задул так сильно, что Лалаге пришлось спрятать пьесу: она боялась, что ветер может вырвать страницы.
– Пресвятая Дева! А ведь хозяева-то ещё с пляжа не вернулись, – воскликнула Лугия с тревогой. – Сегодня море заставит их изрядно поплясать на волнах.
– Что ты хочешь, это левант![11] – раздражённо бросила Аузилия и побежала закрывать хлопающие окна, на всякий случай заодно опуская ставни.
Уже накрыли к обеду, пришёл из амбулатории доктор, Ирен отправилась поесть домой, а мореплаватели так и не вернулись.
Лалага почувствовала под ложечкой мучительный холодок беспокойства. Это она принесла им несчастье, это она накликала ветер, заявив утра: «А
