Татьяна Толстая - Детство Лермонтова
Вокруг волновалась блистательная толпа — степенное дворянство: мужчины в форменных фраках, в орденах и лентах, разного возраста дамы в беретах со страусовыми перьями мели уличную пыль пышными шлейфами; старики в немодных сюртуках съехались из медвежьих углов, повинуясь властям, которые ретиво старались собрать побольше встречающих. Крестьяне, одетые в новые рубахи, покорно и боязливо стояли поодаль, женщины в живописных костюмах Пензенской губернии — все толпились, замирая, боясь даже громко дышать.
Наконец показались генералы, сияющие белизной и золотом одежды. Появление их возвестило о том, что идет император. Когда он явился со своей свитой и все наконец увидели его близко, то в глазах у всех мелькнул огонек разочарования: в треуголке с пером шел небольшого роста располневший генерал в белых лосинах и лакированных ботфортах с тупыми носами. Он приблизился, и стало ясно видно его лицо, одутловатое, словно заспанное, с водянисто-зелеными навыкате глазами без ресниц, с красноватыми, словно больными, веками. Тонкие губы его были сложены в неопределенно-вежливую улыбку. Уголки губ застыли в этой официальной улыбке, и казалось, что улыбка эта, заученная с детства, неподвижная, словно воском облитая, страшна, как неживая.
Однако это был живой человек: ловко придерживая шпагу на боку, царь раскланивался на обе стороны, отвечая на приветствия. Бабушка что-то восторженно восклицала басом и судорожно сжимала маленькую ручку внука, который внимательно следил за всеми движениями самодержца.
Император медленно прошел в церковь, и за ним пошли все, кому полагалось.
Когда после торжественных обрядов, усталые от участия в церемониях, все разошлись по домам, бабушка, оставшись наедине с внуком, стала выражать свои верноподданнические чувства. Но Миша неожиданно зевнул и, отрицательно покачав головой, с искренним сожалением сказал сквозь зубы:
— Ох, если бы у него было другое лицо!
Арсеньева испуганно оглянулась по сторонам и стала повторять свои дифирамбы императору, а Мише строго наказала ничего, кроме хорошего, о царе не говорить, чтобы не было неприятностей. Миша тут же стал проситься обратно в Тарханы…
Дома они застали большую почту: в подарок от Аркадия Алексеевича Столыпина Мише передали три поэмы Пушкина — «Руслан и Людмила», «Кавказский пленник» и «Бахчисарайский фонтан». Прислан был новый альманах «Полярная звезда», который издавали молодые сочинители — Александр Бестужев и Рылеев. Аркадий Алексеевич прислал их по просьбе своей сестры, которая желала иметь все столичные новинки для внука. Стихи Пушкина в оценке не нуждались, а стихи Рылеева Аркадий Алексеевич рекомендовал как первые блестящие опыты молодого, весьма одаренного поэта, которому Николай Семенович Мордвинов пророчит блестящую будущность и как поэту и как деятелю на поприще служебном.
Письмо от Веры Николаевны, жены Аркадия Алексеевича, глубоко огорчило Арсеньеву: брат ее тяжело заболел. Служебное положение Аркадия Алексеевича оставалось блестящим, он был при дворе в большой чести. Первоначально известный как зять сенатора Мордвинова, он добился повышения по службе и сам стал сенатором. В последнее время у него появился и второй влиятельный друг: Сперанский был возвращен из ссылки и вновь получил ответственный пост в Петербурге.
Успехи по службе радовали, но другое его угнетало: здоровье его пошатнулось и плохо поддавалось лечению, потому что Аркадий Алексеевич обладал характером страстным и настойчивым и, увлекаясь работой, не щадил своего здоровья.
Вера Николаевна с гордостью сообщала, что второй ее сын, Алексис, обращает на себя внимание своей наружностью.
Когда Елизавета Алексеевна читала это место письма Мишеньке, он вздохнул, вспоминая, что братья Пожогины обзывали его лягушкой.
Больше, чем за детьми, Вера Николаевна ухаживала за больным мужем. Аркадий Алексеевич болел, но, несмотря на уговоры друзей, не покидал своего служебного поста.
Он несколько раз выступал с резкими и самостоятельными мнениями в Сенате, и друзья полагались на него и превозносили его смелость. Друзей же у него было много, не только среди столичного чиновничества, но и среди мыслящих людей, среди сочинителей.
У него часто бывал Александр Сергеевич Грибоедов, чья комедия «Горе от ума» стала знаменитой в Петербурге.
Кроме того, находили, что он крупный дипломат и непременно выдвинется на этом поприще. Мордвинову приятно было беседовать с ним и с его другом, тоже молодым поэтом, Кондратием Федоровичем Рылеевым, который стал известен читающей публике своей сатирой «Временщику». В ней все узнали Аракчеева, но временщик отказался узнать себя. Это спасло автора — он не понес кары. Рылеев часто бывает у Мордвинова по делам Российско-американской компании. Рылеева все уважают как образованного, талантливого человека и очень интересного собеседника. Больше всего он любит говорить на политические темы, хоть разговоры эти очень волнуют Аркадия Алексеевича.
Однажды при гостях Вера Николаевна, обращаясь к мужу, спросила:
— Друг мой, не устал ли ты? Поди приляг, а мы перейдем в столовую.
Аркадий Алексеевич упрямо сдвинул брови, взял жену под руку и выразительно сказал:
— Пока человек жив, он должен действовать как живой, — и пригласил гостей к столу.
За обедом он рассказал о лорде Чатаме, который, будучи стар и слаб, не ездил уже в парламент, но, когда узнал, что там будут обсуждать одно важное дело, велел привезти себя туда и, подавши голос, упал без чувств, а через несколько дней умер.
— То же, наверное, будет и с тобой! — сердито заметила Вера Николаевна.
Гости начали успокаивать супругов. Аркадий Алексеевич сказал, что назло жене он скоро поправится, и согласился ехать вместе с Грибоедовым на Кавказ лечиться.
Глава XII
Занятия греческим языком. Смерть Аркадия Алексеевича Столыпина. Маруся и Пашенька
Пашенька просила ее благословить. Штаб-ротмистр Жизневский пленился ее кротостью и милой наружностью, подал прошение об отставке, решил жениться и заняться делами своего имения в Пензенской губернии. Родитель его умер, и молодой человек хотел остепениться и начать тихую семейную жизнь.
Стали готовиться к свадьбе. Арсеньева велела девушкам шить невесте приданое. Маруся Макарьева принимала в этом живейшее участие, но Миша равнодушно смотрел на домашнюю суету, занятый своими мыслями. Он не переставал рисовать, пробовал делать акварели.
Решено было пригласить для Мишеньки нового учителя — по греческому языку. Услуги свои предложил грек, только что приехавший из Кефалонии. Он бежал в Россию, когда вспыхнула война за освобождение Греции.
Стараясь угодить своей хозяйке, грек задавал детям много уроков, желая показать, какой он хороший учитель. Арсеньева сама проверяла знания внука; она помогала ему и принимала живейшее участие в его занятиях. Одна из родственниц впоследствии написала об этом стихи:
…Милой бабушке высказываешь сноваУрок младенческий, и вот забыл ты слово,И вот она тебя с улыбкою бранит;Но вечер. Сад тебя развесистый манит,И няня вслед едва поспеет за тобою,И дёрен смуглою ты оторвал рукою,И снова к бабушке, и там перед огнемЗа греческим ее находишь словарем.С тобой и учится, и каждый вечер сноваВыписывать слова она готова,Чтоб труд твой облегчить…
Впрочем, новый учитель недолго оставался в Тарханах. Мысли его были направлены на иное. Он быстро располнел на барских хлебах и стал часто ходить на тарханский базар и в Чембар, с большой выгодой продавал там шапки. Новый учитель был человеком глубоко практическим и специалистом по обработке звериных шкур. За отсутствием зверей в Тарханах деятельный грек начал дубить собачьи шкуры.
Грек научил своему ремеслу не только местных, но и окрестных крестьян. Истопник Прохоров, доезжачий Потапов и ливрейный лакей Кузьмин стали жаловаться, что доходность от их ремесла сильно упала — уж очень много у них появилось конкурентов, а те крестьяне, которые не шили шапок на продажу, научились их шить для себя и перестали покупать.
Слава о занятиях языками и другими науками в Тарханах стала темой для постоянных разговоров пензенских помещиков. Многие стали просить принять их детей для обучения, но Арсеньева отказывала.
Взяли только Колю Давыдова из Пачелмы. Мальчик был рад уехать из дому, потому что мать продолжала бесчеловечно наказывать дворовых.
Мальчик рассказывал, что у них в деревне живут несколько искалеченных крестьян — их не только били, но и пытали: по распоряжению помещицы им выщипывали бороды по волоску, а другим вывертывали руки на станке.
Многие умирали от побоев. Коля рассказал, что перед его отъездом дворовая девушка, убирая гостиную, нечаянно разбила большую китайскую вазу. Несчастную так избили палками, что она к вечеру умерла.
