Владимир Кобликов - До свидания, эрлюсы
— Оружие есть?
— Не имеется.
— Собери вещи.
Капитан собрал вещи и спросил, можно ли ему одеться.
— В сельсовете оденешься!
Так полуголым и привели капитана. А у колхозников был обеденный перерыв. Народу на улице собралось: каждому ведь поглядеть хочется на живого шпиона.
В сельсовете Харитонова допросили. Почтальонша пересчитала деньги в сумке. Все целы. Капитан попросил ее припомнить, что он ей сказал при встрече.
— А я не помню — испугалась очень.
Председатель понял, что попал в смешную историю, и стал думать, как ему поступать дальше. Он пересмотрел еще раз вещи Харитонова и спросил, зачем с ним пустой рюкзак.
— Картошки хотел купить в вашей деревне.
Предсельсовета совсем смутился. А тут еще нагрянул Соломко. Он выложил на стол свои и харитоновские документы и поднял большой шум. Представитель местной власти извинялся и обвинял во всем трусиху Феньку. В наказанье он заставил почтальоншу принести «пострадавшим товарищам» рюкзак картошки.
— Огурцов и зеленого лука не забудь, — крикнул председатель вдогонку бдительной девице.
…Вечером капитановы конвоиры пришли на берег еще раз извиняться. Они принесли с собой банку меда, огурцов, душистого заварного хлеба. Мы их угощали свежей ухой, чаем с сухарями. Смеялись над «шпионской историей». Потом разговорились о здешних краях. Председатель сельского Совета и его товарищи оказались простыми и веселыми людьми, очень любящими свою деревню.
Прощаясь, председатель попросил:
— Может, найдете время завтра и выступите перед колхозниками. Еще никогда в нашем клубе не были ни настоящие поэты, ни настоящие художники — живем мы, что говорится, в самой глубинке.
— Выступить, конечно, можно, — согласился Соломко, — да вот не при параде мы.
— А вот так, в тельняшках-то, еще интереснее. С народом чем проще, тем лучше. Народ все понимает.
А Колька — тоже поэт
Перед самым сном в нашу палатку зашел капитан.
— Знаете, — сказал он мне и Соломко, — есть хорошая идея.
— Какие там перед сном могут быть идеи?
— Тебе бы, Никита, все спать да спать.
— От сна еще никто не умер, — изрек Соломко и вдруг захохотал.
— Чего ты?
— Ой! Не могу! Ой! Не могу! — стонал Борода.
— Да скажи ты, в чем дело?
— Так тебя и вели в одних трусах и зюйдвестке?
— Так и вели, — недоумевал капитан.
— Ой! Не могу! — опять застонал Соломко. — Ну и картина!
Нам тоже стало смешно. Мы так громко смеялись, что Филипп и Борис прибежали узнать, в чем дело. Толком они от нас ничего не узнали, но почему-то тоже смеялись.
Насмеявшись, Соломко вытер слезы и спросил:
— Какие же идеи, капитан, тебе мешают спать?
— Надо рано утром пойти в деревню и в подарок колхозникам оформить клуб, нарисовать несколько портретов лучших людей, сатирическую газету выпустить. За день мы вчетвером все успеем сделать. А вечером в клубе расскажем о живописи, о литературе, а ты прочитаешь свои стихи.
— Добро…
В лагере остались мы с Булькой. Остальные ушли в деревню. Я отмыл до блеска котелок, сварил обед, написал письма, послушал приемник, а на часах только одиннадцать.
Булька тоже скучала. Она легла под кустом, положив голову на вытянутую лапу, и смотрела грустными глазами на дорогу, уходящую в гору. Становилось жарко. Выкупался. Речку вброд переехал старик на телеге. Старик размахивал над головой кнутом и, не переставая, повторял: «Давай, давай, давай, давай…» Делал он так для того, чтобы лошадь не остановилась посредине реки и не посмотрела на воду. От этого у лошадей, говорят, кружится голова, и они падают в реку. Старик проехал мимо, поздоровался, но останавливаться не стал. А я надеялся.
Лег на теплую траву и стал слушать кузнечиков. Сколько их только на этом лугу! Где-то совсем рядом крякала утка. То и дело речку перелетали сороки и противно хвастали об этом. Красиво охотился над водою ястреб-рыболов. С места на место перепархивали испуганные кулики. В кусты пролетел, сверкая своим тропическим оперением, маленький зимородок. Он уселся на самый нижний кустик над мелководьем, осмотрелся по сторонам и застыл, наблюдая за мальками… Высоко-высоко в ясном небе, кажется, у самого солнца, медленно движется крохотный самолетик. За ним тянется белая полоска. Самолетик могут видеть множество людей. Начинаю думать о том, как велика Родина. Даже трудно представить, сколько на нашей земле очень красивых мест. И всех их человек никогда не сможет увидеть, даже если всю жизнь без сна и отдыха будет путешествовать. От таких мыслей стало грустно…
Булька вскочила с места и побежала, радостно лая. Это она раньше меня заметила бегущего с горы Кольку. Я тоже поднялся с земли.
— Колька! — кричу обрадованно.
— Я на минутку.
— Давай пообедаем, Коль, — упрашиваю мальчика.
— Не могу.
— Хоть расскажу, что там делают наши.
— Там такое творится — передать трудно. Сатирическую газету выпустили. Большущие карикатуры в ней и стихи Соломкины. Вся деревня хохочет. Одна спекулянтка как увидела себя в газете, заперлась дома и воет. Кричит: «Повешусь! Отвечать будете!» А сама не вешается. Сейчас капитан, Филипп и Борис передовиков рисуют, а Никита частушки сочиняет про нерадивых колхозников. Девчата сегодня эти частушки в клубе петь будут… Знаешь, я пойду. Меня за красками послали.
И убежал. Булька тоже хотела удрать, но я строго приказал изменнице вернуться. Булька обиделась и спряталась в палатку.
— Старина, поплыли рыбу ловить, — зову я собаку.
Булька не отзывается.
— Оставайся тогда одна, я уезжаю. — Булька прекрасно понимает значение сказанных слов и выскакивает из палатки.
Мы садимся в лодку и заплываем вверх по течению. Потом я начинаю ловить спиннингом, а Булька мешает мне: каждый раз, когда я бросаю блесну, она подпрыгивает и пытается поймать железную рыбку… Ни одного поклева. И вдруг удилище резко выгибается.
— Есть! — кричу я радостно Бульке и в это время замечаю флажок, торчащий из горлышка плывущей бутылки…
Я ложусь в двенадцатом часу ночи. «Артисты» еще не вернулись. Ругаю их. От зависти, конечно. Мне тоже очень хотелось быть со всеми в клубе, но я не художник, не поэт и даже… не юнга.
Слышу, как провожают моих друзей деревенские парни и девушки. Очень задушевно и с грустью играет гармошка. Далеко по реке уплывает протяжная песня. Древняя река, наверное, слышала ее тысячу раз, но все равно затихает, когда узнает красивый знакомый и грустный напев…
— Ну, конечно, он спит, — говорит про меня Соломко.
— Ложитесь потише, — предупреждает всех капитан. — Пусть отдыхает.
Я притворяюсь спящим. В палатку забирается один Андрейка. Соломко и Колька задержались на улице.
— Ты, Андрей?
— Ага.
— Хорошо прошел вечер?
— Очень. — Мальчишка помолчал, а потом зашептал: — А Колька-то наш — тоже поэт.
— Да ну?
— Правда! Сегодня вместе с Никитой читал свои стихи.
— Про что же Колька пишет?
— Про речку, про лес, про дружбу. А одно совсем интересное, я даже запомнил… Вот:
Я этот день запомню навсегда.Над нами было небо грозовое,И волны, закипая, с грозным воемЛомились в потемневшие борта!..
Правда, здорово?
— Хорошо у него получается. — Я понимаю, что без помощи Бороды здесь не обошлось.
— Хлопали очень.
— Молодец, — хвалю я Кольку и чувствую, как слипаются веки.
Утром все наперебой рассказывают мне о незабываемом дне и вечере в клубе. Делаю вид, что слушать мне совсем не интересно.
— Деревяшка, а не человек, — замечает Борода и уходит умываться.
Когда садимся завтракать, я, словно невзначай, вспоминаю:
— Да, Коля, тебе письмо.
— Мне? — не верит мальчик.
— Тебе, конечно, — и я достаю бутылку с флажком.
Юнга бледнеет, а потом — краснеет. Есть ему уже не хочется.
— Читай! — требуют от Коли.
Соломко резонно возражает:
— Пусть сначала сам прочтет.
Колька откупоривает бутылку и никак не может достать письма. Мальчишка не выдерживает, отходит в сторонку и стукает по бутылке камнем.
— Вот это ты зря, — делает ему замечание Филипп. — Во-первых, теперь кто-нибудь ногу себе порежет, а во-вторых, бутылки надо возвращать Люсе. Где она тебе наберется бутылочных конвертов?
Колька напоминает котенка, которому дали живую рыбу. Только что не урчал юнга от удовольствия.
Филипп с Борисом переглянулись и покачали понимающе головами, что, вероятно, означало на языке жестов: «Беда с этими влюбленными! Вот и стихи уже писать начал!»
