Эсфирь Цюрупа - Жил-был Пышта

И он выскакивает из машины и бежит вслед за бабкой:

— Гражданочка, погодите! Уважаемая бабка, постойте!

Но она отмахивается:

— Пропади пропадом ваш автобус. Хуже телеги, всю душу вытряс… — и шагает всё прытче.

— Давай погудим ей? — предложил Пышта.

— Валяй гуди!

Но старуха не думает останавливаться. Шагает. А перед ней, задом наперёд, идёт красный Владик, говорит, объясняет. Тут и все выпрыгнули из автобуса:

— Постойте!.. Бабушка!..

Бабка, как увидала погоню, опустила пожитки и вдруг стала дёргать себя за кофту на груди и причитать тонким голосом:

— Берите последнее!.. Грабьте старуху!..

Пышта даже перепугался. Может, она их за разбойников приняла?

Владик протянул ей рубль:

— Возьмите обратно! Вы думаете, как при капитализме — всё продаётся и покупается?

— Мы к вам со всей душой! — объяснила Майка.

— Бери, бабка, — усмехнулся Фёдор. — Твои деньги. Не для них старались.

Она зорко оглядела всех, даже Пышту:

— И чего вам взамен надо?

— Ничего, — сказали все, и Пышта тоже. Но всё-таки он подумал: «За рубль можно купить десять порций мороженого».

— Значит, за «так» подвозили? — Она посмотрела с подозрением.

«За «так» одни подзатыльники дают», — вспомнил Пышта, но смолчал.

— Нет, не за «так»! — звонко сказала Майка. — А за доброе человеческое отношение.

— Когда человек человеку друг, а не волк! — объяснил Владик.

— Ох, не знаю, бабушка, как вы будете такая отсталая при коммунизме жить? — спросил Женя, и смешливые рыжие чертенята на миг выглянули из его глаз и спрятались.

— Так и буду жить, — ответила бабка, цепко выхватила с ладони Владика рубль и стала засовывать в толстый кошелёк. — Чего ж теперь со мной сделаешь, с отсталой, а? Ты меня подвёз, сердобольный? Небось из коммунизма тоже не высадят, подвезут… А ну, подсоби, борода! — И она взгромоздила на себя свои пожитки.

Женя надел на глазок аппарата чёрную крышечку:

— Так. Увековечил я этот экземпляр, пережиток капитализма. Для музеев, для будущих поколений.

Крепким шагом бабка, прямая, как шагающая палка, шла вперёд, к рынку. Напоследок всё же обернулась, что-то её озадачивало.

— Может, яичками возьмёте? Я с десяточек наберу! Куры у меня плохо несутся…

— Знаем, бабка, знаем! Своих хватает да ещё накупила у государства задёшево, на рынок тащишь — продать подороже. Спекулянтка ты, вот кто!.. — крикнул Женя.

И все дружно полезли в автобус.

И Пышта понял, что он ни за что не взял бы у неё ни одного яйца, хоть бы с голоду умирал! И он сердито крикнул ей вслед с подножки:

— Всё равно высадят из коммунизма, не повезут! Пережиток!

— Замолчи, Пышта! — строго прикрикнула Майка.

Может, и правда у него получилось слишком громко? Но это потому, что он всё-таки очень, очень любил яичницу-глазунью.

Глава 6. Концы и начала

Пролетают мимо раздетые рощицы; белые стволы — чёрные ветки. Поворачиваются поля — серая щетинка стерни. Словно сказочное войско высунуло из земли головы — ряд за рядом кочаны капусты.

Въехали в Прудковский район. Теперь до самих Прудков недалеко.

Фёдор включил радио. Диктор сказал: «Битва за хлеб продолжается. Сегодня передний край хлебного фронта переместился на дороги, по которым везут хлеб к элеваторам. Ни зёрнышка не должно пропасть! Пионерские дозоры, комсомольские дозоры, общественные контролёры, будьте начеку! Не проходите мимо!..»

И только кончили передавать про хлеб и заиграла музыка, Непроходимимы увидали: перегоняет их грузовик с зерном. Ветер вздувает брезент, и зерно из-под него летит золотой метелицей и ложится на дорогу.

Фёдор стал изо всех сил сигналить. Но грузовик уходил, и теперь виднелся только его задний борт и толстые удирающие колёса.

— Нажимай! Догоняй! — кричала Майка Фёдору.

Он нажал на педаль, прибавил газу. Всё в автобусе дребезжало и прыгало. Расстояние до грузовика стало уменьшаться. Улетающие зёрна заскреблись с голубые стены. Пышта увидал в чужом шофёрском зеркальце глаза чужого шофёра.

Майка опустила стекло в окне. Автобус поравнялся с кабиной грузовика, и Майка закричала шофёру:

— Брезент сорвало! Зерно летит! Хлеб теряете!..

И Пышта, высунувшись, тоже кричал:

— Летит! Летит!

Но шофёр повернул к Майке широкоскулое лицо ухмыльнулся:

— Ладно, страна наша богатая, не обедняет!.. — А потом подмигнул ей и крикнул: — Ты не плачь, Маруся, я к тебе вернуся! — и прибавил скорости.

И грузовик пошёл, пошёл, легко обгоняя автобус. Только зерно и колючая ость полетели Непроходимимам в глаза.

— Отвратительный тип, вредитель, удрал! — расстроилась Майка.

— Не удерёт! — Женя похлопал рукой по киноаппарату. — Тут он у меня, голубчик! Пусть теперь ответ держит перед своими товарищами!

Молодец Женя! Успел снять всё: и струи зерна, летящие по ветру, и ухмыляющуюся физиономию шофёра, и на заднем борту номер удиравшей машины.

Женя наснимал уже много важного. Всё хорошее он снимает, чтоб показать людям: вот, глядите, как хозяйничают хорошие хозяева! А всё плохое, чтоб видели: вот как обращаются с вашим богатством всякие ротозеи!

Он проявляет плёнки ночью, когда темно и когда все спят. Он бережно складывает их в железные коробки, а концы лент, чтоб не разматывались, заклеивает кусочками липкого пластыря. А кончик одеон плёнки Пышта заклеил сам. Под руководством Жени. Это грустная плёнка. Ехали мимо строительства. Вылезли из автобуса, чтоб снять хорошее, а пришлось снять плохое. Подъехал самосвал, поднял кузов, и кирпич из него лавиной, ломаясь и трескаясь, повалился на землю и придавил тоненький тополёк.

А ведь на заводе рабочие старались, чтоб каждый кирпич был прочным. И тополёк тут посадили заботливые руки. И он уже тянулся вверх, готовился дать прохладу и тень всем людям, и этому шофёру тоже. Пусть, пусть это сохранится на плёнке, пусть все увидят.

«И пусть ещё увидят того дядьку, который зерно вёз! — думает Пышта. — И как же этим двум дядькам не стыдно!» И почему-то ему вспомнилось, вроде бы и не к месту, как в классе Аглая Васильевна подняла высоко тетрадку и сказала:

«Взгляните на неё, ребята! В ней, бедной, осталось только четыре листка, остальные все выдраны! Потому что из них сделали голубей. А сколько в ней клякс! Чья она, как вы думаете?»

И все дружно ответили: «Пыштина!»

Но ведь это было давно, ещё до отъезда!..

Так думает Пышта, а сам сидит один в запертом автобусе. Автобус стоит. Все ушли, а Пышту с собой не взяли. У него порвалась подошва. Потому что на утренней стоянке он играл в футбол консервной банкой.

Но автобус стоит, конечно, не поэтому. В нём самом стало что-то постукивать и покашливать. Пришлось остановиться, не доехав до Прудков. Фёдор пошёл в мастерскую, унёс с собой какую-то автобусную железяку чинить. Все ушли. А Женя захватил Пыштин сапог, подошьёт где-нибудь.

Майка перед уходом сказала строго:

— Пока не трясёт, садись, переписывай упражнение!

Когда Майка вернётся и спросит: «Почему не переписал?» — он ответит: «Пышто я занозил руку». Она скажет: «Покажи!» А он нарочно намазал целый-невредимый палец йодом погуще — поди разбери, была там заноза?

Владик, уходя, тоже дал ему руководящие указания:

— Имей в виду, Пышта, тебе оказано большое доверие. Мы оставляем на тебя всё имущество бригады. Надеюсь, ты всё время будешь думать об этом доверии, ничего не испортишь, не сломаешь.

— Ладно! — пообещал Пышта.

И вот он сидит и думает о большом доверии. Думает, думает… Но нельзя же думать всё время об одном. Он размышляет о всех вещах. Об аккордеоне. Его трогать нельзя. Подумаешь, он и не собирается! Он его уже сто раз трогал раньше. Думает о печатной машинке. Нельзя трогать? Пожалуйста! Не надо! Тем более, что она заперта.

Пышта думает про киноаппараты и про монтажный станочек. На этом станочке Пышта сам крутил ручку. Плёнка перематывалась с одной катушки на другую, а в это время он вместе с Женей просматривал на просвет плёнки сквозь увеличительное стекло, и Женя вырезал ножницами ненужные кадры. Очень интересный станочек.

Ужасная мысль влетает ему в голову: среди плёнок, которые увидят на экране все люди, есть снятые в чайной! В тот раз, когда Пышта требовал мороженого и топал ногами. Ведь когда он с позором уходил куда глаза глядят, за ним пристально следил глаз Жениного киноаппарата.

В голове у Пышты созревает план. Он ныряет под скамью, выдвигает станочек, зажигает под увеличительным стеклом фонарь и открывает железную коробку с плёнками.

Их тут много. Но в какой топает ногами Пышта?

Он вынимает первую, отлепляет кончик, закладывает его в станок и крутит ручку. Всё получается отлично, недаром он, Пышта, теперь помощник киномеханика! Плёнка перематывается с катушки на катушку. Сквозь увеличительное стекло Пышта видит: бегут кадры. Они чёткие, ясные. Птицеферма… Белые куры… С кадра Пыште улыбается молоденькая птичница Паня. Он её хорошо запомнил. Она угощала его подсолнушками, рассказывала Майке, что гулять не ходит, потому что учится в заочном институте. Заочный — значит «заглазный», его отсюда не видно. Он в городе, а она учится тут, по почте. Нет, на этой плёнке Пышты, конечно, нет.