Инга Петкевич - Мы с Костиком
Только мне было не по себе: я ведь знал, что он совсем не такой. Да и вообще, зачем он к нам ходит, и что ему от нас надо? Ко мне зачем-то подлизывается. А если человек подлизывается, ему обязательно что-то надо. Не станет человек ни с того ни с сего подлизываться. Особенно Ромка.
Однажды мне даже показалось, что он хочет что-то стащить. Просто я вошёл в комнату, а он как-то странно шарахнулся, покраснел и спрятал руки в карманы. И мне показалось, что он собирался стащить раковину, которая стояла у нас на рояле. Я даже хотел подарить её Ромке, но он отказался.
Постепенно он осмелел, стал сходить со своего стула. И тогда только стало понятно, в чём дело. То есть в чём дело ещё не стало понятно, но то, что Ромку интересует наш рояль, это заметили все. Да он уже и не скрывал этого.
Он теперь не отходил от рояля. Он осматривал его со всех сторон, даже снизу, трогал, а как-то раз я видел, как он вытирал рояль своим носовым платком…
Ноты ему показались легче букв.
— Мальчик тянется к музыке, — говорила мама и с сожалением смотрела на меня. Вот, мол, у тебя все возможности, а ты не тянешься.
Но всё это была ерунда. Ни к какой музыке Ромка не тянулся. Если человек тянется к музыке, он любит её слушать. Ромка не любил. Стоило кому-нибудь сесть за рояль, как с Ромкой начинало твориться что-то странное. Он вытягивался на своём стуле, как собака, когда она делает стойку, и тут же начинал беспокойно ёрзать, скрипеть и сопеть. А на лице у него было то самое выражение, которое появлялось каждый раз, когда кто-нибудь брал покататься его знаменитый самокат.
Нет, он не любил музыки, он любил рояль и боялся, когда его трогают. Особенно если игралось что-нибудь бурное. Тут на него без смеха нельзя было смотреть, так он волновался.
Однажды за чаем я поделился своими наблюдениями. Все посмеялись. И только Костик вдруг одёрнул меня. Он сказал, что я слишком много на себя беру, а он проверял Ромкин слух, и Ромка очень даже не без способностей.
«Вот уже и заступается», — подумал я и вспомнил их вечные разговоры.
— Разговаривать нужно только о главном, — заявляет Ромка.
А Костик сразу же выглядывает из-за газеты.
— А что такое главное? — спрашивает он.
— Главное — быть мужчиной, — говорит Ромка.
— А что такое быть мужчиной? — спрашивает Костик.
— Мужчина должен быть сильным, смелым и справедливым, — отвечает Ромка.
— И любить бокс, — смеётся Костик.
Ромка краснеет.
— Мужчина должен любить бокс, — твёрдо произносит он.
Или вот ещё.
— Хорошо иметь мотоцикл, — говорит Ромка.
— Я мотоциклов не люблю, — возражает Костик. — Я лес люблю, а по лесу на мотоцикле не проедешь.
— На мотоцикле где угодно проехать можно, — говорит Ромка.
А Костик смеётся.
— Да не хочу я где угодно! Я вообще ездить не люблю. На мотоцикле, на самокате, на самолёте, — мне всё равно. Я пешком люблю ходить и в гамаке лежать. Я чай с вареньем люблю пить и в космос летать не желаю!
Или уж совсем ерунда.
— Вместо одного рояля можно купить десять мотоциклов.
— А вместо мотоцикла — корову.
— А вместо коровы — десять самокатов.
— А вместо самоката — коньки.
— А вместо коньков — десять раскидаев[2].
— А вместо раскидая — воздушный шар.
— Раскидай дороже воздушного шара, — поправляю я.
Но они только отмахиваются и продолжают свою беседу. Костику весело. Только с Ромкой и веселится, а на меня раздражается. «Всё-то ты знаешь… А не скучно тебе таким умным быть? Всезнайка». — И прячется от меня за газетой.
И вдруг тот последний разговор.
— А тяжело быть композитором? — спросил Ромка.
Костик усмехнулся.
— Нет, — говорит. — Ерунда. Я однажды даже в бане музыку написал. Вот на мотоцикле — это да, на мотоцикле уметь надо.
А Ромка и поверил.
— Так, — говорит. — Вы мне музыку, а я вам — бокс.
Костик очень удивился.
— Вы зря не соглашаетесь, — продолжал Ромка. — Бокс, он каждому необходим. Я лично боксёром буду. Но в том-то и дело, что только боксёром быть нельзя, надо ещё какую-нибудь профессию иметь, добавочную. Конечно, главное — бокс, так что другая профессия должна быть полегче…
Вот тут-то мы и захохотали. Первым захохотал Костик, а я уж за ним. Ромка ещё что-то говорил, но я не слышал. И не смешно мне было, а я хохотал. Громко хохотал. Только вдруг подавился и увидал перед собой Костика. Тот уже давно не смеялся, а стоял напротив и разглядывал меня, словно видел впервые.
А Ромка метался из угла в угол.
— Ну, хорошо… Ну, ладно… Ну, погодите…
И вдруг разревелся и выскочил вон из комнаты.
— Зловредный ты стал, — сказал мне Костик. — Мелочный и злой. — И выскочил вслед за Ромкой.
С тех пор Ромка не съедает больше моих завтраков, и не гоняет за пирожками, и не торчит больше возле нашего рояля. Ничего плохого он мне больше не делает, но уж лучше бы он избил меня.
Он просто не замечает меня, и это, оказывается, самое страшное.
Я теперь уже не могу ничего сделать по-человечески. Всё у меня получается шиворот-навыворот, даже походка у меня почему-то изменилась. А когда меня вызывают к доске, я теперь тоже смотрю в потолок и молчу.
Я пытался с Ромкой заговаривать, пробовали нас мирить, но это было самое противное. Подтянут друг к другу и давай уговаривать. Хоть сквозь землю провались, так противно.
И вот уже, будто назло мне, он вдруг стал жутким активистом. Мало ему бокса и футбола, он ещё придумывает каждую неделю какой-нибудь культпоход или мероприятие, и все интересные, и каждый раз записываться надо у Ромки…
я и Гудериан
Я шёл в школу. Было ещё темно, даже горели фонари. Я не очень-то ещё проснулся и поэтому шёл совсем тихо, даже иногда закрывал глаза и засыпал на ходу. Снилась мне печка.
По утрам мне часто снится, будто лежу я перед топящейся печкой, лежу и смотрю в огонь. Мне бы хотелось иметь такую печку, чтобы её можно было топить дровами, чтобы можно было потушить свет и лежать перед ней на животе. Да ещё с собакой. Это было бы просто здорово. Я бы за это что угодно отдал. Только всё равно мне такой печки не видать никогда. И собаки не видать.
Хорошая собака стоит тридцать рублей. На завтрак мне дают тридцать копеек… В рубле сто копеек. В тридцати рублях три тыщи копеек… Мне придётся собирать их полгода. Значит, полгода у меня не будет собаки.
Тут я чуть было не догнал Ромку. Только по утрам мне его лучше не догонять, по утрам мы с ним подраться можем.
Я оглянулся.
Костик всё ещё стоял на трамвайной остановке и притворялся, что читает на стенке мокрую газету. На самом деле он ждал, пока я перейду улицу. Запретил я ему меня провожать, он теперь и хитрит. Вот перейду улицу, сверну за угол, и вернётся Костик домой. Что он делает там без меня?
И вдруг я увидал собаку. Я переходил дорогу, а она шла вдоль по улице, прямо посредине, по белой полоске.
Я много видел собак, и все они мне нравились. Я бы взял любую. Пусть даже совсем маленькую и беспородную. Мне всё равно. Лишь бы у меня была своя собака. А эта…
Такой собаки я не встречал ни разу. Была она чёрная, низкая. Морда у неё квадратная и серьёзная. А походка… Сразу было видно, что она не просто бежит по улице, а идёт куда-то по важному делу, и никто её с этого пути не собьёт. Была она такая самостоятельная и решительная, будто вела за собой целую армию всяких собак. Целеустремлённая была собака — вот что. Такая, что за ней невозможно было не пойти.
И я пошёл за собакой.
Мне и в голову не приходило, что такая собака может быть моей. Эту собаку нельзя было купить ни за какие деньги. И если был у неё где-то хозяин, то это, конечно, был её друг, которого она сама себе выбрала.
У ворот бани № 8 собака остановилась и подождала, пока проедут все машины. Потом сошла с белой полоски, перешла улицу и вошла в ворота. Я пошёл за ней.
За воротами был тёмный двор с огромными кучами угля.
Собака понюхала воздух, подозрительно огляделась и вдруг очень ловко вскарабкалась на одну из куч и скрылась за ней. Уголь был мокрый, скользкий и сыпучий. Пока я забирался на кучу, собака куда-то пропала. Тут я увидал небольшой полузасыпанный сарайчик. Дверей у него не было, но зато на крыше я снова увидал собаку. Она сидела там и, склонив голову набок, разглядывала штук двадцать мышей, которые аккуратным рядком лежали перед ней. Казалось, она их пересчитывает.
Я вскарабкался к ней на крышу. Она покосилась на меня, зевнула и, положив голову на лапы, закрыла глаза.
Я присел рядом, достал из портфеля свой завтрак — бутерброд с колбасой и яблоко. Собака повела носом, но попрошайничать не стала. Я предложил ей бутерброд, она открыла глаза, оглядела меня с ног до головы и только тогда взяла…
