Лидия Чарская - Том 20. Дом шалунов
Чего-чего тут только нет!
Галстуки розовые, голубые, красные, лиловые, воротнички всех цветов и фасонов, шарфы, манжеты, запонки, бутылки с духами, коробки с зубным порошком, носки белые, носки цветные, жилеты полосатые, жилеты клетчатые и т. д., и т. д. — словом, целый модный магазин.
Комод этот принадлежал m-eur Шарлю, французу-гувернеру мальчиков, прозванному ими Жирафом. И все вещи, находившиеся в комоде, тоже принадлежали Жирафу. Он привез их в трех больших ящиках из Парижа и очень дорожил этими вещами.
— Вот-то скроит физиономию Жираф, когда увидит все свои жилеты и галстуки в таком виде! — вскричал Павлик Стоянов, высокий мальчик, живой как бесенок.
— И поделом ему! Не придирайся к нам и не будь несправедливым! — подхватили остальные проказники на разные голоса.
— Братцы! Я придумал штучку, — вскричал весельчак Витик Зон.
Затем он нагнулся и, пошарив в куче вещей, вынул оттуда огненно-красный галстук, розовый воротничок, четыре разноцветных носка и голубую манишку. Все это он спрятал за спинкой дивана, стоявшего в углу комнаты и как ни в чем не бывало, повернув к товарищам свою смеющуюся рожицу, произнес спокойно:
— Ну, а что же скачки?
— Будут, конечно! — отвечал за всех Павлик и, обратившись к остальным, крикнул:
— Поднимай комод, рыцари!
Мальчики бросились к комоду, втиснули в него кое-как всю груду жилетов, носков, галстуков и воротничков и поставили комод на середину комнаты. Когда все было готово, Миколка, как был, в одной рубашке и босой, отбежал в самый конец комнаты, опять поплевал на руки и весело крикнул:
Раз, два, три, бери!
Коли скажешь, то не ври,
Коли больше, это врешь,
Знамо дело, пропадешь!
И он перескочил через комод.
* * *— Вот так скачок!
— Ну, это — мое поживаешь!
— Здорово, брат!
— Будем друзьями?
— Нет, его в рыцари в эту же ночь посвятить надо!
— В рыцари! В рыцари! Непременно!
— Штукенция, я вам скажу!
— Браво! Браво!
— Ей-богу же, молодчага!
Возгласы восторга посыпались на Миколку. Миколка, довольный и торжествующий, сидел на комоде, с победоносным видом поглядывал на своих новых друзей и от удовольствия болтал босыми ногами. Мальчики окружали его теперь, как верные рыцари своего короля. Их возбужденные, разрумяненные лица обратились к нему. Миколка оглядывал новых приятелей дружеским взором и вдруг насторожился разом. Улыбка сбежала с его лица. На него в упор смотрели два черные, сердитые глаза. Насмешливая улыбка кривила тонкие губы бледного высокого мальчика, стоявшего в стороне от других. Казалось, он хотел сказать этой улыбкой: "Ну, вот еще, нашли чем восхищаться тоже".
Алек Хорвадзе тоже заметил насмешливое, бледное лицо со злыми глазами.
— Ты чего ехидничаешь, Гога? — обратился Алек к мальчику.
— Молчи, Хорвадзе! — отвечал презрительно Гога. — Ты такой же глупый, как и остальные! Нашли чем восхищаться тоже! Мужик умеет прыгать! Удивительно, подумаешь! Да он только и делал, что скакал и прыгал у себя в деревне. Нет, вы посмотрите лучше, как барин, настоящий барин может прыгать, как может быть ловок и грациозен даже в такую минуту!
— Это кто же, настоящий-то барин? Ты?
— А хотя бы я!
— Ха-ха-ха-ха-ха! Барин! Гога Владин — барин! — захохотали мальчики. Ну, прыгай, барин, покажи свое искусство!
Гога отступил несколько шагов назад, отсчитал раз, два, три и бросился вперед. Прыжок и… отчаянный визг Кудлашки. Какая-то темная куча, хохот мальчиков… и сконфуженный Гога встал с пола или, вернее, с Кудлашки, о которую он запнулся по дороге и, прихрамывая на одну ногу, поплелся в угол.
— Барин посрамлен! Провалился барин! Ай, да Гога! Ай, да хвастун! Один только графчик Никс не смеялся. Они были приятелями с Гогой и всегда стояли друг за друга горой. Никс подхватил под руку Гогу. Гога, жаловался товарищу на "злых мальчишек" и собирался неистово зареветь. Реветь, однако, ему не пришлось.
* * *Дверь распахнулась. Вошли трое. Один был уже знакомый Миколке Карл Карлович, или просто Кар-Кар, как его звали мальчики; другой — высокого роста, щеголеватый, смуглый человек в белом костюме, с ярко-красным галстуком и в высоком-превысоком воротничке. Это был учитель-француз m-r Шарль. Шея у француза была длинная-предлинная. За эту-то шею мальчики и прозвали m-r Шарля Жирафом. Но больше всего привлек внимание Миколки третий человек, вошедший с двумя остальными. У этого человека были чрезвычайно длинные руки, покрытые волосами, и коротенькие ноги с огромными ступнями. Мальчики нередко говорили, что в сапогах этого странного волосатого человека можно было с успехом кататься как в яликах по реке. Но что было удивительнее всего, так это лицо длиннорукого. Оно все сплошь заросло огромною, густою бородою. Борода эта шла чуть ли не от самых глаз, маленьких, зорких и добрых-добрых. Кроме глаз, на лице этого человека, сплошь покрытого волосами, красовался еще нос, немного сплющенный на конце, с очень широкой переносицей. Доброго волосатого человека прозвали Макакой, по названию обезьяны, на которую он будто бы походил. Это был директор пансиона для мальчиков, Александр Васильевич Макаров, чудеснейшее по доброте и чуткости существо в мире.
Лишь только он вошел в комнату, как мальчики все столпились на середине ее и незаметно подтянулись в один миг. Только Миколка по-прежнему продолжал восседать на комоде, болтать ногами и самым спокойным образом заниматься чисткою своего носа.
Александр Васильевич удивленно взглянул на мальчика, потом обвел всех пансионеров пристальным взглядом и строгим голосом спросил:
— Кто из вас шалил?
— Лил! — отвечало неожиданно эхо из последних рядов.
— Не сметь передразнивать меня! — топнул ногою г-н Макаров.
Несмотря на свою доброту, Александр Васильевич был очень вспыльчивым.
— Ня, ня, ня, ня! — тихо, но все же слышно отвечало эхо.
— Молчать!
— Ать! — отвечало эхо.
— Я вам задам! — окончательно вышел из себя директор, сердито топая ногою.
— Ам, ам, ам, ам! — залаяло эхо.
М-r Шарль нахмурился, покраснел, подошел к директору и шепнул ему что-то. Директор покраснел тоже и, оглядев внимательным взором мальчиков, произнес строго:
— Витик Зон, это ты! Я узнаю тебя, бездельник!
— Право же не я, Александр Васильевич, не я, а эхо. Вы кричите, а эхо передразнивает. Это уж всегда так бывает, что эхо повторяет, уверяю вас, — самым невинным образом отвечал Витик.
— Не смей меня морочить, ты, шалопай (это было любимое слово Александра Васильевича), — прикрикнул на него директор. — А ты там, тот, на комоде, слезай сейчас! — обратился он через головы остальных мальчиков к Миколке. — Сейчас же слезай. Больные не сидят на комодах, а лежат в постелях. Понял? — заключил директор самым суровым тоном, какой только имелся в запасе у этого доброго человека.
Но Миколка не двигался. Он по-прежнему сидел на комоде, болтал босыми ногами и во все глаза глядел на странного заросшего волосами человека, какого он в жизни своей еще и не видал.
Все в этом странном, волосатом человеке было чудно и диковинно для Миколки: и заросшее лицо, и длинные, загребистые руки, и нос пуговкой, и узкие щелочки-глаза.
М-r Шарль, видя, что мальчик не двигается, подошел к нему, взял за руки и потянул с комода.
— Гам! Гам! Гам! — неожиданно залилась Кудлашка и, кинувшись к французу, свирепо оскалила зубы на него.
Жираф побледнел. Он заметно испугался.
— Ах, ти, дрянной собашенк… Кусять меня хошеть! Пошель, пошель, дрянной собашенк! — закричал он на Кудлашку.
Но "дрянной собашенк" и не думал уходить. Он уселся у ног Миколки и продолжал свирепо скалить зубы.
Глаза директора, внимательно и зорко оглядывавшие комнату, остановились между тем на грязном, запятнанном одеяле, покрывавшем постель.
— Кто запачкал одеяло? — произнес он, стараясь придать суровое, злое выражение своим добрым глазам.
Молчание.
— Кто запачкал одеяло, спрашиваю я! — еще строже повторил свой вопрос Макака.
Опять молчание.
— Кто же, наконец?
Мальчики молчат. Смотрят и молчат.
— Если сейшась ви не назваль вашему директор тот, кто пашкаль одеель, все мальшик будут остафлен сегодня без ужин! — сердито закричал m-r Шарль.
Это была серьезная угроза. Остаться без ужина неприятно, а выдать собаку жалко. Чего доброго, ее прибьют и выгонят из дома.
Кудлашка всем нравилась. С ней успели подружиться. Выдавать ее было немыслимо. Вдруг чей-то тоненький голосок пискнул неожиданно:
— Александр Васильевич, это сделали не мы, а… собака.
Графчик Никс не докончил своей фразы, потому что Витик Зон, находившийся подле него, изо всех сил ущипнул его за руку.
