Анатолий Мошковский - Двое на одном велосипеде
— Ладно тебе, — прервал его Санька, — завёлся… Выключись. Ты куда это разогнался? К Эдьке? Стукну, если к нему! Или, может, к Крылу?
— К кому хочу, к тому и иду! — огрызнулся Вася и пошел по улочке.
— Заходи завтра… идёт?
Глава 6. Факел
Проснулся Вася от стука молотка.
Он поморгал светлыми ресницами, зевнул, брыкнул высунувшейся из-под одеяла ногой и осмотрелся: в комнате — никого. На стенах узкие полочки, а на них сделанные мамой из корней можжевельника, шишек, слоистых древесных грибов и желудей сказочные животные, русалки с гибкими рыбьими хвостами, безобидные лешие, смешные гномики, нелепые кикиморы, хищные многоногие крабы, грозные меч-рыбы, опасно изогнутые с поднятыми головками змеи и разнообразные хвостато-рогатые черти…
До чего же мама любит с Васей, а если он чем-то занят — в одиночестве бродить по лесу, вслушиваться, вглядываться в него, выискивать в нём своё.
Впрочем, Васин взгляд быстро соскользнул с этих узких полочек на стенах, и он сразу вспомнил всё, что было вчера. Санька хотел с ним поговорить, звал к себе. Надо было не то что пойти к нему — побежать, и не медля, до завтрака, в эту вот секунду! Узнать всё, расспросить.
И ещё нужно было сразу и честно сказать Саньке, как часто думал он о нём у Кара-Дага, как рвался к нему! Надо было посмотреть и на его новый многопарусный бриг «Пират», по словам Крылышкина недавно построенный им, и узнать, какие у Саньки планы на ближайшие дни…
Снова застучал молоток. Упруго, коротко, жарко. Папа не так вбивает гвозди. И мама стучит молотком совсем по-другому, по-женски, что ли: не очень уверенно, с боязнью промахнуться или ударить криво и погнуть гвоздь.
Так мог стучать только Алексей Григорьевич, плотник из совхоза, живший в Рябинках — большой деревне, раскинувшейся вдоль автострады, в двух километрах от их посёлка. Он приходил к ним по воскресеньям и кое-когда по вечерам после работы, и тогда Вася не отходил от него — так интересно было глядеть, как легко, радостно, красиво мелькают в его руках молоток, топор или рубанок… Точно волшебные!
Вася спрыгнул босиком на тёплый крашеный пол и, как был, в трусиках и майке, выскочил на терраску. Там обе бабушки и родители в полном молчании — чтобы он дольше поспал — пили чай. Ну и народ! Встал бы пораньше — день был бы длинней.
— Доброе утро! — Вася поморщился от яркого солнца.
Оно ломилось сквозь узкие стёкла терраски, светилось на тарелках и блюдцах, на белых чашечках с чёрным кофе, на папиных очках, на маминых смуглых плечах; оно живым ручьём стекало по узкому никелированному ножу в руках бабушки Надежды, резавшей желтоватый кирпич кекса с изюмом.
— Доброе, доброе! — сказала мама. — Ты у нас сегодня молодцом, без задних ног спал!
— С передними! — засмеялся Вася. — Прошу в следующий раз будить меня, а то весь день спать буду… Когда же играть?
— Кто же тебе позволит спать весь день? — спросил папа. — Вон как посвистывают птицы, мяукают коты, кричат твои приятели… Хочешь не хочешь — разбудят!
Да, день сегодня предстоял большой, солнечный, шумный, со стуком топора, плеском воды, криком и смехом, и чтобы поскорей вырваться из дому, стать свободным и принадлежать только себе, Вася выдохнул:
— Мам, есть! Умираю! Скорей!
Однако номер не прошёл. Мама спросила:
— А кто за тебя будет умываться и чистить зубы? Причёсываться?
Вася вздохнул, пригладил пятернёй желтовато-белые, как солома, волосы и побежал к рукомойнику, прикреплённому к толстому столбу у сарая.
Однако до рукомойника Вася добрался минут через пятнадцать, потому что остановился возле Алексея Григорьевича.
Он прибивал к стойкам каркаса новой комнаты узкие свежие доски — вагонку. Алексей Григорьевич был худощавый, в обтёртых кирзовых сапогах и линялой гимнастёрке. Изо рта плотника под седовато-рыжими усами торчало четыре светлых гвоздя-пятидесятки. За ухом виднелся толстый плотницкий карандаш. Из кармана гимнастёрки высовывался складной жёлтый метр.
Он брал изо рта за гвоздём гвоздь, приставлял к доске, коротко накрывал резную шляпку молотком, и гвоздь легко, если не сказать — с удовольствием, исчезал в древесине. Из всех плотницких работ Вася больше всего любил строгать рубанком и вбивать гвозди, и они у него очень редко шли косо или сгибались, Разве это не чудо? Приставляешь к доске длинный и острый гвоздь, вскидываешь молоток, решительно опускаешь. Мгновение — и где же гвоздь? Одна лишь шляпка на доске.
Алексей Григорьевич вынул изо рта гвоздь и протянул Васе:
— А ну вгони!
Вася смутился и спрятал руки в карманы, чтобы помимо его желания они не схватили гвоздь с молотком.
— Спасибо, я после…
— Ладно, после так после. — Плотник вогнал все гвозди в древесину и пошёл к ящику за новыми.
Работы у Алексея Григорьевича было ещё много — кончить стены, настлать пол и крышу. И не было дня, чтобы не дал он Васе забить десяток гвоздей или пройтись тяжёлым рубанком по шероховатой доске.
Из-за дома нетерпеливо выглянула бабушка Надежда.
— Алексей Григорьевич, да гоните вы его! Пусть позавтракает, а потом смотрит. Остыло всё… Вася!
Вася вприпрыжку побежал мимо верстака, наспех сооружённого между двумя толстыми елями, и нажал ладонями на поршенёк рукомойника.
После завтрака прибежал Крылышкин, и они долго крутились возле Алексея Григорьевича. Мама тем временем копалась в клумбе с цветами, а папа бездельничал — сидел на скамейке под берёзой с Эдькиным папой, дядей Лёней. В руке у того была толстая книга: наверно, принёс почитать папе — у них пропасть интереснейших книг. Их-то и глотал запоем Эдька, старательно выуживал разные случаи, истории, мысли, хвастался перед всеми и считал себя самым умным. Честное слово, лучше бы уж не было у них так много книг!..
Васин папа дружил с Эдькиным.
Получилось так, что лет шесть назад редакция журнала, где работал папа, поручила ему написать очерк о молодом инженере авиационного завода: папа много раз бывал на том заводе, на его испытательных полигонах, узнал, с каким упорством отстаивал и «пробивал» свои поправки в технологию некоторых систем реактивных самолётов Леонид Петрович Шмыгин.
Папа обо всём этом написал.
А потом совершенно неожиданно выяснилось, что этот симпатичный и скромный инженер — сосед по их садовому участку и одновременно Эдькин папа! Бывает же так! Эдькин папа ходил на участке, как в городе: во всём новом, чисто выбритый, подтянутый, с аккуратным пробором в волосах, не то что Васин папа, вечно всклокоченный, одетый и обутый кое-как; Эдькин папа был очень вежливый, мягкий, тихий, слова резкого не скажет (а ведь «пробивал» же на заводе!) и всегда, если сам не успеешь, первым поздоровается у колодца, расспросит про ребячью жизнь, позовёт в гости и у папы не раз спросит, не надо ли в чём-нибудь помочь. Совсем неплохой дядя Лёня, а вот его Эдька… Смешно сказать, но иногда Вася старался не попадаться на глаза дяде Лёне из-за его сына. Как-то не верилось, что у Эдьки может быть хороший папа. Вася понимал, что не прав, да ничего не мог поделать с собой…
Скоро папа ушёл с дядей Лёней, а Вася с Крылышкиным во все глаза смотрели, как плотник ножовкой режет доски, проводит вдоль метра синим карандашом и режет точно по линии. Ребята подавали нужный инструмент или доску, уносили к своему кораблю обрезки.
Время от времени возле них появлялась бабка Федосья. Она собирала в корзинку пахучую смолистую щепу на самовар и громко нахваливала работу Алексея Григорьевича. Несколько раз возле забора неспешно проходил Санькин дед и внимательно поглядывал на них.
Нужно ему что-нибудь? Чего же не заходит?
Скоро всё выяснилось. Как только Васин папа ушёл, дед Демьян быстро вошёл к ним, низенький и юркий, в чистом брезентовом фартуке, с резной многоцветной палочкой в руке, подёргал пальцем белую, аккуратно подстриженную бородку клинышком, закурил, угостил папиросой плотника и сипловатым голосом спросил:
— Ну как она, жизнь-то, Алексей?
— Да как! Сами видите…
— Что без тебя делали бы наши садоводы? Чай, половину домиков собрал и сараев намастерил… Молодец, на два фронта трудишься…
— Приходится, Демьян Семёнович, — плотник послал молотком гвоздь в доску. — Некогда отдыхать, хорошо ещё, сын иногда помогает…
— Знаю, знаю, и ты, и твой сын — работники высшего класса! Любой позавидует… Мне бы вот душ поставить и сарайчик немножко подправить — боюсь, завалится… Не оторвался бы? Не обижу.
Бабка Федосья, ползавшая под верстаком, конечно, всё слышала, но не вмешивалась в разговор: не решалась перечить деду Демьяну. Плотник тоже не спешил с ответом, и Вася, ругая в сердцах Санькиного деда, напряжённо ждал, что ответит плотник.
— Не могу сейчас, Семёныч, — сказал Алексей Григорьевич, — перед хозяевами неудобно: думал в один сезон управлюсь, обещал, а не уложился… Вот закончу у них, тогда и поговорим…