Александр Кононов - Зори над городом
Вот, значит, какие лекции бывают в императорском университете!
Гриша украдкой глянул на соседей.
Сидевший рядом с ним лохматый студент торопливо записывал что-то в тетрадку.
Седой баталпашинец не сводил с лектора широко раскрытых выцветших глаз.
Красивая блондинка прижала к разгоревшимся щекам узкие ладони и с восторженно-испуганным видом ловила каждое слово.
Юный первокурсник, сам похожий нежным румянцем на девушку, сидел, самозабвенно раскрыв рот.
Всюду — взволнованные лица, горящие взоры…
Лекция и на самом деле оказалась необычайной.
Не мешало бы попробовать записать, по примеру некоторых других, основные мысли профессора. Гриша полез в карман, но, конечно, ни карандаша, ни бумаги там не было. И попросить не у кого: только рассердятся.
Лектор между тем перешел к мыслителям, которые верили, что их идеи могут изменить мир, рассеять мрак.
— Была ли это только фантазия или это было вновь возникшее правосознание? Как бы то ни было, великие утописты, носители мечты, которой суждено было стать развенчанной, защитники нового правосознания, пытавшиеся силою своего слова проложить для человечества новые тропы, — разве не заслуживают они нашего пристального внимания? Кто они? Одинокие донкихоты? Найдем ли крупицу научного начала в их теориях? Или все это были только сны золотые? А хотя бы и так! Вспомним поэта:
Господа! Если к правде святойМир дорогу найти не сумеет,Честь безумцу, который навеетЧеловечеству сон золотой!
— Интересно! — раздался позади довольно внятный возглас.
Гриша с негодованием обернулся: черноусый, горбоносый студент — судя по виду, кавказец — улыбался насмешливо.
Не обратив никакого внимания на Гришино возмущение, он повторил:
— Оч-чень интересно.
— Коллега, не мешайте, — сердито проворчал лохматый студент и, сломав карандаш, выругался: — Ч-черт!
— Чш-ш!.. — зашипели рядом.
Юрий Михайлович повернул голову на шум. Возникла пауза, и аудитория, воспользовавшись этим, разразилась громкими рукоплесканиями.
Профессор, протестуя, поднял руки: аплодисменты университетскими правилами были строго воспрещены.
Правила эти, однако, соблюдались, как видно, не очень строго.
Гриша оглянулся: что все-таки означала насмешливая улыбка кавказца? А тот уже не улыбался — он открыто смеялся, сверкая белыми зубами и крутя черные усы.
Гриша спохватился: профессор сделал переход к вопросам права, — вероятно, столь же блестящий, как и вся лекция, а он этот переход из-за кавказца пропустил.
В это время в аудитории что-то изменилось. Блондинка украдкой вынула зеркальце и принялась неизвестно зачем пудрить нос. Ну, сама-то она, положим, хорошо знает, зачем. А вот Григорию Шумову какое до этого дело? Надо, не обращая внимания ни на что постороннее, слушать как можно внимательней.
Блондинке с зеркальцем, конечно, неинтересны вопросы права.
И, увы, не ей одной. Бородатый студент уставился рассеянным взором в окно: за окном хлопотливо, с озабоченным видом усаживалась на кирпичный выступ ворона. Бородач перехватил Гришин взгляд, нахмурился и отвернулся. Один из слушателей стал кашлять, да так натужливо, что сконфузился и пошел к выходу. Обладатель галстука цвета павлиньего пера зевнул осторожно — в ладошку. Сидевшие стайкой барышни перешептывались о чем-то. Не означало ли это, что интересовавшая их часть лекции уже отошла, а серьезные знания — не для них? Ну, а сам Григорий Шумов? Разве его мысли не поползли неудержимо куда-то в сторону? Чем он лучше блондинки с зеркальцем? Значит, и его голова еще не подготовлена для понимания сложных теорий. Это соображение привело его в столь угнетенное состояние духа, что он очнулся только после новых и на этот раз оглушительных аплодисментов — лектор заговорил о современности:
— В наши дни… Пока немецкая бомба не взорвала все наши библиотеки, пока немецкий штык не пронзил все головы, могущие сколько-нибудь мыслить, вы, аристократы духа, аристократы мысли…
— Ну прямо артист императорских театров! — пробормотал сзади уже знакомый Грише голос.
Профессор повернулся, взгляд его случайно упал на розовощекого первокурсника, и, уже не сводя с него глаз, Юрий Михайлович загремел:
— Я не льстить вам хочу! Это позор, что таких, как вы, неизмеримо мало среди океана тех, кто лишен света, кто обречен на бытие троглодита. Поэтому вы — аристократы. Вы — аристократы духа, я не откажусь от своих слов. Но примите это звание не как венец, а как вериги! Пусть своей тяжестью они вечно тревожат вас. Они не дадут усыпить вашу совесть! Пусть в бессонные ночи…
— Новый фейерверк! — послышалось за Гришиной спиной. Когда он наконец успокоится, этот задира?
Выражение «аристократы духа» произвело на первокурсников сильное впечатление. Но — разное. Одни стыдливо потупились. Другие, побагровев, смотрели на профессора влюбленными глазами. Третьи оглядывались с самодовольным видом.
Грише стало не по себе. Конечно, профессор не хотел прибегать к лести — он же сам сказал об этом, и как гневно! Но тогда какую цель он преследовал, применяя столь странное определение? Странное — для вчерашних гимназистов, да и вообще вряд ли удачное.
Но вот — новые аплодисменты…
Охватив обеими руками края кафедры, Юрий Михайлович стоял, слегка склонив голову, как бы признавая, что на этот раз одобрение им заслужено.
— Исследователи развенчанной мечты — вот как я решил назвать наше содружество. Название, конечно, не официальное и ни для кого не обязательное, как, впрочем, и самый семинар.
— А официально он как называется?
Разумеется, вопрос задал тот же кавказец.
— История утопических учений, — сухо ответил профессор. — Да это, коллега, вам и так прекрасно известно.
Он помолчал и закончил нарочито деловым тоном: на ближайшем заседании семинара будут розданы темы для рефератов. Пусть коллеги подумают, что кому больше по душе. Возможно, утопия Томаса Мора? Или теория Кабэ? Мы можем вернуться и к вдохновенному монаху Кампанелле. Или, чего доброго, ко взглядам Великого Инквизитора? Пожалуйста! Идеи Ницше? Учение Карла Маркса?
— Теперь, может быть, всем стало понятней, какую цель преследует наш ни для кого не обязательный семинар-содружество. Он ни для кого не обязателен, и он необходим. Это не парадокс. Не смущайтесь тем, что большинству из вас многие из названных мною имен незнакомы. Вы познакомитесь с ними и узнаете, что кроется за этими именами. Это нужно не для того, чтобы вы стали приверженцами той или иной идеи. Лично я всегда следую правилу: изучать, искать, отвергать найденное и вновь искать! Однако, выбрав тему, вы обязаны будете защищать ее на семинаре со всем жаром, на который способны, со всей эрудицией, которую вам еще предстоит приобрести. Итак? Семинар, попросту говоря, должен: во-первых, помочь вам стать людьми образованными, во-вторых, научить вас свободно владеть словом. А ведь как раз и то и другое юристу совершенно необходимо. Вопросы есть?
— Есть!
Студент-кавказец, встав с места и на этот раз не улыбаясь, спросил:
— Учение Карла Маркса вы тоже причисляете к утопиям?
— А вот это, возможно, и будет предметом нашего обсуждения на одном, а то и на двух, наконец, на трех заседаниях нашего семинара, но, конечно, не ранее весны. Есть еще вопросы?
— У меня больше нет вопросов, — упрямо сказал кавказец. — Но ваш ответ меня не удовлетворил.
— Сожалею. — Профессор нахмурился и начал собирать разложенные на кафедре листки, в которые он за все время лекции так и не заглянул.
6
— Как тут быть, они не знали, так и этак полагали и решили наконец, что профессор молодец. И наградили его аплодисментами. Что ж, он, право, молодец. Очень, оч-чень ловко все это у него вышло!
Кавказец стоял возле опустевшей кафедры и говорил нарочито громко, посматривая по сторонам, словно отыскивая взглядом собеседника.
И собеседник сразу же нашелся. Бородатый, с прической «под мужика» студент откликнулся неприязненно:
— В чем же, коллега, вы ухитрились обнаружить эту «ловкость»?
— А я и без ухищрений, простым, невооруженным ухом очень хорошо расслышал, что наш оратор, к примеру, заговорив о войне, не забывал — о, конечно, невзначай, но весьма предусмотрительно — вставлять, где полагается, слова: «вражеский», «немецкий», «немецкий штык», «немецкая бомба»… Английский или французский штык — предмет, конечно, иного качества. Что ж, тут и власти предержащие не придерутся.
— А вам нужно, чтобы они придрались?
— Нет. Не нужно. Но я не сторонник красивых и по существу двусмысленных фраз. И потом, этот пресловутый «мрак безысходный», «гнет» — ах, как благородно звучит! А по существу? «Ученье свет, а неученье тьма». К чему же тогда сей выспренний пафос?
