Эдуард Тополь - Рассказы для серьезных детей и несерьезных взрослых (сборник)
Ну, в общем, походили мы с моим другом-кинооператором по Фергане, познакомились с чернобровыми девушками, попили зеленый чай в чайхане и отправились в горы, к гляциологам. Сначала в машине по горной дороге, а потом, когда дорога кончилась, — пешком.
И вот там, в горах, я познакомился с удивительно музыкальным ослом по имени Йалка. И случилось это так.
Эти гляциологи, как я уже сказал, работали высоко-высоко в горах — приблизительно на такой высоте, на какой самолеты летают над Нью-Йорком, — пять километров над уровнем моря. Конечно, туда никакие машины подняться не могут, и даже на мотоцикле или велосипеде туда не подъедешь, и даже на лошади туда не поднимешься — лошади на такую высоту подниматься боятся. А у этих гляциологов столько было всякого их научного оборудования, приборов и снаряжения и еще еды с собой запас на целое лето, что в рюкзаках на плечах это тоже в горы не поднимешь. Вот они и купили в Фергане штук двадцать ослов, нагрузили на них свое снаряжение и таким образом поднимали весь груз в горы. И я должен сказать, что именно в это лето я понял, какие ослы замечательные животные. Если бы я был поэтом, я бы, наверное, написал целую поэму об ослах. Потому что до этого я, как и многие незнающие люди, думал про ослов плохо: мол, осел — это глупое и упрямое животное. Ведь говорят же — «упрямый, как осел». Или когда хотят сказать, что кто-то глупый, тоже говорят — «глупый, как осел».
А я вам хочу сказать, что это клевета и неправда!
Конечно, ослы — упрямая публика, тут я не спорю, но я знаю и очень многих упрямых людей. Я не могу сказать, что быть упрямым — это плохо. Почему-то когда говорят: «Мы, евреи, — упрямый народ», — это не звучит плохо, а когда говорят: «Упрямый, как осел», — то думают, что это плохо. А если сказать: упрямый, как еврей?
Короче, я могу сказать, что когда мы поднимались караваном на ледник Медвежий, на высоту пять тысяч метров над уровнем моря, то только ослы точно знали, куда опасно поставить ногу на горной тропе, а куда не опасно. Мы шли по таким диким тропам, что дух захватывало. Лишний шаг в сторону и — у-ух! — загремишь в пропасть! Иногда приходилось идти по снежным карнизам, которые свешивались с горы над пропастью, и кто мог угадать, что там, под снегом: камень, крепкий лед или уже просто снег, сквозь который провалишься в пропасть? У нас, кроме ослов, были две лошади, которым мы сначала больше доверяли, чем ослам, и поэтому они шли впереди отряда, но потом обе эти лошади не угадали, где можно пройти, и — рухнули в пропасть, мы их целый день веревками вытаскивали, еле вытащили. А вот ослы — они всегда точно знали, куда можно идти и куда нет, они прямо под снегом чуяли опасность и останавливались как вкопанные. А иногда нам приходилось вброд переходить горные речки — такие быстрые и такие холодные, что нас заранее предупредили: выше колена в такие речки заходить нельзя, течением с ног собьет. А как ты угадаешь, в каком месте эту речку перейти, чтобы тебя с ног не сбило? А вот ослы — они угадывали. И мы держались за них и свободно через речки переходили, даже самые бурные.
В общем, очень я с тех пор ослов уважаю и вам советую.
А теперь пора вас познакомить с моим другом Йалкой — музыкальным ослом. Ведь вот уж чего я никогда не думал — это что ослы бывают с музыкальным слухом. Но слушайте.
Случилось так, что однажды мне нужно было из одного лагеря гляциологов попасть в другой лагерь. Потому что эти ученые-гляциологи поставили свои палатки по всему огромному леднику Медвежий и изучали этот ледник в разных местах — где он тает, а где не тает, сколько за день с него стаивает миллиметров и сколько за ночь новых миллиметров льда нарастает и какой толщины лед в одном месте, а какой он толщины в другом месте, ну и так далее. Много у них было работы, лазали они по этому леднику, как муравьи по белой скатерти, а мы всю их работу для кино снимали. И вот мне нужно было добраться от одних ученых к другим — через три горы, две пропасти и одну речку. И я решил так: зачем это я пешком пойду, когда вот на лужайке наши ослы пасутся, травку щиплют и от комаров хвостами отмахиваются. Сяду-ка я лучше на осла, как, я видел, в Фергане люди ездят, и поеду себе.
Сказано — сделано. Взял я в руки какую-то сухую ветку, которая под ногами валялась, подошел к первому попавшемуся, самому ближнему ослу, сел ему на спину и говорю:
— Ялла! Чу! — С Богом, мол! Поехали!
И что вы думаете? Повез меня осел, но, правда, не совсем в ту сторону, куда мне надо было. Но для чего у меня ветка в руках? Я его — раз по левому уху, мол, поворачивай направо, он и повернул и повез меня, куда мне надо — на запад, к пику Победы. Солнце светит, горы вокруг нас сияют снежными вершинами, где-то неподалеку журчит горная речка, и от всего этого настроение у меня стало просто замечательное. Осел меня везет, солнце меня греет, кинооператор для меня кино снимает. Что еще нужно для полного счастья? И такое у меня стало замечательное настроение, что я вдруг взял и запел! Честное слово, запел в полный голос!
Тут я должен признаться, что петь я совершенно не умею. Нет у меня никакого музыкального слуха, даже ни на йоту. Почему так бывает, я не знаю, но вот у моей племянницы Аси, которая живет в Израиле и играет на скрипке, — у нее абсолютный музыкальный слух, а у меня никакого слуха нет и никогда не было. Поэтому петь я всегда стесняюсь, только, бывало, рот открою — мне тут же любой встречный-поперечный говорил: «Ну ты даешь! Тебе что, медведь на ухо наступил?» В общем, не давали мне петь. А тут, в горах, никого в округе на сто километров, пой себе — кто тебя слышит? Горы, солнце и осел. Вот я и запел то, что само запелось:
— Солнце светит в вышине надо мной!Горы сияют снежными вершинами!Горная речка журчит подо мно-ой!Еду я на осле-е-е!Как хорошо мне на свете жить!Умный осел везет меня вперед!Кинооператор снимает мне кино!Что еще нужно для счастья?Еду я на осле-е!
Вот такая замечательная песня сама собой у меня сочинялась, как у какого-нибудь акына Джамбула, и я пел ее в полный голос и никого не стеснялся. Еду я на осле и пою себе! Красота! А потом устал петь и замолчал. Думаю, что бы еще такое сочинить замечательное? И вдруг мой осел — раз и останавливается и на землю ложится. Да что же это такое, думаю, осел вроде совершенно здоровый, с чего он вдруг вздумал привал устраивать? А ну-ка вставай, говорю! Нечего валяться! Вставай, кому сказано?!
А он ни в какую, лежит себе, и все. Стал я его веткой по бокам хлестать, тяну его за уши — не помогает, за хвост его дергаю, пробую поднять — никакого впечатления! Лежит себе, и все. Упрямый!
Ну? Что мне делать? Бросить его тут и дальше пешком идти? Не могу, ведь осел не мой, государственный, спросят у меня: ты куда осла дел? Что я скажу? Назад с ним возвращаться, так он и назад не идет, лежит себе, и все. Ну? Что бы вы на моем месте сделали?
А я вот что сделал. Я себе лег рядом с ним и думаю: посмотрим, кто кого перележит! В конце концов, я ведь тоже упрямый. Особенно если перележать кого-то надо, это я — пожалуйста. Я однажды в Одессе десять суток спал без передышки, но это уже другая история. А тут я лег рядом с ослом, полежал немножко и запел:
— Солнце светит в вышине надо мной!Горы сияют снежными вершинами!Горная речка журчит подо мной!Я лежу рядом с ослом!
И вдруг — как только я запел эту песню — мой осел встал и пошел вперед, еле я успел вскочить ему на спину. И от радости, что он меня дальше везет, я продолжал петь:
— Как хорошо мне на свете жить!Умный осел везет меня вперед!Кинооператор снимает мне кино!Что еще нужно для счастья?
Тут я остановился, чтобы подумать: что же еще действительно нужно для полного счастья и про что мне еще спеть? Но стоило мне перестать петь, мой осел опять стал на месте как вкопанный и уже собирался ложиться на землю, даже передние ноги подогнул, чтобы лечь, но я снова запел:
— Ой, как хорошо мне на свете жить!Все у меня есть для полного счастья!Даже ученые изучают ледники,Чтобы я мог снимать их в киноИ ездить по горам на умном осле,Для которого надо петь без остановки,Иначе он на землю ложится!Вот и еду я на осле-е!
Да, дорогие мои, мой осел оказался самым музыкальным существом на всем белом свете! Потому что никто не мог выдержать мое пение, даже моя любимая племянница Ася морщила свой нос, когда я начинал при ней петь что-нибудь, а тут, на Памире, высоко-высоко в горах, я встретил осла, который не только полюбил мое пение, но еще и так меня заслушался, что вез меня без остановки — лишь бы я ему пел. А стоило мне замолчать на минуту, он тут же останавливался и готовился лежачую забастовку устраивать. Поэтому пришлось мне петь ему в тот день без передышки! Представляете, сколько я ему пел — три горы мы переехали, две пропасти и одну речку. Целый день я ему пел, охрип даже! К вечеру приехали мы в лагерь гляциологов, а я уже шепотом пою и еле на ногах держусь от усталости. Вот, оказывается, как можно от пения устать!
