Владимир Добряков - Новая жизнь Димки Шустрова
У светофора, горевшего красным огнем, Борис Аркадьевич затормозил и показал на часы с бегущей секундной стрелкой:
— Десять минут едем. Да еще десять. Двадцать. Мамуля твоя еще в троллейбусе трясется, а мы уже дома. Вон моя девятиэтажка.
— Я знаю, — кивнул Димка. — Вы нам показывали, когда зимой в кино ходили.
— Да, верно! — вспомнил Борис Аркадьевич и засмеялся: — Это же тогда ты мороженое конфетами заедал!
Свернув к своему дому, он остановил машину у входа во двор, откуда был виден второй подъезд и балкон его квартиры на седьмом этаже.
— Постоим, подождем. То-то удивится твоя мамуля! «Ба, — скажет, — знакомые все лица!»
— Дядя Боря, а это радио? — спросил Димка, с тревогой подумав, что мама здесь может и не появиться.
— Пожалуйста, к вашим услугам!
Борис Аркадьевич нажал клавишу, и машину тотчас наполнил голос Аллы Пугачевой. Они с удовольствием послушали жалобы первоклассника, уставшего от своего трудного детства, и дядя Боря, приглушив звук, сказал:
— А ведь журналисты народ догадливый: вдруг взяла такси и нас опередила?.. Может, записку в дверях оставила?.. Посиди тут, послушай радио, а я взгляну. Только, пожалуйста, без меня ничего не трогай.
Вот этого Димка обещать не мог. Едва Борис Аркадьевич скрылся в подъезде, он пересел на место шофера, подержался за теплый, шершавый круг руля, пощупал упругий рычаг переключения скоростей, лишь на педаль газа не решился нажать ногой.
Димка чувствовал бы себя совсем великолепно в этой прекрасной, новенькой машине, если бы не мысли о матери. Почему он сказал, что мама пошла сюда, к дяде Боре? Неужели только потому, что и дяде Боре, и ему самому, и бабушке так хотелось? А разве сам он уверен в этом?.. Может, все-таки по своим газетным делам пошла? А если не по газетным? Вон как нарядилась, завилась… Неужели ради сапожника? Эх, глупая. Какая машина у дяди Бори! И сам такой веселый, подтянутый, как спортсмен. Домой к ним приехал. А она… Но, может быть, все-таки появится здесь? Ведь о машине еще вчера знала…
Димка оглянулся на шумную улицу. Ему так хотелось увидеть свою красивую, в белом платье и с белой сумкой на плече маму. Но ее не было…
Из подъезда вышел Борис Аркадьевич, и Димка поспешил передвинуться на свое место.
— Нет, не появлялась, — открыв дверцу, сказал огорченный хозяин машины. — Я и у соседки спрашивал. А уж она-то всех видит: у дверного глазка, будто часовой, дежурит. Вреднющий элемент времен нэпа.
— А зачем она дежурит у глазка? — чтобы не говорить о матери, спросил Димка.
— Характер такой несносный. Все должна знать, везде свой нос сунуть.
— Дядя Боря, а что за времена нэпа?
— Ну, батенька, этого так просто не объяснишь. Придет время — в школе узнаешь… Лучше скажи: разве Надежда Сергеевна дома не говорила, куда пошла.
— Не говорила, — вздохнул Димка. — Платье новое надела, взяла сумку белую и пошла. А куда — не сказала.
— Та-ак… — без прежней веселости в голосе протянул Борис Аркадьевич. — Что ж, подождем… Странно! Вчера звонил, предупредил, что постараюсь приехать к одиннадцати. Даже раньше приехал… Хотел обрадовать, свозить на природу… Может, она в редакции? Или в магазин пошла?.. Неужели так ничего-ничего и не сказала?
Димка мужественно выдержал долгий проницательный взгляд Бориса Аркадьевича.
— Не сказала, — виновато пожал он плечами. О сапожнике Сомове и куче тюльпанов Димка говорить не стал. Догадывался: дядя Боря этого знать не должен.
Минут пятнадцать они сидели молча — слушали песни, которые звучали по «Маяку».
— А не дома ли она? — неожиданно сказал Борис Аркадьевич. — Мы, как олухи, сидим здесь, дуемся, а мамулька твоя из магазина вернулась и поджидает нас, беспокойные взгляды на часы бросает. Возможна подобная ситуация?
Димка в «подобную ситуацию» слабо верил, однако возражать сразу оживившемуся Борису Аркадьевичу не стал. Лишь напомнил:
— Мы позвонить можем.
— Не надо! — решительно отверг такой вариант дядя Боря. — Оставлю записку и поедем. Все равно должен тебя домой отвезти.
И трех минут не прошло, как энергичный и подтянутый Борис Аркадьевич вернулся со своего седьмого этажа. Он включил зажигание, и машина, сделав разворот, выехала на улицу.
«Жалко, что мало покатались, — с тоской глядя на веселую, солнечную улицу, горевал Димка. — Не ушла бы мама — может, и меня свозили бы на природу…»
Скоро подкатили к той самой беседке в Димкином дворе, где час назад счастливый Димка садился в зеленые «Жигули».
— Я здесь обожду, — сдержанно сказал Борис Аркадьевич. — Помаши из окна рукой. А если Надежды Сергеевны нет, то передай, что непременно позвоню ей сегодня. Все понял?
— Понял, — печально кивнул Димка и, глядя в землю, добавил: — Дядя Боря, вы не сердитесь на нее. Мама… Она…
— Хорошо, хорошо, — улыбнулся Борис Аркадьевич. — Помашешь мне. Я буду смотреть.
По лестнице Димка не бежал. Не оттого, что трудно подниматься вверх, просто чувствовал: напрасные эти хлопоты.
Так и оказалось. Дома он застал лишь бабушку, готовившую на кухне обед, и любопытного Дымка, вышедшего в переднюю встретить хозяина.
— А мама не приходила? — на всякий случай спросил Димка.
— Не было, — ответила бабушка. — И не звонила… А ты где пропадал?
— Обожди, — горестно сказал Димка и прошел к окну.
Борис Аркадьевич стоял возле своей прекрасной машины и смотрел на окна четвертого этажа. Димка медленно и грустно из стороны в сторону помотал головой.
Инженер развел руками, затем торопливо сел в машину и, кажется, забыв об осторожности и дисциплине, с места взял скорость.
ХОЗЯИН В ДОМЕ
Каждый из членов семьи Шустровых, прописанных в квартире номер 26, был уверен, что главным в доме является не кто-то другой, а именно он.
Димка так считал по своей наивности. Если, полагал он, почти каждое его желание здесь выполняют, заботятся о его здоровье, волнуются за учебу и следят, чтобы всегда был накормлен и прилично одет, значит, он и есть самое главное лицо.
Елена Трофимовна считала себя главной по старшинству и еще по той причине, что заботы о хозяйстве во многом лежали на ее плечах.
А уверенность Надежды Сергеевны в своем главенстве объяснялась совсем просто: годами упорного труда она завоевала прочное положение в жизни, была на хорошем счету в редакции, регулярно два-три раза в месяц выступала в газете с материалами о культурной жизни города и области, и теперь обеспечивала свою семью материальными средствами. К тому же и ордер на двухкомнатную квартиру выписан был на ее имя.
И каждый из них мог бы с улыбкой также сказать: «А еще у нас проживает важная персона по имени Дымок». Ироничность выражения «важная персона» как бы подчеркивала не очень серьезное отношение к полу сибирскому, пушистому, серой масти коту, который проживал в этой квартире все три года своей жизни.
Да, отношение к Дымку было не очень серьезное, а уж главным тем более никто его не считал. Однако самый важный представитель кошачьего племени был совершенно другого мнения о себе. Лично он нисколько не сомневался в том, что вся эта огромная территория — с комнатами, кухней, ванной, туалетом, кладовой, прихожей и балконом — принадлежит ему. Правда, тут проживают еще и люди, но Дымок по характеру был добрым котом и потому милостиво терпел присутствие двуногих квартирантов. Пусть себе живут. Тем паче, в чем-то они и облегчают его существование. Приветливая бабушка сытно кормит, ласкает, чешет за ушами и даже, когда он прыгает ей на спину и забирается на плечи, безропотно сносит это.
Молодая хозяйка уделяет Дымку меньше внимания, но зато очень интересно бывать в комнате, где она работает за столом или причесывается перед зеркалом. На туалетном столике у нее много пахучих флаконов и баночек. Здесь и Дымку можно вдоволь смотреться в зеркало, любоваться своим зеленоглазым двойником, который тоже внимательно смотрит на него и сразу же исчезает, как только взволнованный Дымок спрыгивает на пол.
Даже от младшего Шустрова есть польза. Иногда он приносит в ведерке свежего, желтого песку. Этот песок Дымок долго и с неясной тревогой обнюхивает, царапает пол когтями. Песок — с воли, из того неведомого, огромного мира, который он наблюдает лишь из окна или с высокого балкона.
А вообще, отношения с младшим из семьи Шустровых у Дымка сложные, настороженные. Придя из школы и бросив портфель, он может целый час играть с ним, носиться по комнате с бечевкой, к концу которой привязан клочок меха, похожего на мышь, но может вдруг больно дернуть за хвост, потянуть за усы или пугнуть страшной щеткой на длинной палке.
Но добродушный усатый хозяин в конце концов прощал Димке эти шалости. Что с него возьмешь, молодой еще, дурь в голове.
