Эдмондо Де Амичис - Сердце
— Есть здесь кто-нибудь? — послышалось в эту минуту из лавки. Это какая-то женщина пришла купить дров.
— Иду, — отозвался Коретти, выскочил из комнатки, взвесил дрова, получил деньги, побежал в угол, записал полученную сумму в книгу и вернулся к своей работе, приговаривая: — Посмотрим, удастся ли мне окончить предложение, — и написал: «дорожные сумки, ранцы для солдат…»
— Ах, — закричал он вдруг, — кофе закипел! — и побежал к печке, чтобы снять кофейник с огня.
— Это кофе для мамы, — сказал он. — Пришлось-таки мне научиться его варить. Подожди, мы вместе снесем его маме, ей будет приятно тебя видеть. Вот уже шесть дней, как она в постели… Спряжение глагола… Я всегда обжигаю себе пальцы об этот кофейник… Что прибавить еще к ранцам для солдат? Тут надо бы еще что-нибудь написать, но мне ничего не приходит в голову… Пойдем к маме.
Он открыл дверь, и мы вошли в другую маленькую комнатку. На большой кровати лежала мать Коретти. Голова ее была обвязана белым платком.
— Вот кофе, мама, — сказал Коретти, протягивая ей чашку, — а это мальчик из нашего класса.
— Какой вы милый, синьорино, что зашли навестить больную, — сказала она.
Тем временем Коретти поправил подушку за спиной своей матери и одеяло на постели, подбросил дров в печку и прогнал кошку с комода.
— Вам ничего больше не надо, мамочка? — спросил он, беря у нее из рук пустую чашку — Вы приняли две ложечки вашего лекарства? Когда оно кончится, я снова сбегаю в аптеку. Дрова разгружены. В четыре часа я поставлю мясо на огонь, как вы сказали, а когда придет продавщица масла, я дам ей восемь сольдо. Всё будет в порядке, не беспокойтесь.
— Спасибо, сынок, — ответила мать. — Бедный мальчик, тебе приходится обо всем заботиться.
Она предложила мне кусочек сахара, а потом Коретти показал мне фотографию своего отца в солдатской форме, с медалью за храбрость, которую он получил в 1866 году, в войсках принца Умберто; у него было то же лицо, что у сына, с теми же живыми глазами и веселой улыбкой.
— Вернемся в кухню, я придумал, что еще делают из кожи, — сказал Коретти и написал в тетрадке: «и лошадиную сбрую». — Остальное я докончу вечером, лягу спать попозже. Какой ты счастливый, что можешь заниматься сколько хочешь и еще ходить гулять!
Как всегда, весело и. проворно он вернулся в лавку, стал Укладывать поленья одно за другим на козлы и распиливать их пополам, приговаривая:
— Это моя гимнастика! Не то, что: «Руки вперед! Руки вверх!» Я хочу, чтобы к приходу моего отца все эти дрова были распилены; то-то он обрадуется. Плохо, что после пилки дров я пишу такие «д» и такие «у», что они похожи на змей, как говорит учитель. Но ничего не поделаешь! Я ему скажу, что мне пришлось поработать руками. Главное, чтобы мама скорее поправилась, вот что важно. Сегодня ей, слава богу, лучше! Грамматику я доучу завтра утром, встану вместе с петухами. А вот и телега с лесом; ну, теперь за работу!
Нагруженная доверху телега остановилась перед лавкой. Коретти выбежал поговорить с возницей и снова вернулся.
— Теперь я буду занят, — сказал он. — До свиданья, до завтра. Как хорошо, что ты зашел ко мне; ну а теперь иди гуляй, счастливчик!
Он пожал мне руку и бегом начал носить жерди из телеги в лавку. Его свежее лицо горело румянцем под шапочкой из кошачьего меха, и он так ловко управлялся с работой, что приятно было на него смотреть.
«Счастливчик», — сказал он мне. О нет, Коретти, нет! Ты счастливее меня, потому что ты учишься и работаешь больше, чем я, потому что ты больше помогаешь своим родителям, потому что ты лучше меня, в сто раз лучше, ты настоящий молодец!
Наш директор
Пятница, 18 ноября
Сегодня утром Коретти очень обрадовался: к нам на контрольную работу пришел его прошлогодний учитель Коатти. Это высокий человек, с целой шапкой курчавых волос, пышной черной бородой, большими темными глазами и громовым голосом. Он всегда грозится, что разорвет своих учеников на клочки и за шиворот стащит их в полицию; он делает всё, чтобы напугать их, но на самом деле никого никогда не наказывает и только незаметно улыбается себе в бороду. У нас в школе всего восемь учителей, считая Коатти и маленького безбородого помощника, который на вид кажется совсем мальчиком. Хромой учитель четвертого класса всегда кутается в большое шерстяное кашне и постоянно жалуется на какую-то болезнь. Эту болезнь он подхватил еще в то время, когда был учителем в сырой сельской школе, где со стен стекала вода.
Другой учитель четвертого класса — старенький и седой — раньше был учителем в школе слепых. А учители со светлыми усиками, который всегда хорошо одет и носит очки, мы прозвали «адвокатиком», потому что, работая в школе, он кончил юридический факультет и получил диплом. Кроме того, он написал книгу о том, как обучать письму.
Гимнастику нам преподает бывший солдат, сражавшийся в войсках Гарибальди[16] на шее у него шрам от удара саблей, полученный в битве при Милаццо.[17]
Директор наш — высокий, лысый, в золотых очках, с полуседой бородой, спускающейся ему на грудь. Он всегда одет во всё черное и застегнут на все пуговицы. Он такой добрый, что, когда к нему в кабинет дрожа входят ученики, вызванные за какую-либо провинность, он никогда не кричит на них, а только берёт их за руки и начинает уговаривать, чтобы они никогда больше не поступали так, чтобы они раскаялись в своих проступках и обещали быть всегда хорошими. Он говорит так убедительно и таким мягким голосом, что все выходят из его кабинета с покрасневшими глазами и еще более смущенные, чем если бы их наказали. Мне жаль директора: он всегда раньше других на своем посту в школе, утром встречает учеников и объясняется с родителями, а вечером, когда учителя уже уйдут домой, он всё еще ходит вокруг школы — смотрит, не катаются ли ученики на запятках карет и не задерживаются ли на улице, чтобы пройтись на руках или набить свои ранцы песком или камешками. Каждый раз, когда он появляется из-за угла, высокий и весь в черном, целые стайки мальчиков, играющих на панели, разбегаются во все стороны, побросав свои перышки и камешки, а он, с печальным и добрым выражением на лице, грозит им издали пальцем.
Никто не видел, чтобы он улыбался, сказала мне мама, с тех пор как умер его сын, ушедший добровольцем в армию. Портрет сына всегда у него перед глазами, на столе в кабинете. После этого несчастья директор хотел уйти из школы и написал уже заявление о выходе на пенсию; оно лежало у него на столе, но он со дня на день откладывал его отправку, так как ему жалко было расставаться с детьми. На днях мой отец зашел в кабинет к директору и, узнав о его решении, сказал:
— Как жаль, что вы от нас уходите, синьор директор!
В эту минуту в кабинет вошел незнакомый мужчина с мальчиком, которого нужно было перевести из другой школы в нашу, из-за переезда на новую квартиру.
Увидев этого мальчика, директор вздрогнул от изумления, несколько мгновений смотрел на него не отрывая глаз, обернулся к портрету, который стоял у него на столе, и снова устремил глаза на ребенка. Потом привлек его к себе и заставил поднять лицо. Мальчик походил как две капли воды на погибшего сына директора.
Наконец директор сказал: «Хорошо», — записал новичка, попрощался с отцом и сыном и задумался.
— Как жаль, что вы уходите, — повторил в эту минуту мой отец.
Тогда директор взял свое прошение об отставке, разорвал его пополам и сказал;
— Я остаюсь.
Солдаты
Вторник, 22 ноября
Сын нашего директора пошел добровольцем в армию, и там умер, поэтому директор, в тот час, когда мы выходим из школы, всегда отправляется на главную улицу смотреть, как проходят войска.
Вчера это был пехотный полк, и человек пятьдесят мальчиков побежали вприпрыжку следом за музыкантами и пели и отбивали такт, стуча линейками по ранцам и сумкам. Мы с товарищами стояли на ступеньках школы и смотрели. Тут были Гарроне, в своей тесной курточке, жующий огромную краюшку хлеба, Вотини, тот самый, который всегда хорошо одет и вес время смахивает пылинки со своего костюма, Прекосси, сын кузнеца, в отцовской куртке, и мальчик из Калабрии, и Кирпичонок, и рыжеволосый Кросси, и Франти со своей дерзкой физиономией, и Робетти, сын артиллерийского капитана, тот самый, что спас ребенка, оттащив его от омнибуса, и теперь ходит на костылях.
Вдруг Франти расхохотался прямо в лицо солдату, который шел немного прихрамывая, — но в ту же минуту чья-то рука легла ему на плечо. Он обернулся и увидел директора.
— Стыдись, — сказал ему тот. — Смеяться над солдатом, который находится в строю и не может ни отплатить тебе, ни ответить — это же самое, что оскорблять связанного человека это низко.
