Жаклин Уилсон - Девчонки и мода
Я делаю глубокий вдох.
– Прости, Надин. Мы сегодня обедаем не дома, а потом идем прогуляться в город, – говорю я. – Увидимся завтра в школе. Пока.
– Так, значит, пойдешь с нами? – кричит мне из кухни отец. – Вот и отлично!
– На твоем месте я бы воздержалась от прослушивания моих телефонных разговоров. Это слишком личное, – ворчу я. – И на самом деле никуда я не иду. Просто сказала так, чтобы отшить Надин.
– Нет уж, давай-ка ты пойдешь с нами. И кстати, что у вас с Надин? Я думал, вас водой не разольешь. Вы что, поссорились?
– Еще чего. Ты так говоришь, будто мы дети малые, – фыркаю я.
– Главное, не рассорься с Магдой. Она классная девчонка, – заметно оживившись, советует отец.
– Отстань от Элли, – обрывает его Анна. – А Магда, между прочим, тебе в дочери годится.
В итоге мне приходится сдаться и вместе с Анной, отцом и Цыпой тащиться в закусочную в Клапхэме[2]. Вообще-то это потрясное заведение в темно-синих с розовым тонах, с плетеными креслами и прозрачными столиками, куда приходит довольно интересная публика – студенты, актеры, шумные дружеские компашки, романтичные парочки… но это совершенно не то место, куда принято приходить с родителями. Я чувствую себя полной дурой и уверена, что все пялятся на меня и считают угрюмой толстой неудачницей, с которой никто не дружит. Чтение меню – отдельная пытка. Я перечитываю его дважды, смакуя названия вкуснейших блюд: сэндвич с беконом, помидором и зеленым салатом, копченый лосось с омлетом, пончики, лепешки с вареньем и взбитыми сливками, чизкейк, банановый пирог, карамельный пудинг…
– Мне черный кофе, пожалуйста.
– Неужели тебе ничего здесь не хочется, Элли? – волнуется отец. – Как насчет шоколадного торта? Ты от него никогда не отказывалась.
Ох, папа, если б ты только знал. Да я бы тут ни от чего не отказалась. Я бы с легкостью умяла все блюда их меню подряд. У меня чуть слезы из глаз не брызжут при виде щедрых порций вкуснятины на тарелках других посетителей.
– Похоже, ее еще мутит, – качает головой Анна. – Но тебе нужно хоть немного поесть, Элли, иначе свалишься в обморок.
Я соглашаюсь на тарелку омлета. От яиц ведь не толстеют, правда? Хотя их подают с двумя румяными масляными гренками. Я уговариваю себя только поковырять омлет вилкой для видимости, но вместо этого в мгновение ока уминаю все содержимое тарелки, которая теперь выглядит так, будто ее вылизали.
– Вот видишь! Аппетит приходит во время еды! – радуется отец. – Так как насчет тортика?
– Я хочу тортик, пап, – канючит Цыпа. Он едва притронулся к своему сэндвичу с морепродуктами и теперь занимается тем, что выковыривает оставшиеся креветки и выкладывает их кружком по краю тарелки.
– А ну немедленно доедай, – строго говорит ему Анна.
– Они не хотят, чтобы их съели, они хотят поплавать у меня в тарелке – правда, креветочки? – отвечает Цыпа, как обычно играя на публику.
– Эти креветочки хотят поплавать у тебя в животике, – говорит отец. – Открывай ротик, и они туда нырнут.
– Может, хватит уже? Он давно не ребенок, – фыркаю я.
Однако мне приходится досмотреть представление до конца и наблюдать за тем, как в качестве награды за съеденный сэндвич Цыпа получает еще и кусок клубничного торта со взбитыми сливками. Он мигом съедает клубнику и всего пару раз зачерпывает ложечкой взбитые сливки. Меня так и подмывает придвинуть к себе недоеденный торт и проглотить его без остатка. Мне даже приходится сжать кулаки, чтобы руки сами собой не потянулись к тарелке. Я представляю себя в виде бесформенной горы взбитых сливок с пупырышками клубничин, и только так мне удается сдержаться.
Анна рассеянно потягивает свой кофе без малейшего желания доесть за Цыпой десерт. Отец без зазрения совести жадно поедает огромный кусок бананового пирога. Ему плевать, что у него на рубашке пуговицы едва не лопаются, а живот вываливается из джинсов. Хоть бы хны. Ну почему, спрашивается, такая несправедливость? Почему мужчинам позволительно так выглядеть? И при всем при этом женщины по-прежнему находят моего отца привлекательным! Молоденькая официантка в мини-юбке кокетничает с ним, пока он расплачивается по счету. Какая же она худенькая. Обтягивающий топик едва достает ей до талии, и когда она двигается, обнажается ее плоский подтянутый животик. Как она только умудряется не есть, когда вокруг столько всякой вкуснятины?
О господи, какая же я голодная. После омлета с гренками стало даже хуже. А когда мы паркуем машину возле Трафальгарской площади и идем в Национальную галерею, мне становится совсем туго. В общем-то, я люблю картинные галереи, но там у меня всегда просыпается зверский аппетит, особенно после первых пятнадцати минут осмотра, когда меня начинает одолевать скука.
Сегодня скука начинает одолевать меня гораздо раньше. А вот Цыпа, напротив, бодр как никогда и засыпает отца бесконечными глупыми вопросами:
– А кто этот смешной карапуз?
– Почему у этой тети в голубом над головой золотая тарелка?
– У них только осел и корова, а где же свинки с курочками? Почему их тут не разводят?
Все посетители галереи на него умиляются. Отец пускается в пространные объяснения, но Цыпа его почти не слушает. Анна гладит его по головке и поднимает повыше, чтобы он мог рассмотреть детали.
Я делаю вид, что пришла не с ними, и брожу чуть поодаль. Созерцание картин понемногу успокаивает меня. Я долго не свожу глаз с печальной бледной женщины в зеленом бархатном платье, сидящей на полу и поглощенной чтением книги. Мне даже начинает казаться, что меня вот-вот засосет прямо в картину… Но потом я перехожу в другой зал, где Цыпа закатывает очередное представление.
Перед картиной «Происхождение Млечного Пути» он всплескивает руками и выпучивает глаза.
– Фу-у-у-у-у! Какая бесстыдная тетя, да? – голосит он.
Я тяжко вздыхаю. Анна молчит. Отец терпеливо объясняет Цыпе, что она вовсе не бесстыдная, тем более что это картина великого художника, иллюстрирующая прекрасный древний миф.
– А я все-таки думаю, что она бесстыдная, – настаивает Цыпа. – Скажи, Элли, она ведь бесстыдная?
По правде говоря, эта картина меня тоже порядком смущает, но я напускаю на себя важный вид и отвечаю:
– Ты еще слишком мал, чтобы оценить истинно великое произведение искусства.
– Ничего подобного. Я люблю искусство. Но эта картина точно бесстыдная. У этой тети отвислые складки, прямо как у тебя.
Я знаю, что он имеет в виду всего лишь женскую грудь, не важно, какого она размера. Но от слов «отвисшие складки» мне хочется разрыдаться на месте. Я чувствую, что вот-вот сорвусь. Ощущаю себя куском зыбкого розового желе.
– Встретимся у выхода через полчаса, ладно? – говорю я и уношусь прочь.
«Отвисшие складки» прочно засели у меня в голове и, словно червяк-вредитель, точат мой мозг. Я пытаюсь сосредоточиться на картинах, коль скоро мне представился случай побродить по музею одной, но ничего не выходит. Тогда я принимаюсь оценивать каждую изображенную на картине женщину: какая она – худая или толстая? Многочисленных дев в безразмерных голубых одеяниях оценивать трудновато, так что я переключаю все свое внимание на обнаженные фигуры. Самая стройная из них – красотка Венера в широкополой шляпе и ожерелье. Она стоит, подняв одну руку и согнув в колене ногу. Своей безупречной вытянутой фигурой она напоминает мне Надин.
Есть тут и Венера покрупнее, целующая юного купидона на фоне каких-то загадочных существ. Она определенно соблазнительна и прекрасно осознает силу своей красоты. Худой ее не назовешь, но выглядит она подтянутой, как будто каждый день тренируется в спортзале. Точная копия Магды.
Пытаюсь узнать на картинах себя – и нахожу собственный портрет на полотнах Рубенса. Двойные подбородки, пухлые складчатые руки, дряблые ляжки, отвислые животы, огромные рыхлые ягодицы. Вот трем девицам «в теле» протягивают золотое яблоко. Они выглядят так, будто съедают по целому яблоневому саду в день.
Все, больше никогда не притронусь к еде.
Глава 4. Толстуха
Итак, я решаю ничего не есть. Ничего не кусать, не жевать, не глотать. Казалось бы, чего проще.
Только на деле все оказывается куда сложнее. Это самое трудное, что мне когда-либо приходилось делать в жизни, и целыми днями мои мысли заняты только едой.
Избежать завтрака проще всего. По утрам у меня с голоду кружится голова и слегка мутит, так что от вида громко чавкающего отца и причмокивающего Цыпы аппетит пропадает сам собой, и я лишь потягиваю черный кофе за компанию с Анной.
Со школьными обедами справиться тоже не проблема. Сперва запах из столовой стелется по коридорам, заползает в класс, и поначалу у меня щекочет в носу, урчит в животе и рот непроизвольно наполняется слюной. Но в самой столовой совладать с собой куда проще. Тамошний запах намного тошнотворнее, а если хорошо постараться, то и вид еды начинает внушать стойкое отвращение. Просто я пытаюсь смотреть на нее другим взглядом. Сосиски представляются мне обугленными мужскими причиндалами, неприлично розоватыми в местах, где треснула кожица. Пицца выглядит омерзительней, если вообразить, что помидоры на ней – это кусочки окровавленной плоти, а расплавленный сыр – вонючий гной. Печеная картошка напоминает дымящийся конский навоз. Так что отказаться от всех этих кушаний совсем не трудно.
