Сергей Иванов - Ольга Яковлева
— Ну, что ж вы? — словно бы старался их подбодрить. Он теперь стоял почти рядом с ними… И вдруг сильно ударил крайнего мальчишку кулаком в нос, а потом в живот. Этот мальчишка отшатнулся, скрючился, но зато остальные трое наконец будто опомнились. Раз — и один сцепился с Огоньковым, раз — и другой повис сзади. Генка упал… И тут словно какой-то ветер подхватил Ольгу. Она выскочила из своей засады, замахнулась портфелем:
— Бандиты! Бандиты! Я всё про вас видела! Неизвестно, что бы она сделала дальше, — наверное, треснула портфелем, кто под руку подвернётся, да споткнулась на последней ступеньке и со всего маху рыбкой шлёпнулась на асфальт.
— Атас! — крикнул кто-то из четвёрки. — Сейчас шум будет. Отваливай… — И топот ног.
Ольга вскочила сгоряча. Увидела, что Огоньков сидит прямо на краю тротуара. На переносице ссадина как луна, из нижней губы, расползаясь жирным пятном, идёт кровь. Огоньков лизнул губу, сплюнул.
— Ну, ты даёшь! — Вдруг он увидел что-то, встал, шагнул к Ольге: —Ого, брат! Да ты… смотри-ка!..
Тут Ольга и сама почувствовала какое-то тёплое щекотание по левой ноге. И сразу больно-больно стало… Ой! Ольга даже пошатнулась: вся коленка была в крови, и дальше, вниз по ноге, ползли красные змейки, осторожно трогали розовый Ольгин носок. «Вот хорошо, что не белые гольфы», — подумала Ольга. И тут в ушах зашипело и зазвенело, перед глазами запрыгали золотые и чёрные круги. Ольга попятилась и села на холодную гладкую ступеньку…
* * *Минут через двадцать Ольга с обвязанной ослепительно белым бинтом коленкой хромала по школьному двору. Огоньков нёс её портфель.
Ольга всё никак не могла забыть те жуткие мгновения, когда врачиха промывала ей огромную ссадину, вытаскивала из-под кожи два камешка, состригала ножницами грязные красные лохмотья. А потом всё прижигала, прижигала йодом… Больно было ужасно! Ещё и теперь ныло и дёргало, будто в ту коленку сердце переселилось.
Но во время всей операции Ольга почти что ни звука не проронила. Очень хотелось заплакать. Между прочим, ей даже говорили, что полезно пореветь немного, когда слишком больно. Однако приходилось зубы всё время стискивать и молчать, потому что рядом стоял Огоньков. Сам привёл её туда и, когда врачиха сказала ему выйти, твёрдо ответил:
— Нет!
— Она тебе кто — сестрёнка?
— Из моего звена. Я вожатый!
Добрая врачиха, конечно, и знать не знала, какой Огоньков вожатый и что у него за звено. Она только растерянно плечами пожала:
— Ну… ладно.
И Огоньков остался.
— Чего, домой тебя проводить, что ли? — неловко спросил Огоньков. — Мать небось там икру мечет?
— Не мечет, — ответила Ольга. — Она во вторую смену ушла. Её до самого полдвенадцатого ночи не будет.
— А кто будет?
— Я.
— Погоди, а… это самое…
Ольга догадалась: Огоньков про отца хотел спросить. Отца у неё не было. Она ещё в малышовскую группу ходила, когда отец… уехал. Да, так мама сказала: «Уехал».
И теперь он слал только переводы денег. Каждый месяц мама говорила:
— Надо на почту сбегать…
А в руках у неё была всегда одинаковая серовато-жёлтая картоночка с таким пушистым оборванным краем. Ольга (уж забыла откуда) знала, что это отцовский перевод. Однажды она заглянула в эту бумажку: «45 руб. 00 коп.». Вот, значит, сколько полагается на её воспитание — сорок пять рублей…
О бывшем отце и о картонных переводах Ольга думала привычно, спокойно. Только не любила, конечно, когда об этом выспрашивали.
А Генка — он ведь ничего не знал. Однако сразу почувствовал, что начинается неловкость, и замолчал. «Как Борис Платоныч», — подумала Ольга. И стало приятно, что он чем-то похож на старика ботаники.
— А хочешь, пойдём к нам, — прервал молчание Огоньков. — Чайку по стаканчику треснем…
— Как треснем?
— Ну выпьем. — И вдруг добавил — У меня дед чего-то загибается. — Постучал пальцем по груди. — Моторчик отказывает.
Ольга с трудом слушала Огонькова. Слова его были какие-то колючие, будто ежи. Едва возьмёшь — тотчас хотелось бросить. Не могла она себе как-то представить домашнее неторопливое чаепитие рядом со словом «треснуть», а болезнь старика ботаники рядом с придурочным «загибается». Словно Борис Платоныч не человек, а сгоревшая спичка.
— Ну чего, пойдёшь? — уже нетерпеливо спросил Огоньков.
Ольга кивнула.
— Лады!.. Не болит?
— Прошло уже.
— Деду скажем, что упала, и больше ни звука… В общем, что без драки. А то он знаешь… Он это самое…
Они шли вдвоём по улице. И Ольга чувствовала себя не очень-то удобно. Идёшь со взрослым мальчишкой, он тащит твой портфель, на брата и сестру — сразу видно! — не похожи…
А вот Огоньков наоборот: шагал себе как ни в чём не бывало, болтал, сыпал своими неудобными, непривычными для уха словечками. Пожалуй, даже весёлым казался.
Такая уж была черта у Огонькова. Правда, Ольга распознала её потом. Огоньков если кому верил, если кого принимал в свои, того не стеснялся, с тем разговаривал обо всём и тому доверял. А к слову сказать, таких вот «своих» у Огонькова почти не было. Но зато уж друзей он помнил навсегда. И о каждом говорил мечтательно и грустно. Например, так: «Вот у меня дружок был в лагере, так мы с ним знаешь!..» Но в школе до сих пор ни с кем Огоньков так и не сошёлся. Второй год здесь учился, а всё особняком, всё мимо.
Только вот одна Ольга за него заступилась.
* * *Огоньков, оказывается, жил почти рядом с ней, в соседнем переулочке. Минуты три или четыре ходу. У него был домина с необъятной лестницей, тусклыми длинными зеркалами, стоящими, как стражники, по бокам, и старинным, неспешным лифтом.
Огоньков сперва нажал шестой этаж. Но когда они проезжали третий, быстро нажал красную кнопку «Стоп», открыл дверь.
— Лифт же испортишь! — сказала Ольга. — Ты что! Она, между прочим, правильно ему сказала. Огонькову до третьего можно и на одной ножке допрыгать. А если кто правда на шестом живёт?.. Ольга, например, даже на седьмом жила. Так без лифта туда добираться — это же буквально весь воздух выдышишь.
Но Огонькову разве такие вещи объяснишь?!
— Не бойся, — распетушился он. — Тут школа, рука мастера!
Он вдруг помчался на четвёртый этаж, вызвал оттуда лифт! Кабинка послушно пошла кверху. Тотчас она вернулась обратно вместе с Огоньковым.
— Ну где я его испортил? — торжествующе закричал Генка. — Тут дело не в порче, а в точности движений, поняла? Я точность движений отрабатываю!..
— Зачем?
— Надо!
* * *Старик ботаники лежал на очень широкой деревянной кровати, разукрашенной резными фруктами и людьми. И кругом было всё старинное, и пахло старинным. И книги поблёскивали зелёным и красным в застеклённом шкафу на львиных лапах. И с потолка спускалась потемневшая медная люстра.
— Вот привёл к тебе гостя, дед! — громко сказал Огоньков.
Старик ботаники приподнялся на мягкой подушке.
— Оля пришла! — Он улыбнулся, быстро осмотрел её добрыми глазами. — Вот так чудо! Вот так молодец!.. Ой, ой! Погоди! Ногу себе где-то разбила. Господи! Кровь-то какая!..
И правда: на бинте просвечивало красное пятнышко. Надо же, просочилось!..
Старик ботаники стал её расспрашивать, что да как, и Ольге пришлось малость приврать. Потом они стали говорить про школу. Борис Платоныч жаловался, улыбаясь:
— Генька-то мне ничего не рассказывает. Всё сам с собой, как на необитаемом острове живёт…
Вопросы его были совсем простые. Ольге хорошо и спокойно было отвечать ему, сидя на прямом деревянном стуле с высоченной, как башня, спинкой.
Когда взрослые с детьми разговаривают, то они обычно что? Или веселятся над тобой, словно ты конферансье, или начинают тебя веселить. Но редко кто из них говорит серьёзно. Редко кому интересно просто поговорить. А Борису Платонычу именно было интересно.
— Дед, рубать чего есть? — крикнул Огоньков откуда-то из другой комнаты.
— Суп я сварил, из пакета. А второе, Геня… Сходи, дружок, за котлетами. И с вермишелью их отварной…
— Я суп твой греть поставлю, посмотрите здесь! — Входная дверь захлопнулась.
Через две минуты Ольга пошла на кухню, к супу. Боже ты мой, что это была за кухня! В жизни Ольга не видала столько посуды грязной. Вся мойка была завалена ею и весь столик. И на полу, на жёлтом линолеуме, сплошь пятна — чёрные, серые, бурые, какие-то зелёные, — словно это не пол, а географическая карта.
Она вернулась к старику, и, видно, на физиономии было у неё что-то такое написано. Старик ботаники спросил — Ольга только покраснела. Ответить она не знала как и поэтому не решалась. И вдруг в голову пришли самые простые слова:
— Можно, я там… Я хочу помыть там немного. Старик ботаники смотрел на неё одну секунду. Потом глаза отвёл. И, честное слово, Ольга не ошиблась: он покраснел! Покраснел и сказал:
