Виктор Голявкин - Совесть
— Но ведь мы думали, что через час-полтора вернёмся… Да доберёмся как-нибудь. Быть того не может, чтобы не добрались!
— В погребе молоко стоит холодное-холодное… — безнадёжно сказала Валя, — и арбуз громадный!
— Неплохо бы арбузика! — вздохнула Кира.
…Уезжая по делам в райцентр, Валина тётя расцеловала девочек, показала им, где в погребе стоит обед, молоко, лежат горкой арбузы. Оставила она девочек без малейших опасений: большие ведь! Могло ли ей прийти в голову, что они сразу ринутся в степь в поисках миражей? Валя рассказала Кире, что в степи часто можно увидеть мираж. Иногда над озерцами появляются целые замки, причудливые сказочные дворцы. «Ой, пойдём поглядим! — упрашивала Кира. — Я никогда в жизни не видела мираж!»
Теперь она его видела. И не один. Уже после того, как они поняли, что не знают, в какой стороне находится совхоз, и стали плутать по степи, Кира вдруг увидела впереди дом под черепичной крышей, дерево, копну сена. Она кинулась туда: «Да вон же совхоз!» Но что такое? Под домом течёт голубая полоса, она всё шире… Поднялось в воздух дерево и поплыло стоймя. Стронулась с места и копна. И вот всё бесследно растаяло.
— А я тоже сперва подумала, что правда, — сказала Валя.
И потом не раз маячили в дрожащем мареве домики, купы деревьев, то туманно, то отчётливо. Но замков не было.
Пить хотелось нестерпимо.
Но даже самой маленькой бутылки с водой они не догадались захватить!
— Искупаемся? — предложила Кира.
— Да ты что?! Тут же сплошная соль. Каждая царапина саднить будет.
Кира вздохнула:
— Да-а… соль! Оттого всё такое… седое.
Холодноватый, притушенный тон был и у пёстрых берегов, и у воды, нежно-зелёной вдали, плотно-сизой под берегом. Точно кто-то, раскрашивая степь и море, щедро подмешал в краски белил. Седой застывший налёт соли лежал на каждой травинке. Всё — почва, вода, растительность, казалось, и самый воздух — было пропитано солью.
Нечаянно Кира взяла в рот сорванную солеросинку — и во рту стало очень солоно. Да что солеросинку! Руку свою лизни — у кожи солоноватый вкус.
Кира присела на корточки у воды, опустила в неё палец. Вода была тёплая и словно бы густая. Кира вытерла палец о подол платья, и всё-таки через минуту он покрылся беловатым налётом.
Они брели под палящими лучами, уже сами не зная куда.
— Хоть бы птица какая пролетела! — пробормотала Кира.
Ничего живого не было вокруг — унылая пустота. Никто не бегал, не летал, не пел, не стрекотал. Вероятно, в земле жили суслики и полевые мыши, но и они попрятались от жары в норы.
Да и живут ли здесь суслики-то?
Вдруг Валя встрепенулась:
— Лесополоса!
Серели в стороне не то кусты, не то низкорослые деревья.
Девочки прибавили шагу, бежать они были не в силах.
— И тут обман! — мрачно проговорила Валя.
— Но всё-таки хоть не мираж, — сказала Кира.
Огромные, с добрый куст ростом, заросли чертополоха. Тени эти чертополошьи великаны не давали. Может быть, в самой гущине и была скудная тень, но забираться туда нечего и думать: исколешься, занозишься.
Перила мостика. Мостик? Значит, речка?
Что протекало в этом пологом овражке осенью и зимой — речушка ли, ручей — неизвестно.
Сейчас почва была твёрдая, морщинистая, растрескавшаяся и напоминала кожу слона.
Лишь под серединой моста притаилась жалкая лужица. Чтобы оказаться в тени, надо было забраться в эту лужицу.
Всё-таки они полезли под мостик, притулились на краю болотца.
— Если бы мы не надели белые платочки, давно бы умерли, — хрипло сказала Валя. — Замки! И зачем только я поддалась на твои уговоры!
— Сейчас что уж об этом говорить… А эти зверюшки нас не заедят? — Кира брезгливо поморщилась. — Ой, а что это они делают?
Стайка маленьких мух сновала над болотцем. Мухи опускались на воду, бегали и скользили по ней, снова взлетали и снова садились. Ни одна из мушек не села на девочек, даже не задела их ни разу.
— На коньках катаются, — с удивлением сказала Кира. — Ну точь-в-точь. Надо же!
Мушки, и правда, будто весело катались на коньках. По насыщенной солью воде они скользили, как по льду. Становились ровными рядами и все вместе быстро катились в одну сторону. На мгновение останавливались и так же согласованно, все одновременно, катились в другую. Потом направление почему-то менялось: мушиная стая неслась, скользила уже иначе. Но ни одна мушка не выбивалась из строя.
— Чудеса! — прошептала Кира. — Тренировки у них, что ли, такие? Наши бы ребята на физкультуре так здорово! Зарисовать бы, да пальцы у меня не шевелятся.
Всё-таки она развернула тетрадку. Всю дорогу Кира её тащила с заложенным в тетрадку карандашом, хотела зарисовать воздушные замки. Неловкое движение — карандаш выскользнул, упал на землю и… провалился в трещину.
— Ну-у! — Кира заглянула в трещину. Карандаша и след простыл, почва проглотила его.
— Если бы у нас были спички, — уныло проговорила Валя, — мы могли бы зажечь костёр. Чтобы нас нашли.
— А где бы мы хворост взяли?
— Мостик этот подожгли бы.
— Мостик, может, зимой нужен. Ведь зачем-то его тут построили. Да при таком солнце костра, пожалуй, и не увидишь… Пойдём. Всё равно тут тени нет.
— Мне вот-вот станет дурно. — Голос у Вали был совсем сонный. — В обморок упаду…
— Нет, уж лучше не падай. А то я буду приводить тебя в чувство водой из этого мушиного протухшего болотца. — Кира старалась говорить шутливым тоном, но смотрела на подругу с беспокойством. Помогла ей подняться.
Они поплелись дальше.
Солнце слепило глаза. Хоть бы какой ветерок подул! Опять куст чертополоха. Теперь уж не обманешь! Видим, что не дерево.
И вдруг Валя остановилась и… опустилась на землю.
— Валечка, что ты? Споткнулась?
Валя бессильно приникла к земле, прикрыла голову руками.
— Не могу больше! Шагу ступить не могу…
— Но лежать ещё хуже! Вставай! Мы выйдем на дорогу. Или кто-нибудь проедет мимо.
— Неужели ты не видишь, что никто здесь не ездит, не ходит? — с раздражением сказала Валя. — Этот край степи совсем заброшенный…
— А может, поедет кто-нибудь… Ну, возьми себя в руки! — Кира топталась над Валей, чувствуя себя совершенно одуревшей: «Да что же делать? Вот напасть-то!» — Послушай, Валечка! Встань! В каких положениях люди не падали духом! Ну, подумай! Вот тётя твоя вчера нам рассказывала про партизан. Здесь, в Крыму! Как они в горах прятались и еды совсем не было. Там и ребята среди них, может, младше нас…
— В горах — тень! — пробормотала Валя.
— И в степи были партизаны, ну, что ты говоришь? Наверно, и здесь тоже, на этом вашем чёртовом Сиваше. Им-то насколько хуже, чем нам, приходилось!
— То всё во время войны было…
— Будто, когда нет войны, можно распускаться! — Кира пыталась насильно поднять Валю, тянула её за плечи, за руки.
Всё было напрасно. Тяни не тяни. Валя совсем обмякла, валилась безвольно на землю и только твердила:
— Не могу идти… у меня нет сил…
Кира даже запыхалась. Постояла минуту в раздумье. Потом сказала решительно:
— Ну, вот что! Я побегу, может, отыщу какую-нибудь дорогу, по которой машины ходят. Буду всё время громко кричать на бегу…
— Если ты уйдёшь, я сразу умру, — твёрдо сказала Валя. — Я не могу остаться одна…
Сидя возле Вали, Кира озиралась со страхом. Какая злая степь! Местами земля совсем облысела — голая, твёрдая корка, вся в трещинах. Даже полынь отказывалась расти.
…Из окна был виден Таврический сад. У них дома в Ленинграде. Громадные ветвистые липы. Кроны раскинулись шатром, тень от них густая и такая прохладная, что её можно пить, как воду. Зимой стволы чернели на белом снегу. Издали казалось, что они вырезаны из чёрной бумаги и наклеены на белую. Будто аппликация. Падал крупный снег. Можно высунуть язык и поймать снежинку. Как это вкусно — снежинка!
А здесь не снежинки летают. Здесь мушки. Скользят, как по льду. Очень солёному. Надо спросить у преподавательницы зоологии Клавдии Петровны, зачем мушки так тренируются? В кабинете зоологии Санька Громов толкнул её, Киру. От неожиданности она уронила чучело дикой утки и страшно испугалась: ей показалось, что утиный клюв треснул. Трещина, если и была, то неглубокая — карандаш бы в неё не провалился. Дикие утки не прилетают на Сиваш. Что им тут делать, когда всё вокруг солёное? Подняв утку с полу, Кира дала Саньке тумака. А ведь Санька умный, он что-нибудь придумал бы. И он мог бы тащить Валечку на спине, а ей это не под силу. Клавдия Петровна тогда выставила из класса их обоих — и Саньку, и Киру. А вдруг она никогда больше не увидит Клавдию Петровну? Мамочка! Да что же это такое?!
Сквозь закрытые веки и то отсвечивает красным. А приоткроешь глаза — так и ослепляет белёсая, растрескавшаяся земля и море, лиловое, какое-то металлическое…
