Алиса и Диана в темной Руси - Инна Ивановна Фидянина-Зубкова
Ковыль всё шуршал и шуршал, говорил и говорил. И договорился он до того, что наши мадмуазели уснули, захрапели самым настоящим богатырским сном. Вместе с ними отключился и их командир Тимофей.
– Хр-хр-хр-хр… – сопели девичьи ноздри и чёрный крючковатый клюв героя контрразведки.
– Хр-хр-хр-хр! – шумел ковыль громче обычного и абсолютно предательски по отношению к трём спящим недорослям, всё звал, звал и звал кого-то.
– Это что за комарики тут пригорюнились? – вострое копьё потрогало неподвижные спины девушек.
Те не просыпались. И поляница удалая Настасья Микулишна шумно слезла с коня богатырского, наклонилась, перевернула тела лицами вверх, рассмотрела их, и не признав в них ни друзей, ни врагов, взгромоздила дитяток на седло, а сама взяла коня за уздечку и потянула вороного по направлению к своему родному дому – на заставушку неприветливую. А на птицу чёрную полудохлую баба русская ни одним глазочком не взглянула даже. Так и остался наш Тимошенька валяться в мураве Баюн-траве, песни дивные вполуха слушая:
Спи-поспи, мой ворон,
один ты в поле воин,
один ты в поле лучник,
моей беды разлучник,
баю-бай, засыпай,
баю-бай, придёт Мамай,
а ты ворон не грусти,
крепко спи, спи, спи.
Глава 15. Как поляницы по полю гуляли
Но как же там дела у нашей Полуверицы? А та галопом домчалась до дубовых ворот поляниц непокорных, взмахнула костлявой рукой, и её одежда, и без того обветшалая, вмиг превратилась в рваные лохмотья, а горб совсем уж пригнул её нос к сырой земле, в руках же вырос костыль. Постучала она тем костылем звонко-презвонко по бревнам тесовым, да и говорит. Ан нет, криком кричит, шумит, так как поляница-караульщица высоко на смотровой башне сидит, далеко глядит, свои уши низёхонько к земле не опускает, а как назло, ещё и булатным шлемом прикрывает.
– Подайте милостыню припасенную калике перехожей! – гудит как из подземной трубы Полуверица. – Подайте милостыню припасенную калике перехожей!
Услышала знакомые вопли поляница удалая Василиса Микулишна, вылезла из-за бойницы, вышла на деревянную приступочку, взялась белыми ручками за поручни, свесила буйную голову вниз, увидала у ворот комок земли и зашептала во всю мочь:
– А-а, это ты шумишь, Степанида? Не кричи шибко, не буди лихо, не колыхай Мамая в поле, да Илью Муромца в неволе. Погодь, погодь, щас тебе вынесут помоев немножко да гнилую картошку!
И отправила поляница условный знак своей подруженьке Насте Королевишне, внутри заставы сидящей, за караульщицей Василисой смотрящей. А условных знаков у них было всего три, и спускались сии знаки на веревочке в кувшинчике. Ежели мелкий камешек со смотровой вышки вниз поедет, значит, у порога нищий сброд толчется, подаяние выпрашивает. Ежели средний камешек в горшке лежит, то дикий зверь неподалеку ошивается, а это верная примета того, что бойким бабам пора на охоту. А если самый большой камень вниз опустится, то это татарин по полю едет, монгол по степи скачет – нужда в поход военный собираться. Ну, а если ковыль-предатель загудит, то не иначе богатырь к поляницам летит.
На сей раз аж сразу две занозы укололи без дела прохлаждающихся великанш: первая заноза – калика Степанида приперлась за новой порцией пищи насущной, а вторая – ковыль призывно зашумел веселой трелью. И это означало, что это ни богатырь в траве прячется, и ни его буйный конь копытами стучит, а олень раненый ногами сучит, или нежить какая себе хатку в Куликовом поле строить надумала. Но и то, и другое – непорядок! А посему, посовещавшись, отправили на поле Куликово всего лишь одного бойца Настасью Микулишну на вороном коне.
А со Степанидой быстро разобрались: отворили для неё малую дверку, коя поляницам по пояс всего, и кинули калике перехожей, как псу смердящему, остатки хлеба, куль пропавшей картошки да косточек обглоданных немножко. И как только дверь перед носом Полуверки захлопнули, так и забыли про попрошайку навсегда, надолго и навечно – до следующего раза:
– Вот зараза!
– Ну и на том спасибо! – выдохнула Степанида.
Кинула она клюку за ненадобностью наземь, выпрямила горб насколько смогла, да и одежду свою подправила – ткань холщовую расправила. А припасы спрятала в многочисленных складки, косточки же в длинные рукава распихала. А опосля и о своих святых спасительницах вспомнила – Диане и Алисе. А как вспомнила, так и помчалась галопом на то место, где она их бросила. А по дороге примеретила богатыршу и её коня, который нёс на себе спящих девочек. Остановилась Степанида как вкопанная, поразмыслила да прикинула своим мозгами:
– Это что же получается? Они моих дитяток к себе у хату увезут, под замки пудовые закроют, да нянькаться с ними станут: к боям кулачным приучать, да щит и меч для них ковать. А как же я? Я ж тогда ни к тятьке, ни к мамке не вернусь. Нет, так дело не пойдёт!
Обернулась Полуверица вокруг себя три раза и предстала пред Настасьей Микулишной сухой обгорелой берёзой.
А как богатырша ближе подошла, то несказанно изумилась:
– Что за чёрт? Отродясь здесь сухой берёзы не было.
Но не успела она эти слова договорить, как полетели в её коня клубни картошки, а в глаза конские – острые косточки от дичи. Взбрыкнул конь на дыбы, скинул с себя поклажу и поскакал прямиком до дома. Осталась поляница одна. Поглядела, посмотрела на диво чудное, да и развела руками:
– Ай, потом поганое древо выкорчуем!
И только она хотела поднять двух спящих крох и взгромоздить себе на горбушку, как поганое дерево пошло на неё войной. Плюнула Настасья Микулишна и побежала за подмогой. А берёза та обугленная вспыхнула синим незаразным пламенем, да и сгорела дотла, и ни одной травинки вокруг себя не подожгла. А вместо неё выросла из-под земли Степанида. Растормошила старая детей, разбудила, надавав хлестко по их щекам неокрепшим. И затараторила, спеша да сбиваясь:
– Скорей бежать отсюда надо, щас злые поляницы прибудут за своей поклажею, за вами то бишь.
Алиса с Диной как глаза продрали, так ничего понять и не могут. Ну и сладко же мурава их убаюкала! А когда наконец до них дошла мысль старушки-подружки, то они с перепугу не поняли куда же им бежать, в какую сторону?
– Туда! – показала Полуверка.
И
