Елена Серебровская - Начало жизни
— Маруся! Здравствуй! Ты здесь?..
— Я тебя искала, — сказала она ему просто.
Миша посмотрел на нее, будто только что в первый раз увидел, и взял за руку:
— Идем, пройдемся.
И она послушно вышла с ним на маленькую глухую улицу. Он рассказывал, что скоро его возьмут на завод, потому что мастер им очень доволен, что теории учат мало, а больше практике, но он нашел нужную литературу и читает помимо занятий.
— А ты как? Как там ребята? — спросил он, любуясь Машей исподлобья.
«Значит, она ему не рассказывает. Или он ее не видит?» — подумала Маша. И спросила:
— Разве ты… никого не встречаешь из школы?
— Когда же? Ездить мне далеко, на одну дорогу уходит два часа в день. И учиться приходится как следует. И потом, я же продолжаю чертить эти… разные там объявления для магазинов.
Он говорил простодушно и трудно было не верить.
— Что у тебя? — спросила она, показывая на сверток. Она хорошо видела, что это карточки, но хотела рассмотреть их.
— А вот… Вышел только неважно. Хочешь на память?..
Они остановились у чужой парадной, долго рассматривали карточки. Потом он выбрал лучшую, осторожно согнул и оторвал от листка, на котором были напечатаны все шесть. Карточка была маленькая, — наверно, он должен был получить пропуск на завод.
— Теперь у меня будет… — сказала Маша, робко поблагодарив его взглядом. — Знаешь, без карточки очень тяжело.
— Я берегу твою, — сказал он, а Маша сразу подумала: «Не только мою, наверно, ты бережешь». Но вслух не сказала.
Потом они бродили по парку, смеялись неизвестно чему. Потом оба разом вспомнили, что надо учить уроки, что пора домой.
— До свиданья, — сказал Миша, не отпуская ее руки. — Когда я окончу фабзавуч, стану свободнее. Знаешь, ты запиши мой адрес на всякий случай. Твой я наизусть знаю.
Она достала карандаш и записала. Он проводил ее до ее дома. С минуту они снова подержали друг друга за руку, помолчали и разошлись.
И всё сразу изменилось. Школа стала приветливей, школьные дела — интересней, учителя — добрей, домашние задания — короче и легче. Когда что-нибудь было не так, она доставала его карточку, смотрела на нее, говорила ему шёпотом несколько ласковых слов и снова прятала карточку в маленький чистый конверт. Она была довольна, спокойна. Девочка из параллельного класса потеряла для нее всякий интерес. Нет, никто ничего не отнял у Маши!
Глава пятнадцатая
Для тех, кто готовился вступать в комсомол, был организован политкружок. На первом же занятии этого кружка Маша встретилась с Колей Сорокиным.
Собственно, смешно сказать: встретилась. Разве не встречалась она с ним каждый день в классе? Он и сидел-то через одну парту от нее. Но в классе они были ученики и только. Вот рассорились и не разговаривали между собой, и никто на это внимания не обращал. Не то было в кружке. Здесь собрались люди, принявшие серьезное решение в своей жизни. Их объединяло это серьезное решение, оно несколько подымало их над прочими ребятами в красных галстуках, еще не готовыми для такого решения, еще не бравшими в руки таких книг, как Ленин «О марксизме» и Сталин «Вопросы ленинизма». То, что прежде было позволительно и невинно, теперь выглядело совсем иначе. Приняв решение о вступлении в комсомол, они позволяли судить себя строже, суровей.
Сорокин понял это на первом же занятии. Руководитель кружка задал вопрос по разделу «теория и практика». Лоза ответила, но кое-что забыла сказать. Сорокин поднял руку и дополнил ее выступление. Руководитель, заключая тему, несколько раз назвал их имена вместе: «Лоза и Сорокин правильно сказали, что…»
Она и прежде раза два или три здоровалась с ним, а он делал вид, что не замечает. Сейчас он не чувствовал за собой такого права. Да и Майданов давно ушел из школы, никаких романчиков в классе не было. Коля не мог забыть своего обидного одиночества в тот месяц, когда его мать уезжала в дом отдыха. Не мог забыть и нечаянно подсмотренную им смешную картину, когда умная, сознательная девочка лезла с биноклем на забор. Нет, он не считал возможной прежнюю дружбу, но мелкое злопамятство унижало его в собственных глазах. Лоза — его товарищ и больше ничего. С товарищами принято здороваться. И он стал снова здороваться с Лозой.
«В. И. Ленин. «Карл Маркс» — записывала между тем Маша начало своего конспекта — Маркс родился в 1818 году в городе Трире, в зажиточной семье…»
Законспектировать биографию Маркса не составляло большого труда, хотя и в ней не всё давалось легко. «Рейнские радикальные буржуа, имевшие точки соприкосновения с левыми гегельянцами, основали в Кельне оппозиционную „Рейнскую газету”», — говорилось в книге. Записать эту мысль короче никак не удавалось, мешали не совсем понятные слова «радикальные», «левые гегельянцы». Конечно, книга была написана для взрослых, и притом так сжато, что сжать ее еще было не под силу Маше Лозе, а может, и не только ей.
Еще трудней стало, когда она подошла к разделу «Философский материализм». Что такое «гносеология»? Слово «демиург» представлялось в виде змея, стоящего на хвосте.
Изо всей брошюры Лоза поняла лучше всего разделы «Классовая борьба» и «Социализм». Это было знакомо, об этом она часто читала в газетах и даже сама делала доклад на целых пятнадцать минут.
Раздел «Социализм» оканчивался мыслью, которую Маша переписала в тетрадку полностью, не сокращая: «Наша задача по отношению к мелким крестьянам будет состоять прежде всего в том, чтобы их частное производство и частную собственность перевести в товарищескую, но не насильственным путем, а посредством примера и предложения общественной помощи для этой цели. И тогда у нас, конечно, будет достаточно средств, чтобы доказать крестьянину все преимущества такого перехода, преимущества, которые и теперь уже должны быть ему разъясняемы».
Это была мысль Маркса и Энгельса. «Теперь уже должны быть разъясняемы…», — писали они, писали пятьдесят и больше лет назад. Вот когда уже надо было подготавливать крестьян к мысли о коллективизации. Тут было над чем задуматься.
Отец Маши вернулся из Лодейного Поля не так давно. Он сам был увлечен идеей коллективизации и всячески старался разъяснять людям, собиравшимся в селах и деревнях на сходки, что больше никогда не будет кулаков и батраков, что на общие, колхозные поля придут машины и облегчат тяжелый крестьянский труд. Но всюду он замечал столкновение взглядов, борьбу, всюду рядом с передовыми, верными советской власти Людьми находились и противники колхозов. Они держались в тени или нагло шумели, маскировались или прикидывались непонимающими. Пожалуй, обстановка была еще острее той, в которой он настойчиво продвигал в жизнь свои взгляды о наследовании приобретенных признаков, о возможности переделывать природу по воле человека. Только те, ученые, язвили его одними словесными снарядами. Здесь же иной раз пахло кровью.
— Если уж меня, беспартийного интеллигента, послали на село, то ты можешь себе представить, Нюся, как там трудно, — рассказывал он дома, сидя за самоваром. — При мне хоронили молодого парня, селькора: застрелен из обреза неизвестно кем. Там есть и замечательные вожаки-партийцы, которых слушают, потому что — свои, и говорят не по-книжному. Но всё-таки, сколько еще надо поработать с нашим крестьянством! Большая сила брошена в деревню, но всё это — первые шаги, начало. Летом у нас намечена еще одна поездка туда же с лекциями.
Маша слушала отца, затаив дыхание. В колхозе, куда она ездила со школьной бригадой устраивать красный уголок, было спокойно, он находился рядом с городом, люди в нем были, наверно, сознательней.
Какая трудная эта книжка о Марксе! К именам Маркса и Энгельса Маша относилась благоговейно — они всё основали, они начали то дело, благодаря которому возникла Советская страна. Нет сомнения, что каждое их слово надо изучать и стараться понять. Руководитель кружка назвал кое-какие брошюрки неизвестных Маше авторов, в которых всё излагалось популярно. Маша взяла эти брошюрки в библиотеке и принесла домой. Но как только их увидел отец, он почему-то стал усмехаться. Повертел брошюрки в руках, положил на стол и сказал:
