Избранное в двух томах. Том 2. Повести и рассказы [1987, худ. Б. Н. Чупрыгин] - Анатолий Иванович Мошковский

— Валяй.

Юрка икнул, глотнул побольше воздуха, взялся обеими руками за холодные ручки и, напрягая всю имевшуюся в его не очень упругих мускулах силу, мужественно оторвал от пола эту штуковину — название ее он уже забыл. Подняв ее на уровень живота, Юрка посмотрел на Зимина, и старался смотреть так, чтобы ни разу не моргнуть. Он чувствовал, как силы катастрофически быстро уходят из его рук, пальцы коченеют, позвоночник начинает прогибаться.

— Тяжело? — спросил Зимин.

— Пустяковина! — Юрка изобразил на лице что-то вроде улыбки.

— Подержи еще, а я пойду прикурю.

И Зимин целую вечность где-то ходил, вытаскивал из кармана пачку папирос, прикуривал, пересмеивался с кем-то, а Юрка держал…

— Хватит, — сказал Зимин, входя.

— А то еще могу, — проговорил Юрка, чувствуя, что через секунду его онемевшие пальцы разожмутся или позвоночник переломится и он вместе со штуковиной рухнет на пол.

— Вижу, — ответил Зимин, мельком глянув на него.

И Юрка опустил на пол перфоратор, потер ладонь о ладонь.

— Я б до утра мог, — сказал он.

— Чувствую, — ответил Зимин, отодвигая ногой инструмент. — Ты мне нравишься, парень… Только учти, работа будет такая: скала, морозище, на поясе веревка, в руках перфоратор, под ногами пропасть, и так восемь часов.

— Пустяковина! — Юрка посмотрел в пол, чтобы только не видеть этого шрама, и вдруг добавил: — Хотите, я вам Джека Лондона буду носить? У меня есть почти все собрание сочинений, последние тома папа перешлет…

Слово «папа» в этой обстановке прозвучало неуместно.

— Хочу… А кто твой па… па… отец?

— Доктор… Врач-окулист — по глазам.

Зимин еще раз внимательно осмотрел расслабленную фигурку и спросил:

— А мне не влетит от твоего папы?

Юрка опять долго не давал раскрыть ему рта, горячо уверял, что папа здесь ни при чем, а он всю жизнь мечтал бурить и взрывать, покорять реки, горы, тайгу… Ну что с таким можно было поделать? В свободное время Зимин посвятил Юрку в тайны горного дела, обучил обращаться с перфоратором и другими буровыми инструментами. Он так здорово подковал парня, что через неделю тот сам выступил в роли учителя и привел к Зимину Федора, который после Юркиных лекций мог сойти за бурильщика-профессионала…

И вот колонна идет сквозь тайгу, наполняя ее гулом и треском, с гусениц летят комья снега, дымки рвутся из труб. Сани с компрессором и обогревалкой тащатся сзади, с хрустом наезжая на кусты и корни деревьев. Рев моторов и людские голоса обгоняют колонну, и чем дальше она углубляется в тайгу, тем пугливей разбегается перед ней тишина. Дятел, обронив ворох снега, снялся с сосны и отлетел в сторону; заяц, унюхав чуткими усиками опасность, ускакал в глухую чащобу; белка по голым веткам лиственницы огненным комочком метнулась с дороги…

По пояс проваливаясь в сугробы, впереди шел Зимин и, прощупывая дорогу, торкал в снег шест. Юрка бежал возле саней с трубами и хорошо видел его невысокую фигуру. Грязноватая стеганка и ватные штаны не делали его неуклюжим. Зимин двигался легко, проворно, и даже что-то веселое и удачливое было в каждом его жесте. Стужа сводила Юркино дыхание, одежда стягивала, словно ремнями, снег утомлял, слепил и грозил попасть в валенки, а этот Зимин с какой-то мальчишеской удалью перебрасывал из руки в руку шест и, поворачивая к ним разгоревшееся на морозе лицо, звонко кричал бульдозеристу:

— Левее жми, левее!

Косой, налитый кровью шрам смотрел на Юрку, и Юрка, проклиная себя за слабые нервы и нежное воспитание, отводил глаза.

Гусеницы рубили на дольки снег, дорога визжала и плакала под санями, слепое пятно солнца глядело на них, жег мороз. А они шли и шли вперед. Иногда бульдозер, пробивавший дорогу, останавливался, и из кабины выглядывал черномазый Васька.

— Не пролезем…

— Газуй! — кричал Зимин и грозил шестом.

Васька газовал, и бульдозер боязливо протискивался меж громаднейших лиственниц, а за ним, как нитка сквозь ушко иголки, пролезала колонна. Если же дорогу преграждали толстенные деревья, бригадир велел идти в обход; под ножом бульдозера ложились осинки и березки, и стволы их хрустели под блестящими траками.

Вдруг Васька выключил газ.

— Ты чего? — подлетел к нему Зимин, вскочил на гусеничную ленту, облепленную снегом, и рванул дверь.

— Запоремся, — плачущим голосом ответил Васька.

Стена осин преграждала им путь. Проход был слишком узок.

— Газуй, — сказал Зимин.

— Ты что, очумел? — вытаращил глаза Васька.

— Видишь, обхода нет, вали правую осину, потом левую — будут ворота прямехонько в рай.

— Тебе смех, а мне по шапке дадут! — крикнул Васька. — Тащи пилу, Гришаков!

Зимин хлопнул его рукавицей по голове:

— Выйди из машины.

— Да ты в своем уме? Погибну с ней, а…

— Оставайся, черт с тобой!

Секунда — и Зимин очутился за рычагами.

Чихнув синим дымом, бульдозер взревел, затрясся. Гусеницы тронулись, пережевывая снег и закидывая собравшихся вокруг бурильщиков белыми комьями. Потом бульдозер дал задний ход, привстал на дыбы и ринулся к осине. Сбавил газ, приподнял нож… Удар! Осина застонала, накренилась. Бульдозер откатился, свирепо пыхнул дымком… Удар! Обламывая сучья, выворачивая наружу смерзшиеся корни, осина повалилась.

Зимин словно прирос к рычагам. Сгорбившись, сбив на затылок ушанку с болтающимися тесемками, он смотрел перед собой, и на открытом лбу его прорезались глубокие морщины.

Через минуту еще две осины лежали в снегу.

— Ну и дает! — блеснул глазами Андрей, поправляя на голой шее малиновый шарф. — Танковая атака!

Гришаков, стоявший рядом с Юркой, понес к обогревалке пилу.

Зимин спрыгнул на землю, в его серых глазах засело что-то холодное и резкое: были в них и жестокость, и боль, и непреклонность, а может, это только так казалось Юрке, начитавшемуся разных книг и еще в пятом классе прозванному фантастом и дурилой. Он хотел немедленно спросить у бригадира, где он научился водить бульдозер и таранить лес. И когда Зимин застегивал стеганку, Юрка подскочил к нему.

— Не путайся под ногами, — сказал Зимин, и не глаза — куски льда коснулись самой души Юрки. Он отступил к Андрею.

Зимин поднял шест и опять побежал вперед.

Скоро деревья поредели, и колонна вышла на полянку. Лес оборвался, и в глаза людям ударил блеск. Сколько было снега? Он начинался у их ног, ошеломляюще белый, и уходил в ложбинку и взлетал к гребню, где, цепенея, стояли одинокие деревья. На гребне этот снег вдруг обрывался; там, за этим гребнем, снег уже был совсем другой: голубоватый, подернутый легчайшей дымкой, он раскинулся на десятки километров и кончался темной полосой тайги. За гребнем была Ангара, не видная