Чудеса Дивнозёрья - Алан Григорьев

— А у нас, между прочим, сегодня на обед картошечка, грибочки солёные, пирожки с вареньем. Вишнёвым, твоим любимым.

Уши коловерши на мгновение встали торчком, но сразу же вяло поникли.

— До пирожков ли нынче? У меня, можно сказать, жизнь не удалась.

— Да что случилось-то? — Тайка упёрла руки в бока. — Рассказывай уже.

Коловерша пошевелил обвисшими усами:

— Ах, оставь меня, Тая. Иди, ешь свою картошечку. Тебе хорошо питаться надо, расти… а со мной, считай, всё кончено. Я уже мёртв внутри!

Домовой Никифор выбрался из погреба, водрузил на стол большую банку солёных огурцов и, вытерев со лба пот, наябедничал:

— Он со вчерашнего вечера такой, Таюшка-хозяюшка. Любовь у него, панимашь!

— Какая ещё любовь?

— Знамо какая, — домовой понизил голос до шёпота, — несчастная!

Тайка припомнила, что накануне Пушок вроде бы летал куда-то с дикими коловершами.

— У вас что, вечеринка не задалась? — она протянула руку, чтобы погладить коловершу, но тот надулся и зашипел, пришлось просто поправить одеяло.

— Много они понимают! — буркнул Пушок. — Невежды узколобые. Эх, зря я им про День святого Валентина рассказал…

— Что, на смех подняли? — Тайка сама никогда не разговаривала с дикими коловершами, но подозревала, что те вряд ли смогут оценить праздник, о котором прежде слыхом не слыхивали.

— Наоборот, — вздохнул Пушок, высовывая из-под одеяла свой розовый нос. — Ночка сказала, что это очень романтично. Поэтому по весне она будет вить гнездо с тем, кто подарит ей самое вкусное лакомство.

— Ночка? Кто это?

— Зазноба нашего охламона, — Никифор, кряхтя, забрался на печку. — Чёрненькая вся, только усы, носочки и грудка белые.

— Краси-и-ивая, — простонал несчастный коловерша.

— И она выбрала не тебя, так? — Тайке стало очень обидно за Пушка, но чем тут помочь, она, право, не знала. — Не грусти, Пушочек. Хочешь, я котлеток приготовлю специально для тебя? Или давай на выходных в кино съездим в райцентр? Я тебе попкорн куплю. Ты какой больше любишь, солёный или сладкий?

— Уже, наверное, никакой…

Тайка вздохнула: похоже, дело было куда серьёзнее, чем она думала.

— Кстати, а что ты подарил Ночке?

— Только не смейся. Шоколадку «сникерс», — коловерша облизнулся.

— Хм… так, может, она не ест сладкое? Надо было сначала разузнать, что она любит.

— Да всё она ест! — Пушок от отчаяния запустил когти в одеяло. — Вот только мой подарок даже не открыла. А знаешь, почему?

Он дождался, пока Тайка покачает головой, и загробным голосом провыл:

— Испугалась обёртки.

— Что?!

— Что слышала. Обёртка, говорю, яркая и шуршит. Эта дурёха как увидела — сразу давай шарахаться и орать. Я и не подозревал, что Ночка такая трусиха…

— М-да, неловко как-то вышло, — Тайка, прищурившись, глянула на него. — Слушай, а «сникерс» этот ты откуда взял?

— Из магазина, — коловерша заволновался, ещё больше укрепив её подозрения.

— Украл, значит?

Пушок попытался юркнуть под одеяло, но не тут-то было: Никифор сцапал его за шкирку и вытащил на свет.

— Что будем делать с этим ворюгой, Таюшка-хозяюшка?

— Завтра же отнесёшь деньги в магазин, понял? Это тебе не яблоки с деревьев тырить, рецидивист пернатый!

— Да и сам собирался, — проворчал Пушок. — Нечего тут «рецидивистами» обзываться!

Никифор поставил его на лапы, коловерша пригладил языком шерсть на загривке и сердито добавил:

— Руки-то зачем было распускать? Теперь я нуждаюсь в моральной компенсации: давайте сюда вашу картошку!

Едва они сели за стол, в стекло вдруг настойчиво постучали, и Тайка увидела за окном ещё одного коловершу.

Тот был немного покрупнее Пушка, с мехом ровного дымчатого цвета, чёрными крапинками на серых перьях и круглыми жёлтыми глазами.

— Здрасьте! — он влетел на кухню и завертел головой, словно ища, чем бы поживиться. — Ха, а вкусненько у вас пахнет…

Пушок угрожающе зашипел, и Тайка сразу поняла — а вот и он, более удачливый соперник в борьбе за сердце прекрасной дамы.

— Летел бы ты восвояси, Дымок. Не друг ты мне больше, а псина позорная!

— А я, ващет, не к тебе, а к ведьме твоей! — буркнул гость.

— Чем могу помочь? — холодно осведомилась Тайка. Этот Дымок ей сразу не понравился: держался нагло, да ещё с грязными лапами полез на чистую скатерть. — Потрудитесь покинуть стол, я тут за вами прибирать не нанималась.

Пришлый коловерша сконфузился и перепорхнул на спинку стула.

— Извиняйте, волнуюся я. Ночка в беде! А всё из-за того, что этот олух, — он кивнул на Пушка, — дурацкий день не-помню-кого-там придумал.

— Ничего я не придумывал! Тая, скажи ему! Или я за себя не отвечаю!

— Хвост свой побереги, — фыркнул в ответ Дымок, надувая грудь.

А Тайка в запале стукнула кулаком по столу:

— Замолчали оба! Станете драться, обоих сразу за шкирку — и на улицу! Рассказывайте, что стряслось.

— Так вот я, сталбыть, и говорю, — Дымок прижал уши (они у него были смешные: длинные, с кисточками на концах). — Полетели мы, значица, в берёзовую рощу пировать. Никого нет, хорошо, солнышко припекает, еды завались — в общем, расслабились мы, перестали скрываться… и вдруг, откуда ни возьмись — бабах!!! Гляжу: Ноченька моя брык — и лежит, не шелохнётся. А к ней мужик от в такенных сапожищах бежит с ружьём наперевес. Я сам еле ноги унёс.

— А Ночка? — ахнул Пушок.

— Живая она. Только забрал её мужик энтот. Ещё шёл, чесал в репе и приговаривал: «Так вот ты какое, чудо в перьях!»

— Надеюсь, ты за ним проследил? — Пушок шкрябнул когтями по обшивке дивана.

— Я… не подумал, — Дымок втянул голову в плечи и захлопал глазищами, на него было жалко смотреть. Эх, горе-кавалер…

Тайка на всякий случай встала между коловершами — во избежание.

— Скажи, а нос у этого мужика красный был?

— Вроде да.

— Ещё борода седая и голос такой хриплый, прокуренный?

— Угу, — по-совиному ухнул Дымок.

— Тогда это дядя Коля. Он у березняка всегда приманку на тетерева оставляет. Небось, её-то вы и жрали? Ничего себе, подарочек на День святого Валентина! — не дожидаясь ответа, она схватила с вешалки куртку, вдела ноги в сапоги и прикрикнула на коловершей. — Чего расселись, рыцари пушистые? Идёмте вашу даму сердца выручать.

* * *

Дядю Колю в Дивнозёрье не жаловали. Он жил один, ни с кем не здоровался и держал во дворе на цепи беспородную злющую псину по кличке Полкан. По выходным к нему приезжали из города приятели, которых в деревне за глаза называли «браконьерами». Браконьеры ходили на охоту или рыбалку, а потом выпивали и бузили — да так, что соседи даже участкового вызывали. В общем, неприятный тип был этот дядя Коля, и Тайке было боязно