Елена Ильина - Это моя школа
— Какую — новую? Разве есть новая? — в один голос спросили Миша и Катя.
— А то как же? А ну-ка, Михаил, достань из коробки и подай ее.
Миша, затаив дыхание и прикусив кончик языка, достал из коробки большущую пятиконечную звезду, сверкающую алыми и серебряными гранями.
Папа, наклонившись, взял у Миши из рук звезду и, встав на стул, ловко надел ее на самую верхнюю веточку, прямую и тонкую, как свеча.
— Вот здорово! — разом ахнули Катя и Миша, а заодно и подоспевшая в эту минуту Таня.
— В самом деле, здорово! — сказал папа. — Ну, елка уже наряжена, а вот мы — еще нет. Живо одеваться! А я бриться пошел.
Когда Катя в красном шерстяном платье и с белыми бантами в косах вернулась к елке, бабушка уже поставила на стол самое большое блюдо со своим знаменитым новогодним пирогом и теперь проверяла, есть ли перед каждым прибором бокал и бумажная розовая салфеточка. Бабушка была в своем парадном темно-синем платье с высоким воротником, а под самым подбородком у нее красовалась брошка, которая ужасно нравилась Кате — эмалевая ласточка с рубиновым глазком. Когда бабушка поворачивалась, глазок у ласточки так и поблескивал. Эту ласточку бабушка обещала подарить Кате в день окончания школы.
Катя посмотрела на часы. Было и поздно и рано — одиннадцать часов. Обычно в это время Катя уже спала, а сегодня надо было ждать еще целый час, пока наступит Новый год. Шестьдесят минут… Минутная стрелка двигалась так медленно, что, казалось, никогда-никогда ей не обойти этот небольшой белый круг.
Катя отвернулась и посмотрела в окно. В доме напротив уже зажгли елку. А вон еще елочка, маленькая-маленькая. Эта, видно, стоит на столе.
Катя опять поглядела на часы. Стрелка за это время едва перескочила через две черточки.
— Бабушка, у нас, кажется, часы испортились. Стрелка почти не движется.
Бабушка засмеялась:
— Займись чем-нибудь, Катенька. Стрелки пойдут быстрее.
Но Катя сейчас ничем не могла заняться.
— Мишка, ты уже готов? — крикнула она и пошла искать брата.
Миша ползал по полу между своей кроватью и столом и что-то искал.
— Ты что тут делаешь? — спросила Катя.
— У меня пуговица от курточки оторвалась.
— Давай пришью.
Катя пришила пуговицу, и за это время совершенно незаметно прошло целых десять минут. Часы и в самом деле пошли быстрее.
В передней позвонили. Катя и Миша побежали встречать. Это был единственный новогодний гость Снегиревых — Петр Иванович Воркутов, тот маленький смуглый человек с бритой головой и седыми моржовыми усами, который седьмого ноября угощал их на Пушкинской площади конфетами «Золотая рыбка». На этот раз он принес другие конфеты, — у них было смешное название: «Ну-ка отними!» Петр Иванович вытер заиндевевшие усы платком, и они сразу стали черными.
— Дядя Петя, а я научился кувыркаться через голову не хуже, чем вы, — сказал Миша.
— Не может быть, — сказал дядя Петя серьезно.
— Пойдемте — покажу.
— Идем, идем.
Но показать свое искусство Мише не удалось.
— Петр Иванович, иди-ка сюда, — позвал папа.
Они оба прошли в соседнюю комнату, и там начался какой-то громкий разговор. Потом заговорил один папа. Катя и Миша слышали только отдельные слова: «напластование», «общее количество», «породы», «соли»…
— Ой, я боюсь, они долго будут разговаривать, — сказал Миша Кате. — У них какой-то очень научный разговор.
— Должно быть, папа свой отчет ему читает, — тихо проговорила Катя.
— А ты видела, какой у папы отчет? — с ужасом спросил Миша. — Во!
И он показал обеими руками.
Оба они с тревогой посмотрели на часы. Минутная стрелка, которая еще недавно еле ползла, теперь неслась на всех парах. Часы уже показывали без двадцати двенадцать.
— Надо маме сказать! — решительно предложила Катя. — Иначе все пропало!
Катя с Мишей побежали искать маму. Но мама уже сама шла им навстречу. Она была такая красивая, нарядная, как будто собиралась в театр.
— За стол, за стол, — сказала мама. — Прекратить ученые разговоры. Сергей, зажигай елку.
И все сразу переменилось. Большую лампу над столом погасили, а зато елка засветилась сверху донизу — от пола до потолка — десятками цветных огоньков. Красные, синие, зеленые, они мерцали в гуще ветвей, отражались в стеклах окон, в графинах и бокалах, в полированных дверцах буфета и в глазах у всех сидящих за столом. И казалось, что всю комнату заняла собой елка. Все смотрели на нее и говорили только о ней.
— Красавица! — сказал дядя Петя. — Ведь этакое простое дело — взяли обыкновенное дерево, навешали на него всяких побрякушек, а до чего хорошо!
Все на минуту примолкли. Большие мохнатые тени от колючих елочных лап шевелились на стенах, и в тишине слышно было только, как звучно отсчитывают время стенные часы.
— Включайте радио, — сказала мама.
Таня встала, воткнула вилку провода в штепсель, и комната сразу наполнилась веселым уличным шумом, шорохом колес по асфальту и протяжными гудками автомобилей.
— Красная площадь, — тихонько сказал Миша.
Но вот, как большое сердце, застучали часы Спасской башни.
Катя медленно оглядела сидящих за столом. Лица у всех были серьезные, торжественные. И казалось, что каждый думает о чем-то очень важном.
«Надо и мне задумать что-нибудь особенное, хорошее, — сказала себе Катя. — Учиться по-настоящему, не только ради пятерок, никого не огорчать, больше думать о других, чем о себе, и чтобы все, все были счастливы… И чтобы на земле не было войны, а был мир!»
А мерное постукиванье кремлевских часов уже сменилось гулкими, звонкими ударами. И часам Кремля вторили чуть надтреснутым, знакомым звоном старые стенные часы в доме у Снегиревых.
Когда и кремлевские и домашние часы пробили двенадцать раз, папа поднял свой бокал.
— С Новым годом! — сказал он.
— С Новым годом, с Новым годом! — подхватили все — и большие и маленькие.
Сразу зажглись все лампы в комнате, зазвенели ножи и вилки, и все за столом заговорили громко и весело.
— А я, между прочим, что-то видел под елкой, — сказал папа. — Ты не заметил, Мишук?
— Там ничего не было, — ответил Миша.
— А ты проверь, проверь. И ты, Катерина.
Миша опрометью кинулся к елке, а Катя смущенно пошла за ним. Оба наклонились к белой крестовине елки и увидели по обе стороны ее два пакета: один очень длинный, узкий, а другой — небольшой, но увесистый. Миша нырнул под елку и вытащил оба. На серой обертке было что-то написано цветным карандашом. Миша прочел и сказал:
— Это тебе, Катя, а это — мне.
И они наперебой принялись сдирать оберточную бумагу.
— Кажется, лыжи! — с восторгом сказал Миша, когда из бумаги высунулся темно-коричневый полированный, загнутый вверх носок.
— А у меня — коньки, — сказала Катя. — Ой, спасибо!
— Ужинать, ужинать, ребята! — напомнила мама. — Потом налюбуетесь.
Еще не кончился ужин, как неожиданно зазвонил телефон. Таня подбежала к письменному столу и взяла трубку.
— Лида? — спросила она. — Спасибо. И тебя тоже поздравляю… Скоро выйду. Жди меня в метро. У кассы…
Она с виноватым видом посмотрела на всех:
— Не знаю, что делать… Она будет ждать…
— Иди, иди, Танюша, — успокоила ее мама. — Повеселись там, потанцуй.
— Да ведь холодно, поздно, — вмешалась бабушка. — Ну куда она пойдет?
— Молодым никогда не холодно и никуда не поздно, — сказал Петр Иванович. — Я когда-то на студенческих вечеринках до утра под Новый год плясал. Идите, идите, девушка, я вам пальто подам.
И, подхватив Таню под руку, он потащил ее в переднюю.
— А мы что теперь будем делать? — спросил Миша.
— Спать, — коротко сказала бабушка.
Катя и Миша молча посмотрели на маму.
— Ну, пусть они еще десять минут потанцуют, — сказала она.
Папа завел патефон. Петр Иванович пошел танцевать с мамой, папа с Катей, а бабушка с Мишей. Но Миша сразу же наступил бабушке на мозоль, и она, охая, села на диван. Тем и кончился новогодний вечер.
Новый год начинается
И вот наступило утро первого января. Было еще совсем светло, и все в доме спали, когда Катя, стараясь никого не разбудить, на цыпочках вышла из комнаты и побежала по коридору мыться. Но Ирина Павловна все-таки услышала легкий скрип двери и осторожные шаги дочки.
— Это ты, Катюша? — негромко окликнула она.
— Я, мамочка, — шепотом ответила Катя. — Ты не беспокойся. Спи. Я все сама.
Но когда Катя оделась и причесалась, на скатерти уже дымился горячий кофейник, и мама, сидя у стола, приготовляла ей бутерброды в дорогу. Накормив Катю, она так закутала ее теплым шерстяным платком поверх мехового капора, что поцеловать дочку на прощанье ей удалось только в кончик задорного, чуть вздернутого носа.
