Казаки-разбойники - Людмила Григорьевна Матвеева
Мама засмеялась, а Люба заметила:
— Он хотя и маленький, всё понимает.
— Да, он мальчик умный, — согласилась мама.
Тётя Аня взяла сумку, застегнула пальто на большие блестящие пуговицы. Она была красивая, как женщина в витрине Мосторга. Лёгкий шарфик выглядывал у шеи, а волосы блестели под абажуром.
— Ты приходи к нам поскорее, — сказала Люба, — а то редко ходишь.
— Хорошо. — Тётя Аня поцеловала Любку в щёку, потом поцеловала маму и ушла. За окном тонко простучали её каблуки.
Мама убирала посуду. Люба сидела и смотрела, как легко и красиво двигаются мамины руки. Вот рука протянулась к маслёнке, и голубая маслёнка точно приклеилась к ладони, не скользит, не вертится. Вот рука взяла блюдце, поставила его на другое блюдце, а эти два — на третье. И вот уже целая горка посуды у мамы в руке. Мама ставит маслёнку на подоконник, там прохладно, а посуду несёт в кухню, прихватив по пути ножи и ложечки. Любка поднимается и тоже идёт на кухню. Ей хочется сказать маме что-то хорошее, но она не может придумать что. Мама стоит у кухонного стола и моет посуду в глубокой синей миске. Вода горячая, от неё идёт пар, и концы пальцев у мамы порозовели. Любка тычется носом в мамину спину. От серого халата пахнет теплом и нафталином.
У Юйты синяк под глазом
Весной доски в углу двора отсырели, стали серыми и холодными, в «комнате» под досками растекалась вода, фанерная подстилка разбухла и покоробилась, стала волнистой. На досках больше никто не сидел. Было даже удивительно, что раньше эти доски любили, ссорились из-за места. Теперь опять сидели на скамейке у ворот. Там было солнце, а вечером, когда солнце уходило, можно было рассматривать переулок. Шли прохожие, иногда проезжала машина, оставляя после себя голубое бензиновое облако. А иногда появлялась рыжая лошадь с телегой. На телеге сидел старик, одетый в жёлтый полушубок с воротником из барана. Лошадь небыстро бежала, словно в шутку. Из-под копыт вылетали оранжевые искры.
Вечер приходил поздно и незаметно. Люба сидела на скамейке уже давно, а всё ещё было светло, хотя мама уже пришла с работы. Любка поджидала, чтобы кто-нибудь вышел гулять, к вечеру всегда собираются ребята. Но сегодня что-то долго никто не шёл. Она смотрела на оранжевый закат, на щекастого воробья, который пил из лужи, высоко задирая голову, чтобы вода проскочила в горло.
В переулке появился Юйта. Он бежал, а перед ним катилось большое железное колесо; оно весело звенело по булыжнику, подпрыгивало и убегало в сторону, но Юйта подхватывал колесо проволочным крюком и снова направлял его вперёд. Колесо катилось быстрее, и Юйта бежал быстрее. Люба хотела уйти, она не любила встречаться с Юйтой: от него никогда не знаешь, чего ждать. Но уйти она не успела. Колесо подкатилось к ней и упало у самой скамейки. Юйта с разбегу остановился и стал смотреть на Любу. Глаза у него были тёмные, и под одним глазом темнел синяк, а на щеке была коричневая длинная царапина.
— Чего сидишь? — шепелявя спросил Юйта.
— А что, нельзя? — ответила Люба, стараясь смотреть смело.
— Сиди, — усмехнулся Юйта, — мне на тебя наплевать. Тьфу! — Юйта плюнул на тротуар. — Я могу тебя на крышу закинуть, могу в реке утопить. Я всё могу. — Он выпятил грудь.
Любке стало тоскливо и одиноко. Она понимала, что Юйта её не утопит и не закинет на крышу, но стукнуть может и плюнуть может, это уж может. А она ничего не может с ним поделать. Олово она ему тогда кинула, но такая смелость не приходит каждый день. Теперь она опять боялась Юйту. И видела, что он это понимает.
— Боисси? Вот сейчас ка-ак тресну — и будешь знать!
Он поднял грязную руку, вот сейчас схватит её за лицо.
И вдруг опустилась рука, Юйта сжался, отодвинулся.
— Это ещё что? — Из ворот вышел Мишка Зорин, старший брат Юйты. Был он в тельняшке, на руке голубой якорь и написано наискосок: «Маруся». Мальчишки говорили, что это называется наколкой и ничем не смывается, даже пемзой. — Это что за штучки? Тебя куда послали? Ты почему прогуливаешься?..
— Я иду, я скоро, — залопотал Юйта жалобно. — Раз! — в магазин. Раз! — обратно. И всё. — Вид у Юйты был смирный, жалкий. Миха двинул его в бок кулаком, и Юйта побежал, забыв крючок и проволоку около скамейки.
Миха не торопясь, сонно ушёл назад. На Любу он даже не взглянул. Юйтина спина маячила в переулке. И Любка вдруг пожалела Юйту Соина. Отец дерётся, Миха дерётся, а Юйта ходит с синяками.
Любке не захотелось больше сидеть на скамейке.
Дома она вытащила из ящика куклу Катю. Давно Люба её не видела. Катя всё лежала в ящике письменного стола вместе с карандашами, переводными картинками, пластилином, фантиками, разноцветными лоскутками. Катя была в синем платье, волосы у неё были жёлтые, они свалялись в жёсткий комок и сбились к макушке. А тряпочная нога болталась на одной нитке. Но глаза у куклы были весёлые и смотрели задорно из нарисованных редких ресничек. Люба погладила Катину растрёпанную голову, посадила куклу на стол. В это время пришёл дядя Боря. Он шумно вытер ноги в передней и громко покашлял. Люба сразу отвернулась, как будто не видит его. Но дядя Боря не давал себя не видеть.
— Здравствуй, Люба. — Он обошёл её и встал с той стороны, куда она смотрела. — Как ты живёшь?
— Хорошо, — проговорила Люба, — а мама на кухне.
— Я знаю. Она мне открыла дверь. Это твоя Катя? — Дядя Боря засмеялся: — Старушка стала. Хочешь, я куплю тебе новую куклу?
Дядя Боря смотрел выжидательно. Уже не первый раз он предлагал Любе мир. Он купил ей билеты на «Синюю птицу», угощал конфетами «Садко» и шутил с ней. И предлагал купить новую куклу.
— Мне не надо новую куклу.
Лицо дяди Бори перестало улыбаться и стало строгим и немного грустным. Любке пришла в голову мысль:
— Знаете что? Подарите мне… знаете что?
Дядя Боря весь вытянулся
