Лев Кузьмин - Под тёплым небом
Тут Вася засунул руку в карман фартука. Пошарил, пошарил — полез в другой карман:
— Ну, а дальше у меня всё на бумаге. Пирог мог сгореть, заучивать речь было некогда.
И опять он пошарил, опять ничего не нашёл. И тогда, охлопав ещё и карманы брюк, развёл руками:
— Вот те на! Бумагу-то я, кажется, позабыл на духовке или даже в духовке… Подождите, сбегаю.
Тут все засмеялись, все сказали:
— Если в духовке, то, считай, речь твоя тоже спеклась. Но хватит и заглавия. Про Колю Парамонова там сказано всё. И это даже не заглавие, а целое стихотворение. Мы его перепишем в стенгазету. А сейчас, ефрейтор, давай-ка включай музыку.
Но Вася разыскивать пропажу всё-таки пошёл; правда, по пути снял с тумбочки, с магнитофона прозрачный колпак, нажал там, какую требуется, кнопку, и в столовой раздалась очень живая старинная полечка.
Папа встал из-за стола, поправил усы, по-старинному поклонился, приглашая маму. Бравый Парамонов одёрнул гимнастёрку, подлетел к Тане. Бойцы за неимением других дам пустились в круг друг с дружкой.
Парамонов для Тани кавалером был, конечно, высоковатым. Она доставала ему лишь до пояса. Но Парамонов так ловко наклонялся, так ловко держал Таню за руку, так плавно и вовремя поворачивался, что танец у них выходил — лучше не надо.
А тут вернулся в столовую Вася Полухин. «Заздравную речь» он, как видно, не нашёл, потому что лицо у него было всё ещё чуть расстроенное. И совсем уж он затуманился, когда увидел, что ему теперь и танцевать не с кем. Все проносились мимо Васи парами, все были заняты. И тогда Вася поступил так, как в этом случае и следует поступать. Вася сделал вид, что ему танцевать не очень охота; он присел к магнитофону, стал там деловито ковырять какой-то винтик.
А Таня на Васю не успела глянуть — его притворство поняла. Она кивнула сержанту Парамонову: «Наклонитесь ещё чуть пониже!» — и тихо ему, почти на ухо сказала:
— Хорошо бы сделать как-то так, чтобы и Вася потанцевал.
— Сделаем! — ответил Парамонов и тут же вдруг заприхрамывал, заохал: «Ох, ох! Видно, у меня в каблуке гвоздь. Видно, я на сегодня отплясался».
Припадая на один бок, он отошёл к окну, а Таня подбежала к Васе, протянула ему руки.
Вася мешкать не стал. Вася — куда всё нежелание девалось! — пустился с Таней по кругу.
Танцевал он не хуже Парамонова. Таня сразу ему сказала об этом, да ещё и добавила:
— Вы сегодня, Вася, тоже как именинник. С вами тоже очень весело. Вон сколько умеете всего, даже придумывать стишки… А для меня, Вася, вы могли бы придумать стишок?
Вася под музыку повернулся, улыбнулся, ответил честно:
— Вряд ли! Заголовок к речи о Парамонове я и то ведь складывал чуть ли не с утра до вечера… Но для тебя придумать что-нибудь хорошее всё равно постараюсь. Пускай это будут даже и не стишки.
Вася с Таней поговорили бы ещё, да тут музыка смолкла и танец оборвался. Танин папа, лейтенант Крутов, сам подошёл к магнитофону, сам щёлкнул выключателем.
Он поднял руку, постучал по запястью, по стеклу своих часов:
— Всё! Балу конец.
Я ПРИНЁС ЛУНУ…
С бала расходились быстро. Те бойцы, кому полагалось теперь отдыхать, тут же ушли по длинному коридору в спальные помещения. Те бойцы, кому надо было в караул в ночь, на смену товарищам, тут же, в коридоре, споро, не толпясь, надевали тёплые бушлаты, подпоясывались, разбирали оружие.
А минут через пять Таня увидела с тёмного крыльца, как папа провожает их.
Отбрасывая при лунном свете на плац короткие тени, бойцы чётким, рубящим шагом, плотными группами подходили к папе, и старший группы вскидывал к козырьку ладонь:
— Пограничный наряд для получения приказа на охрану государственной границы подготовлен!
Папа включал фонарик, освещал бойцов. К иным он подшагивал почти в упор, брался за широкий, с патронными подсумками пояс бойца, крепко встряхивал, проверял, хорошо ли всё подогнано; у иных брал, проверял оружие. И лишь после этого не очень громко, но торжественно отдавал приказ выступить.
Группа вся вдруг поворачивалась и, так же сначала рубя шаг за шагом, а потом быстро, свободно, бесшумно скрывалась за воротами в белесом тумане. А следом в ночной туман, в прохладную тьму уходила вторая группа, уходила третья…
Дома, в пахнущей краской квартире, папа распахнул окна, и по обеим комнатам тоже пробежал сырой сквознячок. Таня от усталости чуть не падала, но потянулась к высокому подоконнику.
— Можно, я досмотрю, как эти бойцы дальше уходят, а другие возвращаются?
Папа придвинул стул, подсадил Таню:
— Смотри, только тут ничего не увидишь, тут сад. А встреч да провожаний на тебя ещё хватит… Ты ведь познакомилась ещё не со всеми.
Мама пошутила:
— И не всем пока что преподнесла вместе с Васей именинные, со сливками пироги.
Папа сразу и пошутил, и сказал как бы серьёзно:
— А что? Сколько на заставе бойцов, столько и дней рождения. Так что дела теперь у Тани — оё-ёй! Боюсь, банок со сливками даже маловато.
— А мы Пестрёнку попросим добавить! А ты нас завтра ещё и с Пестрёнкой познакомь! — засмеялась Таня. И папа ответил, что, конечно, познакомит; причём не только с одной Пестрёнкой, а ещё и с овчарками, и с кавалерийскими лошадьми, которые тоже живут и служат на заставе.
И вот они стояли, разговаривали у раскрытого окна, сквознячок шевелил сдвинутые занавески, а из густой темноты сада к распахнутым белым рамам, к свету жилья там и тут тянулись яблоневые ветви. И в самой почти тьме, куда свет из комнаты долетал уже слабо, неярко алело, отливало каплями росы крупное яблоко.
— Ой, — сказала Таня, — сбегаю, сорву! Я ещё никогда, нигде не срывала с яблони яблок.
— Сейчас вымокнешь вся. Лучше утром сорвёшь, — сказал папа. — Утром оно будет ещё вкусней. А теперь пора спать.
Но только он хотел рамы захлопнуть, как вдруг в саду что-то треснуло и зашуршало. Закачались ветки, и перед окном в светлом пятне возник Вася Полухин. Был он в полной пограничной форме, знак-награда на гимнастёрке так и заблестел, когда Вася встал почти вплотную к подоконнику.
Папа, завидев бойца Полухина в неположенном в ночное время месте, неодобрительно нахмурился. Папа что-то хотел сказать, а Вася его опередил:
— Прошу прощения, товарищ лейтенант! Разрешите обратиться к вашей дочурке!
— Разрешаю… Но по какому вопросу?
— А по такому, что я должен исполнить обещание. Я принёс ей луну.
— Чего? — изумлённо замер папа.
— Чего-чего? — вытянула шею мама.
А Таня поглядела на яркий, большой лунный круг над яблоневым садом, над покатыми кровлями заставы и недоверчиво улыбнулась:
— Луна на своём месте…
Но Вася уверенно положил перед Таней на окно спичечный коробок:
— Я тебе другую принёс… Маленькую.
И Таня, стоя на коленях на стуле, тихо задерживая дыхание, коробок приоткрыла. Папа с мамой тоже к нему наклонились. И все они увидели ночную, лёгкую бабочку. На серебристо-белых крыльях её желтело, слабо переливалось тонкими тенями овальное пятнышко, и всё тут было точно так, как будто на самом деле в спичечном коробке светится маленькая луна.
— Ох, Ва-ася… — одно лишь это и сумела прошептать Таня.
А мама и прошептать ничего не смогла. Лишь один папа сказал то, что и надо было теперь сказать. Совсем не командирским голосом, совсем не по-командирски взглянув на Васю, он произнёс:
— Я всегда про вас, ефрейтор, знал: вы удивительно добрейший человек.
Васе, как видно, от таких невоенных папиных слов сделалось неловко, непривычно; он тут же заспешил и, даже забыв поднять ладонь к фуражке, спросил папу:
— Разрешите отбыть? На отдых. Моё дежурство по кухне закончилось.
И папа всё тем же голосом ответил:
— Отдыхайте, отдыхайте… Утром нам с вами, ефрейтор, опять на службу, опять в боевой наряд.
А затем, когда Вася ушёл через тёмный сад к себе в казарму, Таня тоже улеглась в постель, но настольную лампу над своим изголовьем выключила не сразу.
Опершись на мягкую подушку, она снова раскрыла коробок и долго разглядывала маленькую бабочку-луну. Она слушала, как за полуоткрытой дверью в другой комнате папа и мама всё ещё разговаривали сначала про Васю, потом про Парамонова, потом про то, как они, Таня и мама, добирались сюда, на заставу, из Москвы. И под их негромкие голоса Таня тоже припомнила весь сегодняшний день, всю длинную дорогу. Припомнила и то, как они с мамой в Москве собирались в путь.
Вспомнила и про себя, чуть слышно рассмеялась:
— А ведь мы обещали Павлину Егорычу открытку. А раз обещали, надо, как Вася Полухин, обещанное выполнить.
И Таня стала думать, что же они с мамой расскажут в открытке. А наверное, Таня продиктует, а мама напишет:
