Дети Ченковой - Людо Ондрейов
— Знаю я, как надо держаться! — ответил Ергуш. — Не маленький!
Рудко, оседлав табуретку, скакал по кухне будто на коне. Анна подставила ему ногу — сердилась, зачем он так шумит.
— Отстань! — сказал Рудко, насупился и снова принялся за свое.
Был уже вечер, темнело, перед домом свистнул Штефан.
— До свиданья! — сказал Ергуш маме и выбежал.
Ветер дул с юга, гнал черные облака, между ними просвечивало темно-синее небо. Воздух был теплый, снег мокрый. За лапинским домом, в кустах, прозванных Вырубками, протяжно и печально завывал лисовин.
— Голодный, — сочувственно сказал Штефан и вместе с Ергушем зашагал вниз по дороге.
С деревьев, с высоких ольх и верб, стоявших вдоль речки и склонявшихся над дорогой, шурша соскальзывал мокрый снег. Мальчики вздрагивали. Было так таинственно, жутко.
— Оттепель, — сказал Ергуш. — Хорошо снег катать.
Они подошли к саду лесничего.
— Постой, я собакам свистну.
Ергуш свистнул сквозь пальцы, собаки выбежали, поздоровались: «Гав! Гав!» Дружелюбно запрыгали.
Вышла пани лесничиха, ввела мальчиков в комнаты и вышла — наверное, на кухню. В комнате у печки сидел Нацко, рисовал на плотном картоне ангелов и солдат. Всех с ружьями и огромными усами.
— Это я вертеп строю, — сказал он. — Вот вырежу фигурки и к доске приклею. А потом ученье им буду делать!
Он засмеялся.
— У ангелов не бывает ружей, — сказал Ергуш.
— Ничего, — возразил Нацко. — Ружья и ангелу сгодятся. — Он взял ножницы, стал вырезать; от усердия он шевелил губами, кряхтел. — Зайца сможет подстрелить… Ножницы тупые, как бревно!
Пришла лесничиха, накрыла маленький столик, придвинула его к печке, сказала:
— Вот здесь и будете ужинать.
Через дверь, видимо из кухни, донесся запах жаркого. Нацко проглотил слюнки, надавил кулаком на живот, сказал:
— Я как собака голодный. На обед была картошка с уксусом да хлеб. Две миски умнешь, чуть не лопнешь, а через минуту опять есть хочется…
Лесничиха принесла нарезанный хлеб. Мальчики ждали. Потом появились три тарелки с жарким. Лесничиха усадила мальчиков за столик.
— Ешьте, — сказала она. — Только с костями осторожней, не подавитесь.
Ергушу и Штефану достались крылышки и грудка, Нацко — голова и длинная шея. Он обгрыз мясо, высосал сок и, приставив голову утки ко рту, закрякал, как селезень.
— Нянё[3] в город ушли, — сказал он. — Есть будут, когда вернутся. Они больше всего любят ножки. А я больше всего люблю голову. Мозг вкусный, и от него ум растет.
Ергуш вытер губы платочком и сказал:
— Мне мама дали раз сосновой смолы: мол, от нее волосы хорошо растут. Я поел смолу, и выросли у меня вот такие волосы! — Он показал по плечи.
Штефан проглотил кусок, отдышался и добавил:
— А мне деда сказали, чтоб я ел только сухие корки от хлеба, тогда буду румяный. И я правда был красный как рак.
Потом надолго наступило молчание. Мальчики с причмокиванием обсасывали кости. Подошел кот, стал тереться об ноги, запел, замурлыкал. Нацко прогнал его шапкой.
— Пошел! Голубей сожрал, упырь!
Мальчики наелись, подсели к печке, сытые, молчаливые. Собрались все вместе рисовать и вырезать фигурки для вертепа.
На дворе, за окошком, стояла зима, по уши закутавшись в белый пух. А на Вырубках все еще жалобно подвывал старый голодный лисовин…
КТО ЖИЛ У РУЧЕЙКА
Ергуш стоял у дороги, на мостках. Рано было, гудел теплый южный ветер. Небо — серо-лиловое. Деревья в саду плясали, качались с боку на бок, грозились ветками ольхам, что росли на берегу Ольховки. Снег был мокрый, он впитывался в землю и зеленоватыми струйками стекал вниз по двору.
По дороге на тоненьких, длинных ножках бегали хохлатые жаворонки — от одной кучки лошадиного навоза к другой. Клевали непереваренные зернышки овса. Радовались, попискивали, потряхивали хохолками.
Вода под мостками особенно чиста. А источник ее выше дома, — там из дощечек сделали колодец. На дне колодца песок, вода намыла его горкой. Вода вечно играет, борется с песком. А потом тихонько вытекает, течет ручейком вдоль дороги, мимо лапинского сада.
Говорили, вода в источнике особенная. Пробивается она будто из глубоких глубин, через твердые каменные слои и никогда не замерзает. Поэтому и назвали ее «теплицей». Ергуш ходит по утрам к источнику с красивыми дубовыми бадейками; зачерпнет воды дополна и скорей домой.
Вот смотрит Ергуш на ручеек, думает…
Лютой зимой поднимается над ним густой белый пар. На дне, у бережков, растет ярко-зеленая тонкая травка, вода расчесывает ее, как длинные волосы. Местами стелются в канавке вероника, шпинат. Прилетают к ручейку черные дрозды — особенно в сильные морозы. Поклюют корешки растений — и улетают. Чаще всего бывает тут маленькая, с большой палец ростом, птичка; у нее короткий, загнутый кверху хвостик. Штево Фашанга говорит, это ореховка. Каждое утро, в один и тот же час, прилетает она к канавке. Головкой вертит: сюда посмотрит, туда взглянет. Там клюнет, тут клюнет, протрещит что-то и вспорхнет…
Под мостками эта птичка долго сидит. И всегда одна-одинешенька. До самого источника дойдет, а оттуда летит обратно, вдоль канавки, и скрывается неизвестно где.
Порой над «теплицей» пролетает красивая зеленоватая или голубоватая птичка с длинным клювом. Летит, чуть воды не касается. Быстро летает она, резко садится. Штево Фашанга сказал, это зимородок.
А весной в ручейке поют зеленые и рыжие лягушки. Тихонько так, хрипло. Тогда Ергуш долго не может уснуть. Любит их слушать.
Маленькая ореховка, как и каждое утро, летала над ручьем. Ергуш, чтобы не спугнуть ее, ушел во двор.
В закутке блеяла коза. Окотиться собиралась, поэтому и блеяла. Может, от радости, может, от страха.
Кролики в клетках оживились: они прыгали, царапали пол, грызли доски. Хотели вырваться на свободу.
Крольчихи топали задними лапками. Ворошили гороховую ботву, перегрызали ее зубами, укладывали по углам: готовили себе постельки. Некоторые выщипывали у себя шерсть на груди, заботливо устилали гнезда. Значит, тоже собирались котиться, значит, весна недалеко.
С дороги послышались крики. Ергуш увидел нескольких женщин с корзинками на спине — они бежали по дороге, а за ними, подскакивая, трусила тощая черная собака. Цапнула одну из женщин, юбку ей порвала. Женщина вскрикнула, бросила узелок, побежала быстрее. Собака отстала, упала, потом поднялась и снова бросилась за женщинами.
Когда-то Ергуш слышал рассказы о бешеных собаках. Если бешеная собака покусает другую, то сбесится и та. И для людей это очень опасно…
Кинулся Ергуш к сараю, запер его, чтоб Хвостик, спавший внутри, не мог выбраться. И — скорее к калитке.
Женщины вбежали
