Странная девочка - Аделаида Александровна Котовщикова
— Откуда ты взялся? — тараторит Ната. — У тебя щёки небритые. Мама ещё на работе. Она и не знает, что ты приехал. Подумай! А мы и тоже не знали, что ты сегодня приедешь. Ты хорошо ездил?
— Вот сорока! Сто слов в минуту, пожалуй, у тебя получается. Маме я позвонил на работу ещё с вокзала, как с поезда сошёл. А почему ты плакала? Признавайся!
— Ой, ну как же? — Ната зашмыгала носом. — Я, папа, двойку получила, потому что грязно. И тройку с минусом тоже. И потом, пап, знаешь… — Ната замялась, завздыхала.
— Ну, что ещё? Выкладывай начистоту!
— Как мне Лёлю воспитывать? Я не знаю как. Потому что она, правда, лучше меня читает. А Нина говорит: «Надо, надо, ты должна, ты ведь старшая сестра, ничего, что двоюродная».
— Это какая Нина? Это Нина Серова из твоего класса велит тебе Лёлю воспитывать?
— Да. А Лёля, знаешь, какая жадная стала, просто ужас! Из-за слона этого с Игорьком вечно… Ну, вот! И она мне нарочно наперекор делает. Я говорю: «Тише!» — а она поёт ещё громче. Про медведя без хвоста! И как же быть?
Папа подумал и сказал:
— Не огорчайся, дочка, что у тебя сразу не получилось. Постепенно, со временем ты научишься воспитывать Лёлю. Сейчас ты на неё очень не наседай со всякими приказами… А о двойках твоих, матушка, у нас будет разговор особый!
Ната вздохнула.
— Пойдём, я умоюсь с дороги и поглядим на Игорька. А там и мама придёт.
НАХОДКА
В воскресенье ударил морозец. Лёлю с Игорьком не пустили гулять, да они и не просились на улицу: второй день играли новыми игрушками, которые привёз им папа. А Нате позволили немножко погулять.
Пробегая через столовую, Ната мельком слышала, как папа говорил бабушке:
— Не надо баловать Лёлю…
«Папа бабушку воспитывает», — подумала Ната, и ей стало смешно. Она поскорей оделась и вышла на крыльцо.
Снег сверкал на солнце. Ната прищурилась от яркого света, соскочила с крылечка, пробежалась взад — вперёд по дорожке. Ребят-то не видать никого. Неужели все в кино на детский утренник пошли? А мороз крепкий — пощипывает щёки и нос.
Длинная сосулька свисает с крыши. Огоньки цветные — жёлтые, синие, красные — в ней переливаются. Ната вприпрыжку подбежала к сосульке, уже руку было протянула отломить прозрачный кончик, да случайно глянула в сторону — и прямо в жар Нату бросило, несмотря на мороз. Подумать только — Пятнушка зелёненькая сидит на снегу, лапки распластала!
Ната обеими руками в сугроб вскочила, нагнулась над зелёным комочком, что на снегу так ярко выделялся… Ой! И совсем это не Пятнушка. Кусок зелёного стекла зазубренный валяется на снегу. Блеснул он на солнце точь-в-точь как лягушечья гладкая спинка, вот и показалось Нате. А ведь как отчётливо увидела она на миг свою Пятнушку: глазки выпуклые, лапки растопыренные, рот широкий — полукругом…
Далеко отшвырнула Ната от себя стекло и вылезла из сугроба. Ну, что за досада! Что за обида! Почти что нашлась Пятнушка, а вот и нет её…
Вдруг Ната почувствовала, что одну пятку ей сильно холодит. Когда лазила по сугробу, набился снег в валенки. Попрыгала Ната на одном месте — нет, ещё холоднее ноге.
Она домой побежала.
ЛЁЛИНА ОБИДА
А дома Лёля опять повздорила с Игорьком. Когда Ната вошла в бабушкину комнату, Лёля, надутая, сердитая, стояла, прижимая к груди Маринку.
— Бабушка, Игорёк Маринку хватает! — недовольным тягучим голосом пожаловалась Лёля.
Бабушка отложила вязанье, сжала губы, пожевала ими и вдруг сказала решительно:
— Пусть хватает! Дай ему куклу!
Ната рот разинула от неожиданности. У Лёли широко раскрылись глаза. Она была так поражена, что застыла неподвижно и сама стала похожа на изумлённую куклу с голубым бантом на макушке. Потом как сверкнёт глазами, как закричит:
— Ты что, бабушка? Маринку-то дать? Чтобы он её на пол уронил да разбилась бы у неё головочка на мелкие кусочки? Нет уж, не-ет!
Игорёк, в упор глядя на Лёлю, подобрался и хвать Маринку за ногу да как дёрнет.
— Ногу у Мариночки оторвать хочешь? — завопила Лёля. — Так вот же тебе!
Она сильно ударила Игорька по руке. У него сразу задрожали от плача все ямочки на пухлых щеках и на подбородке. Подпрыгивает Игорёк на месте, рукой трясёт, а белая пухлая ручонка стала красной.
Ната скорей Игорька за плечи обняла, в сторону его отвела, гладит:
— Ну-ну-ну, ничего. Подуем на ручку. Ух, Лёлька какая!
Бабушка поднялась с кресла.
— Лёля… в угол становись! Живо!
Она сказала это каким-то не своим голосом, а у самой губы дрожат почти как у Игорька.
Зато Игорёк и плакать перестал. И Ната ушам своим не верит.
— Ты… кому это говоришь? — тихо спросила Лёля.
— Тебе! Тебе! За то, что малыша обижаешь, куклу какую-то не даёшь, в угол, в угол!
Бабушка, как-то суетливо двигая локтями, приблизилась к Лёле, за руку отвела её в угол между комодом и стеной и носом к стене повернула.
— Стой! И чтоб ни с места, пока не разрешу выйти!
Потом взяла Игорька за руку и, ведя его за собой, зашаркала к двери.
Минуты две такая тишина стояла в комнате, что скрип половицы под ногой Наты
