Птица Сирин и всадник на белом коне - Юдин Георгий Николаевич

По бокам самой большой коробьи для приданого зажили все заморские звери, каких Егорий знал. Тут и пестрая, с загнутым клювом, большая птица папагал[3], индрик с острым рогом во лбу со львом бьется, царь неба — гордый, сильный орел и владычица океана — птица-стратим. Живет она в море-окиане и, как увидит корабли, встрепенется, окиан-море всколыхнется, и все корабли вместе с людьми и товарами тонут в пучине.

А на крышке скачет среди сказочных трав и цветов храбрый богатырь Полкан[4] с луком. Ноги, хвост и тело у него конские, а грудь, голова и руки — человечьи. Сильный зверь, кого хочешь догонит, а не догонит — стрелой достанет.

А на случай, если все же какой разбойник захочет коробью вскрыть, с внутренней стороны крышки на него хищный крылатый грифон со стальным клювом вылетит, и тут уж бросай коробью и беги не останавливаясь, иначе разорвет острыми когтями.

За делами время незаметно пролетело. Успел Егорий и деду Афанасию подарок сделать — дубовый подголовок. У этого небольшого сундучка, окованного высечным железом, крышка была скошена, чтоб на нее голову ночью, как на подушку, можно было класть. Расписывать подголовок зверями-стражниками Егорий не стал, голова деда Афанасия лучше всяких грифонов его «сокровища» сохранит.

А Марьюшка в это время с подружками приданое дошивала. Холсты белые, чтоб мужу и детям рубахи шить, она уже давно наткала, полотенца вышитые для украшения избы и на каждый день тоже стопочкой лежали. Несколько больших скатертей цветами и петухами вышила. Их на свадебный стол друг на дружку постелят и после каждой перемены блюд по одной снимать будут, так что гости невестино умение оценить смогут.

Осталось ей несколько последних стежков на свадебной рубахе Егория вышить. А рубаха получилась царская. Такой яркий узор на вороте, груди и на подоле зацвел, что любой жених, самый никудышный, в такой рубахе князем будет, а уж о Егории и говорить нечего.

Бабушка Акулина с соседками о свадебном угощении хлопочут, ведь не меньше девяти блюд должно на столе стоять. И деда Афанасия заботы не минули. Поручено ему было уговорить своего бедового приятеля, деда Михея, стать дружкой[5] на свадьбе. Поговаривали, что этот дед кудесник, умеет порчу отводить. Именно такой человек и нужен был для свадьбы, для ее оберега от нечистой силы.

И вот, наконец, в конце лютого февраля, в субботу, за день до свадьбы, собрались у Марьюшки любимые подружки смыть с нее в жаркой бане «девью красу» и повыть, попеть жалостливые песни. Тут и Егорий с веселыми дружками подоспел. Поднес с поклоном невесте свои расписные подарки, а девушкам — орешков и сладостей.

Как увидели подружки дивные коробьи, про сладости забыли и ну ахать, ну Егория нахваливать! Марьюшка стоит гордая за него, счастливая. Тут и ее черед рубаху поднести. Теперь уж парни друг дружку отталкивают, глаза на такую красоту таращат, а Егорий даже покраснел от удовольствия.

Хлопнула дверь в сенях, дед Афанасий с мороза в избу ввалился.

— Ну, девоньки-подруженьки, ведите невестушку под белы руки в баньку-паренку, натопил я ее докрасна!

Запричитали подружки, окружили Марьюшку и повели ее, а она, по обычаю, горестную песню затянула:

А парни со смехом веселой гурьбой в свою баню по глубокому снегу потопали. Их тоже мытье ждало, только не грустное, а с хохотом.

После бани усадили невесту на лавку, стали волосы расчесывать.

— Ты чего ж не ревешь-то? — шепчет ей Дуняша, лучшая подружка.

— Не хочется, Дуняша, силюсь, а не идут слезы.

— Не-ет, так нельзя. На девишнике реветь положено. Я тебе сейчас луком глаза натру.

Сказано — сделано. Сидит невеста, плачет-заливается луковыми слезами. Да разве это слезы? Вот мать плачет — что река течет, жена плачет — что ручей журчит, а невеста плачет — как роса падет. Взойдет солнышко — высушит.

Зато наутро на отцовой могиле наплакалась, прощаясь, по-настоящему…

Как стали к венцу собираться, девушки опять жалобные песни запели. Надели на Марьюшку длинную, белую, венчальную рубаху, вышитую на груди и рукавах, а сверху широкий красный сарафан весь в ярких цветах. Под сарафан, в тайный кармашек, кусочек пирога и кудели незаметно положили для счастливой, богатой жизни.

Грянули звонко на улице веселые бубны, кони захрапели.

Это свадебный поезд из пяти расписных саней во двор въезжал. Медная сбруя на конях огнем горит, а на дугах разноцветные ленты развеваются.

Вывалились из саней веселые поезжане, в избу пошли. Впереди тысяцкий — дед Михей важно шествует, вышитым полотенцем подпоясан, за ним жених с гостями. Поклонились невесте в пояс, Егорий деду Афанасию свой подголовок поднес, а он ему икону Божьей Матери. За столом немного посидели, поговорили, встает бабушка Акулина и говорит:

— Дозвольте, гости дорогие, невесте голову чесать!

Занавесили девушки невесту от жениха, с песнями да причитаниями расплели ей длинную девичью косу, а заплели уже две и укрутили навек в бабий убор. Потом велел тысяцкий большие витые свечи зажечь и в сани садиться, а Егорий с друзьями верхом должен в церковь ехать.

Когда все с шумом, хохотом наконец расселись и успокоились, обошел Михей торжественно три раза весь поезд и волшебным оберегом свадьбу заворожил:

— Гой еси, Георгий Храбрый! Сядь на своего белого коня, возьми копье долгомерное, объедь меня вокруг со всей свадьбою! Сострой ограду белокаменную от земли до неба! Огороди нас от красного, от проклятого, от трезубого, от одноглазого! Чтоб руки они на нас не подымали, рта не разевали, свадьбу мою не оговорили, не испортили!

И полетел бесстрашно веселый поезд, охраняемый Храбрым Георгием, в маленькую деревянную церковку, а из расписных коробьев концы вышитых скатертей на ветру полощутся, чтоб все видели, какое у невесты приданое!

После венчания поезд к Егорию помчался, там свадьбу играть будут. Теперь уж веселые песни грянули! Хватит грустить, пора мед с пивом пить!

Егорий с Марьюшкой сидят за шумным столом, потупившись застенчиво, не пьют и не едят ничего, по обычаю. После третьего блюда приказал дружка молодых в холодный сенник спать вести. Свадьба же до поздней ночи гуляла, а витые свечи до утра горели.

А утром озорными песнями молодых разбудили. И дед Афанасий с бабушкой Акулиной перед ними потешно пляшут, горшки об пол вдребезги бьют и покрикивают:

— Сколько кусочков, столько сыночков! Ух ты! Ух ты!

Полетели годочки быстрыми птицами один за другим. Вот уж две дочки у них народилось, и все, что у людей было, Егория с Марьюшкой не минуло.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Лето красное огнем горит. Ячмень уж колючие усы выпустил, а рожь тяжелым зерном колосья нагрузила. Золотое море на полях волнами перекатывается, а из глубины веселые васильки синими глазами мигают. Дух над полями стоит свежий, хлебный. Красота такая, что жать жаль. А пора уже, иначе дождь или град весь урожай побьет.