Мария Лебедева - С точки зрения кошки
Красный цвет ему ужасно не идёт, и без того светлая кожа кажется мертвенно-зелёной.
Единокровные, едино, едино. Единороги. Единороги что-то так популярны стали. Жаль, мне они нравились. А теперь — мейнстрим.
Попросил мой новый номер. Я продиктовала цифры, а отец занёс их в память телефона. Звонить он не будет, мы оба это знали.
— Ты ведь так и не видела братика и сестрёнку. Я же сказал тебе, приходи когда захочешь! Смотри, вон они уже как выросли.
Протянул мне мобильный. Прямо с заставки на меня смотрели два упитанных младенца. Интересно, мое фото он когда-нибудь на заставку ставил? Наверное, нет. Я взрослая. Наличие взрослой дочери заставляет его чувствовать себя стариком, тут даже сотня красных джемперов не поможет.
— Это Лика, а слева — Эдик, — пояснил он на тот случай, если я вдруг не поняла, что в розовое одет младенец женского пола, а в голубое — мужского.
Забыла сказать, они назвали детей Анжелика и Эдуард. Я чуть не упала, когда услышала. Леське, правда, понравилось, потому что Эдуард — это почти что Эдвард. Она только сокрушалась, что девочку зовут не Белла. Что ж так.
— Хотела узнать, а почему вы назвали её Анжеликой? — спросила я, чтобы хоть что-нибудь сказать.
— Катино любимое имя. Она обожает фильмы про Анжелику — ну, эту, которая «маркиза ангелов».
— М-м.
— И книжки про неё тоже любит, — поспешно добавил он, чтобы дать мне понять: его жена и читать умеет. Вот это да! Ай да жена, ай да умница.
Странно, что сына не назвали Жоффрей де Пейрак. Было бы классно, Жоффрей де Пейрак Антонов. Хотя имя, наверное, в этом случае писалось бы слитно — Жоффрейдепейрак. О, так ещё лучше.
Я невольно улыбнулась. Отец решил, что меня умилила фотография детенышей и тут же предложил:
— Хочешь прямо сейчас на них посмотреть?
— Нет, мне уроки надо делать, — поспешно отказалась я, не в силах придумать более правдоподобный предлог для отказа. — Зачем ты пришёл?
Отец удивлённо на меня посмотрел.
— Как «зачем»? Я соскучился. Думал, встречу тебя после школы, куда-нибудь сходим, поболтаем. Куда хочешь пойти?
Будто мы не виделись всего пару дней.
Мне хотелось чем-нибудь его огорошить. Может, соврать, что я беременна? Что мы перебиваемся с хлеба на воду? Что я решила сменить пол?
Я посмотрела в его спокойное лицо и поняла, что ему будет все равно, что бы я ни сказала.
— Пап, у тебя новая семья и новые дети. Уделяй им побольше внимания, ладно? А то вырастут закомплексованными мизантропами. Я пойду домой. Мне уроки надо делать, — повторила я, как за спасательный круг цепляясь за эту ничтожную причину.
На полпути я обернулась.
Нет, мне вовсе не хотелось, чтобы он бросился за мной или хотя бы стоял и смотрел вслед.
Я не ждала, что он попросит прощения за то, что я так редко его видела в детстве, что слышала все их с мамой ссоры (хотя ругались они громким шёпотом). За то, что бросил нас с мамой.
Ни капельки не хотелось. Абсолютно. Совсем не ждала.
Я вру. Ждала. Но, когда обернулась, то не увидела даже отцовской спины.
От ворот школы отъезжал его ярко-красный, в тон новому джемперу, автомобиль.
* * *Так уж выходит, что я почти всегда пропускаю обед: или просто забываю, или специально — мне не нравится есть в одиночестве. Чтобы мама не волновалась, говорю ей, что обедаю в школе. А вот ужин не пропускаю никогда. Мама приходит с работы, и мы едим вместе. Я не так уж часто её вижу, так что ужин — одна из немногих возможностей поговорить.
— Что нового? — спросила мама.
На кухне чудесно. Правда, одна лампочка в люстре перегорела, но из-за этого с потолка льётся такой мягкий приглушённый свет. Вкусно пахнет едой и свежезаваренным чаем.
— У Леськи виртуальный роман. На обществознание приходил психолог и спасал наши души. Получила тройку по алгебре. Отец встретил меня после школы. Положишь ещё курицы? — быстро выпалила я, почти скороговоркой произнеся фразу про отца. Я не хотела этого говорить, но начала и как-то не смогла остановиться. Глупо надеяться, что вопрос про курицу спасёт положение, она всё равно услышала, что я сказала об отце. Мало того, что ежедневно напоминаю о нём одним своим внешним видом, так ещё и сейчас… Ненавижу свой болтливый язык.
Мама забрала у меня тарелку и подошла к плите.
— Что ему нужно?
Я сделала вид, что не поняла вопрос. Зачем вообще сказала про отца? Когда про него говорю, у мамы портится настроение и лицо становится такое жалкое, будто её ударили. Сейчас она стоит ко мне спиной, но я знаю, что у неё именно такое выражение лица. Она расстроилась, и виновата в этом я.
— Психологу? Понятия не имею. Может, исследование какое проводит. Слышала, тут в Америке такое занятное исследование проводили. Взяли, значит, триста человек, и…
— Не психологу. Отцу твоему.
— Да ничего, — отмахнулась я. — Пообщаться хотел. И чтобы я увиделась с… С его детьми.
Мама натянуто улыбнулась.
— С Анжеликой и Эдуардом?
— Ага. Да ну его, мам, правда? Это старческий маразм уже. Ходит по городу, собирает своих старых детей… Испугался, знать, что новые не успеют вырасти к тому времени, когда ему стакан воды нужно будет подать. Ну его, да? Давай есть. А хочешь… — Я лихорадочно соображала, что бы такое предложить. — А хочешь, я покажу тебе мою тройку по алгебре?
На мамину тарелку упала капля воды, росинкой заблестев на куриной грудке. Мне понадобилась пара секунд, чтобы понять, что это не вода.
Я подошла к маме и крепко её обняла.
Глава 3
За окном лил дождь. Осенью всегда дождь. Особенно в моём районе. Так уж получается, что здесь он идёт даже тогда, когда в центре солнечно — наверное, над нами нависла какая-то вечная туча, прогнать которую не под силу даже очень сильному ветру.
Пятиэтажки намокли и стали того особенного оттенка серого, который пару веков назад называли «цветом паука, замышляющего преступление». В девятнадцатом веке было много забавных названий цветов и оттенков. «Цвет бедра испуганной нимфы», например. Но это уже, конечно, розовый.
Мой отец, кстати, не отличает розовый от вишнёвого, кораллового или даже бордового, объединяя все эти цвета одним термином — «такой красненький». Так что я, всё-таки, не в него.
И хорошо.
Ничем не хочу быть на него похожа.
Отцу при разводе каким-то непостижимым образом досталась и дача, и машина. Квартиру, правда, поделили пополам. Но ведь и машина с дачей — это «совместно нажитое имущество», почему их не поделили? Я не разбираюсь во всех этих юридических тонкостях. Предлагала маме подать на него в суд, а она говорит, что не хочет лишний раз нервничать и что «самое ценное осталось с ней». Это она обо мне.
На самом деле, я — весьма относительная ценность.
Дождь бодро стучал по козырьку, а я рисовала Гекату в колеснице, запряжённой серыми кошками. Кошки мягко ступали по земле, едва касаясь травы подушечками лап. Потом я вспомнила, что кошки были запряжены в колесницу скандинавской Фрейи, а у Гекаты были драконы. Но не переделывать же Гекату в Фрейю! Одна — покровительница колдовства, снов и ночного мрака, другая — богиня любви и красоты. Разумеется, и выглядят они по-разному. Переделывать кошек в драконов было бы тоже глупо. Поэтому я оставила всё как есть, пускай у меня будет Геката с кошками.
Послышался цокающий звук. Нет, неправильно! Кошки Гекаты передвигаются беззвучно, их шагов совсем не слышно во тьме. Вот богиня выезжает на ночную охоту, стрелой проносясь мимо могил и мертвецов. И когда из молочно-серебристого тумана, что стелется у входа в подземный мир… Да о чём это я?! Звук существовал не в моём воображении, он был на самом деле.
За окном пронеслось что-то огромное и мохнатое.
Я живу на втором этаже.
Вот Милочка и сошла с ума. Съехала с катушек. Чок-ну-лась.
Раздались быстрые лёгкие шаги, в комнату вошла мама.
— Мила, ты видела?! — спросила она.
— Ага.
Мы вместе подошли к окну. Цокающий звук становился всё слышнее. Нечто, ещё не видимое глазу, быстро приближалось к нам.
Цок-цок-цок.
Всё ближе, ближе.
Там, за рядом цветочных горшков, за оконным стеклом — до чего ненадежная защита — было что-то.
Сердце учащенно билось. Кровь шумела в ушах, будто к ним морскую раковину приложили.
Прислушиваясь к звукам, я забыла дышать.
Тук-тук-тук. Цок-цок-цок.
Раздавалось грозное, тяжелое сопение зверя.
Совсем рядом. Совсем. Рядом.
— Р-р-р… Гав-гав! — облаяла нас большая мохнатая собака, фыркнула и зацокала обратно.
— Тася! Тайсон! Ко мне! — позвал мужской голос.
Картина за окном становилась ещё более абсурдной: за окном показался не очень трезвый мужчина — один из наших соседей — и принялся ловить Тасю.
— Здрасти, — сказал он нам.
— Здравствуйте, — поздоровалась в ответ мама, отошла от окна и села на кровать. — Это сумасшедший дом… Я даю тебе слово, как только появится возможность, мы переедем из этого дома, из этого района. Слышишь, Мил? Переедем.
