Борис Никольский - Третья дорога
— Соловьева, кто это сделал?
— Я не знаю, я не видела, — быстро ответила Таня, краснея.
— Как же это ты не видела? А кто же тогда видел?
— Я не знаю, Зинаида Марковна. Я стояла спиной, а они разбили и сразу убежали.
— Кто они?
— Я не знаю.
— Соловьева, я до сих пор была уверена, что ты честная девочка. А ты прямо в лицо говоришь неправду. Я вижу по твоим глазам, Соловьева, что ты говоришь неправду.
Таня покраснела еще больше и молчала.
— Ну как, Соловьева, долго я еще буду ждать?
— Я не видела… — Таня говорила совсем тихо, опустив голову, чувствуя, как глаза наполняются слезами.
— Ты же пионерка, Соловьева, а пионеры всегда должны говорить правду. Выходит, ты плохая пионерка… — Зинаида Марковна старалась заглянуть ей в глаза, но Таня все ниже и ниже опускала голову.
— Ну что ж, — осколки колбы хрустнули у Зинаиды Марковны под ногой, — оказывается, ты еще и упрямая. Видно, придется вызвать твою мать и поговорить с ней.
Таня испуганно взглянула на Зинаиду Марковну. Этого она не ожидала. Ее маму ни разу, никогда не вызывали в школу… Таня даже представить себе не могла, чтобы ее маму вызывали в школу, как вызывают родителей второгодника Тюрина. А мама… что скажет мама!
— Я жду, Соловьева. Или ты скажешь, кто разбил колбу, или придешь завтра с матерью. Ну, кто же?
— Сазоновы. — Таня сказала это почти беззвучно, одними губами, и даже подумала, что, наверно, Зинаида Марковна не расслышала, и тогда она уже ни за что не повторит эту фамилию.
Но у Зинаиды Марковны был хороший слух.
— Вот это дело другое. Теперь я вижу, что ты действительно честная девочка. Можешь идти.
И Таня пошла в класс.
Братья Сазоновы, и Борис и Глеб, ничего не подозревали. Они как ни в чем не бывало носились по коридору.
Но прошла перемена, прошел урок, и другая перемена, а все было спокойно, и Таня, еще не веря себе, начала думать, что, может быть, все так и обойдется, что, может быть, Зинаида Марковна забудет об этой несчастной колбе, как забыли о ней братья Сазоновы. Тем более, что их классный руководитель Семен Борисович был болен, и, скорее всего, Зинаида Марковна оставит это дело до его выздоровления, а там оно наверняка забудется…
Никогда еще Таня с таким нетерпением и беспокойством не ждала звонка — чем меньше времени оставалось до конца последнего урока, тем чаще она поглядывала на дверь.
«Хоть бы Зинаида Марковна забыла, хоть бы забыла, хоть бы забыла…» — повторяла она про себя.
Только один раз до сих пор испытывала она примерно такое же ощущение. Это было недавно, когда им объявили, что после уроков будут делать уколы. Таня очень боялась уколов, и все уроки до самого конца, до самой последней минуты, она все надеялась на какое-то чудо, она все повторяла про себя: «Хоть бы отменили, хоть бы отменили, хоть бы отменили». Но чуда не случилось и уколы не отменили.
Наконец раздался звонок, и Таня облегченно вздохнула.
Но звонок еще не успел вызвониться, как дверь распахнулась и в класс вошли Зинаида Марковна и старшая пионервожатая Алла.
Таня вся сжалась, притаилась за партой, а братья Сазоновы, увидев Зинаиду Марковну, моментально прекратили играть в морской бой и напустили на себя рассеянно безразличное выражение.
Первой говорила Зинаида Марковна.
Она рассказала, как два пионера — вот они сидят сейчас на последней парте и делают вид, что им ничего неизвестно, — разбили колбу, очень ценную химическую посуду, и, вместо того чтобы честно признаться, трусливо скрылись. А вот Таня Соловьева — тут весь класс, все ребята разом повернулись и стали смотреть на Таню — не испугалась и назвала их фамилию.
— Таня поступила, как настоящая пионерка, — сказала Алла, едва только замолчала Зинаида Марковна. — Я думаю, что мы должны сегодня обсудить поведение братьев Сазоновых и заодно поговорить о смелости подлинной и смелости ложной. Кто хочет выступить?
Выступать никто не хотел.
Молчание затягивалось. Алла по очереди смотрела на каждого. Ребята ерзали за партами и отводили глаза. Только Зина Котова не выдержала. Когда Алла остановила свой взгляд на ней, Котова быстро подняла руку.
— Я думаю, что Таня поступила честно и смело. Она не испугалась, что ее будут дразнить. Я думаю, что все мы должны брать пример с таких пионерок, как Соловьева.
Больше говорить никто не хотел.
— Может быть, Сазоновы что-нибудь скажут? — спросила Зинаида Марковна.
— А что говорить? — пробурчал Борис Сазонов. — Ну, разбили, ну, велика важность… Ну, не будем больше…
— А если без «ну»?
— Не будем больше.
— Вот дело другое.
А Таня сидела за своей партой, не глядя на ребят, и думала: за что же ее хвалят?
Ведь на самом деле она просто испугалась, что Зинаида Марковна вызовет ее мать, только и всего, и сама Зинаида Марковна это прекрасно знает, так почему же она говорит: «смелая», «честная»?
Из школы она возвращалась одна, никто не пошел с ней, только Зина Котова подскочила: «Хочешь, будем дружить?», но домой идти им все равно было не по пути. Даже Генка не подождал ее, как обычно. Ушел.
Дома Таня ничего не рассказала; сначала хотела рассказать, а потом раздумала: почему-то стыдно ей было, словно сделала она что-то нехорошее.
А на другой день в школьной стенгазете появилась заметка о собрании в их классе, и опять в этой заметке хвалили Таню и называли настоящей пионеркой. А на Сазоновых была нарисована карикатура.
И постепенно — Таня даже сама не заметила, как это произошло, — ей вдруг стало казаться, что, может быть, действительно она честная и смелая, а ребята злятся оттого, что завидуют. Не будут же зря говорить и писать в газете… Но почему же тогда даже Генка смотрит на нее, как на предательницу? И почему все молчали на собрании — могли бы сказать… Все время Таня думала только об этом.
А из школы опять возвращалась одна.
Она пересекла школьный двор и вдруг увидела Бориса Сазонова. Он стоял возле калитки, прислонившись спиной к ограде, и помахивал портфелем. Легонько так помахивал — вправо, влево — и даже не смотрел в ее сторону, но Таня сразу поняла, что он видит ее и ждет. Она хотела было вернуться назад в школу, но было уже поздно. Борис шагнул ей навстречу и поманил пальцем:
— Иди, иди, ты же смелая…
Он улыбался, показывая ровные зубы.
Таня попятилась, и тогда Борис быстро подскочил к ней и, размахнувшись, ударил по щеке.
Таня выронила портфель и закрыла лицо руками.
Сазонов ударил ее еще раз и еще — по рукам, по лицу, но тут из дверей школы выскочила нянечка и закричала:
— Ах, ты, хулиган этакий, балбес здоровый, чего к девочке привязался? А ну-ка убирайся отсюда, пока к директору не свела!
Сазонов убежал, а Таня, плача, всхлипывая, размазывая слезы, пошла домой.
Так она появилась перед матерью, заплаканная, с распухшим носом и багровой щекой.
— Господи! — сказала мама. — Что это с тобой? Кто это тебя? Да говори же! — закричала она.
А Таня, продолжая всхлипывать, рассказала о вчерашнем происшествии в химическом кабинете, и о разговоре с Зинаидой Марковной, и о собрании, и о Сазонове…
— Ну вот видишь, я же тебе говорила, никогда не связывайся с хулиганами. Им же ничего не стоит искалечить человека. Они не посмотрят, что перед ними девочка. Я тебе столько раз говорила: не связывайся…
— Да-а… Не связы-ва-айся…
— И учителя тоже хороши. Сами не могут справиться с хулиганами, так детей используют. Куда это годится? Я сейчас же пойду к директору, я потребую…
И мама, даже мама, говорила совсем не то. Все словно сговорились, словно нарочно делают вид, что ничего не понимают…
— Нет, мама, не надо. Только не ходи в школу. Я не хочу…
— Нет, я пойду. Это нельзя так оставлять!
Она уже стояла в коридоре, такая решительная, уже надевала пальто.
— Мама, — сказала Таня, перестав всхлипывать, — если ты сейчас пойдешь, я… я… не знаю, что сделаю… Я больше никогда не приду в школу…
— Таня, как ты разговариваешь с матерью?
— Да, да не приду! Слышишь?
Мама покачала головой и сняла пальто.
— Ладно, — сказала она уже спокойно, — я вижу, ты сегодня изнервничалась. Отдохни. Успокойся. Ну, хорошо, хорошо, никуда я не пойду…
…Неизвестно откуда, может быть, от нянечки, а может быть, еще от кого, но в классе узнали, что Сазонов избил Таню. На следующий день, на первой перемене, Федосеев подошел к парте, за которой сидели братья Сазоновы, и сказал:
— Слышите, вы! Если кто-нибудь из вас еще тронет Соловьеву, будет иметь дело со мной!
Он стоял перед братьями вполоборота, худенький, угловатый, вздернув правое плечо, словно уже приготовившись к драке.
— Силач бамбула — поднимает два стула! — сказали братья. — Когда злой бываю — семерых убиваю! Ха-ха-ха!
