Лидия Чарская - Дикарь
— Ишь ты какой прыткий? Не нравится, видно, ему целым и невредимым ходить! — захохотал молодой босяк и, прежде чем Дима успел опомниться, нагнулся, поднял камень и изо всей силы запустил им в Стоградского. Страшная боль в плече заставила Диму громко вскрикнуть. И в ту же минуту все пятёро босяков-подростков накинулись на него во главе с Сережкой.
Маша закричала жалобным протяжным криком и бросилась защитить Диму. Но что могла она сделать? Убедившись, очевидно, в серьезности Димина положения, девочка кинулась к казармам, где жили артелью босяки, и крикнула во все горло:
— Дяденька Савел! Дяденька Савел! Ратуйте! Барчонка убивают! Ратуйте! Дяденька Савел!
Но справиться с Димой было далеко не так легко, как это казалось Сережке и его товарищам. Недаром мальчик закалил себя. Сильными, ловкими руками он задерживал и отражал сыпавшиеся на него удары. Отбросив нападавшего на него долговязого Митьку-Певуна, любимого товарища Сережки, он схватился с самим рыжим, ни мало не обращая внимания на кулаки остальных. Уже Сережка лежал поверженный на земле, как неожиданно сделанная подножка другого босяка, Федьки-Косого, свалила и самого Диму. Он хотел тотчас же вскочить снова на ноги и отразить новое дружное нападение, но четыре оборванца уже навалились на него и молотили по нему изо всей силы кулаками.
Какие-то красные круги поплыли у Димы перед глазами. В голове зашумело и все помутилось на миг. Но страшным усилием воли Дима принудил себя удержать уходившее от него сознание и неожиданно для нападавших поднялся на ноги. Крепким ударом он отшвырнул от себя наседавшего на него Косого и уже схватился с плотным и ширококостным Семкой-Вихрастым, подростком едва ли не крупнее его самого. Вдруг громкий окрик, раздавшийся за его плечами, заставил Диму выпустить из рук Вихрастого.
— Вадим, что это значит?
Дима вздрогнул от неожиданности. В пылу и разгаре схватки он не заметил подскакавшей к ним пролетки, в которой сидел Всеволодский.
Петр Николаевич ехал мимо, возвращаясь с пристани, и, еще издали приметя странно топчущуюся на месте группу, заинтересовался ею.
Каково же было его изумление, когда он увидел в центре этой небольшой группы босяков-оборванцев своего пасынка Диму.
— Оставь их и сейчас же садись рядом со мною! — коротко и повелительно приказал он последнему и только тут увидел разодранную одежду и окровавленное плечо Вадима.
— Что такое? Ты ранен? Откуда кровь? — уже более встревоженным голосом спросил он мальчика.
Но тот не мог сейчас ответить ни слова. Весь бледный, с блуждающими глазами, тяжело переводя дыхание, Дима шагнул к отчиму, поднял уже ногу на подножку экипажа и неожиданно зашатался, хватая руками воздух.
Петр Николаевич едва успел подхватить его, посадить рядом с собою и сильными руками обнять стан мальчика.
Дима совсем ослаб и весь как-то поник, опустился. А из раненого камнем плеча не переставала сочиться алою струйкой кровь.
Всеволодский, встревоженный не на шутку, то и дело понукал кучера ехать скорее. Ему было сейчас бесконечно жаль мальчика, снова попавшего в беду, и в то же время новый прилив досады на Диму не мог не восстановить его против пасынка.
ГЛАВА IX
Три брата
Прошло не мало дней, пока зажило раненое плечо у Димы и исчезли синие и багровые пятна — следы ударов, нанесенных ему Сережкиной компанией. Но на душе мальчика было светло и спокойно все это время. Смутная гордость от того, что он не побоялся схватки с впятеро сильнейшим врагом, приятно баюкала сознание Димы.
Не желая тревожить Юлии Алексеевны, Всеволодский скрыл от неё схватку пасынка с босяками-подростками. Не знала о ней и Ни, уже находившаяся на пути к выздоровлению. Но от Никса и Левушки было трудно скрыть что-либо; ни тот, ни другой не поверили в то, что Дима упал с дерева и разбился до крови, как объяснил, по приезде домой с пострадавшим Димой, отчим.
Все трое братьев собрались в «детской», как до сих пор еще называли в доме спальню мальчиков. Дима, позабыв по своему обыкновению, умыться и причесаться на ночь, юркнул в постель, — а Никс и Лева пристали к нему с расспросами.
— Ну, Димушка, ну, миленький, ну, хороший ты мой, расскажи по совести, как это было? — начал Лева, успевший перескочить со своей кровати на кровать брата, в то время, как Никс, устроившись в качалке-кресле, с усердием, достойным лучшего дела, занялся чисткой ногтей.
Дима, презрительно выпятив нижнюю губу, следил за всеми движениями старшего брата. И, не отвечая на вопросы Левушки, буркнул по адресу Никса:
— И не надоест это тебе? Никс не замедлил ответом, продолжая свое дело:
— Каждый человек должен следить за собою. Мама сама советовала мне держать в порядке ногти и руки. А тем более теперь, почти накануне предстоящего семейного праздника. Я рекомендовал бы и другим заняться немножечко собою. Разве ты, Дима, забыл, что через неделю — день ангела мамы, в который решено отпраздновать заодно и выздоровление Ни? Будет парадный обед, приедет Лина…
— Лина? Вот уж не терплю этой кривляки! — непосредственно сорвалось у Димы.
— Ну, этому я, положим, не поверю, мой милый, — тонко улыбнулся Никс, — потому что Лина не может не нравиться. Она развитая и начитанная…
— А по-моему, напыщенная и пустая! — пробурчал в ответ Дима.
— Ну, конечно, иного ты и не можешь о ней говорить. Ведь она на тебя не обращает никакого внимания. И смеется над всем твоим глупым поведением.
— Смеется? — переспросил Дима.
— Димушка! Милый! Перестань. Ведь он так только, В шутку, — обняв брата, шепнул Левушка, не терпевший никаких ссор и недоразумений.
— Я не в шутку, нет! — продолжал Никс. — Действительно, Вадим достоин насмешек. Я только сегодня узнал, что он схватился с босяками, и не подоспей папа вовремя, они побили бы его, как последнего уличного мальчишку.
— Что-о?!
Никс не успел опомниться, как Дима выскочил из своей постели, перебежал комнату и, очутившись перед старшим братом, схватил его за плечи и стал трясти изо всех сил.
— Повтори, что ты сказал, повтори! — говорил он глухо и злобно.
Пятнадцатилетний Никс был много слабее младшего брата и никогда, к тому же, не отличался особенной храбростью.
— Ну да… ну да! — залепетал он, меняясь в лице от страха. — Я и не отрекаюсь… не отказываюсь от своих слов… Папа действительно говорил маме, что ты приносишь им много горя и забот, что он положительно не знает, что делать с тобою.
— Так он и говорил?
Дима словно прокалывает насквозь Никса своим слишком пристальным, колющим взглядом. Бессознательно сильно сжимает он хрупкие плачи Никса.
— Ай, больно!.. Да пусти же ты меня! Больно мне, говорю тебе толком! — морщась и стараясь выскользнуть из цепких рук брата, лепечет Никс.
Дима точно просыпается после этих слов. Он смотрит на брата так, как будто видит его в первый раз, и выпускает, наконец, его плечо.
Никс валится головою на спинку кресла, словно подкошенный тростник.
— Грубиян… дикарь… мужик… — роняет он презрительно и брезгливо.
Странная улыбка пробегает по лицу Димы. И через секунду он схватывает снова руки Никса и сжимает их так сильно, что Никс опять кричит:
— Пусти, что ты? С ума сошел ты опять!
— Я пущу тебя с условием, если ты мне скажешь, каким образом ты узнал про все это?.. Подслушал? Да? Говори! — кричит Дима, не спуская с лица брата загоревшегося взгляда.
Лицо Никса делается багровым от бессильного гнева.
— Какой вздорь!.. Что ты сказал? Подслушивал? Что это значит?
— Ты лучше меня знаешь, что это значит!
— Ну да, ну да, подслушал, если хочешь, подслушал! Проходил мимо кабинета папы и слышал, как он говорил маме: «Вадим — бич, горе, несчастье нашей семьи. С ним нет ни покоя, ни радости. Я не могу найти средства исправить его… и… и…».
— А мама? — хмуря темные брови, угрюмо спросил Дима.
— Она плакала…
— И все?
— Чего же тебе еще?
Лицо Димы слишком красноречиво говорит о переживаемой мальчиком душевной буре. Левушка это замечает, соскакивает с места и, перебежав комнату, с легким криком бросается ему на грудь:
— Димушка!
Но тот медленно отстраняет брата, наклоняется, поднимает свой брошенный на пол пиджак и начинает одеваться.
— Куда ты? — напугано спрашивает Левушка, в то время, как Никс с растерянным видом следит за каждым движением Димы.
— Ты, надеюсь, не выдашь меня? — совсем иным — робким, приниженным тоном роняет Никс, раскаявшийся в своих словах, когда Дима, уже одетый, направляется к порогу комнаты.
— Что ты наделал, Никс! Боже мой, что ты наделал, рванувшись к брату кричит Левушка. — Ах ты не знаешь Димы!.. Он такой гордый, такой…
