Ирина Стрелкова - ЧЁТ И НЕЧЕТ (полный текст)

* Овечий сыр.

Он слишком давно не бывал дома, в Чупчи. Он слишком часто ездил с представительными делегациями в те места под Алма-Атой, где в юртах по высшему разряду угощают кониной, кумысом, бесбармаком, не забывая и о коньяке, лимонах, боржоми. Но даже отец - из тружеников труженик! - не знал в своей жизни такой непрерывной, сжигающей года работы, которой занят его старший сын, самый удачливый из Садвакасовых. И младшего брата он увезет отсюда не для беспечной городской жизни, где вода сама бежит из крана и огонь кормится не кизяком, не саксаулом, а газом. Еркину предстоит труд более напряженный, чем тот, который из века в век знали тут, в степи. Еркину по силам современные перегрузки умственного труда. Он еще поймет, что можно испытывать наслаждение от яростной работы мозга, как испытываешь наслаждение своей физической силой. Вот о чем надо будет с ним говорить, будоражить самолюбие, садвакасовскую гордость, родовое упрямство. Скоро ему пятнадцать. По степному счету - возраст совершеннолетия. По-городскому… Кенжегали вспомнил своих ребят, их английскую школу: по городскому пятнадцать лет - трудный возраст.

Самое время подоспело заговорить о чем-нибудь другом, а к будущему Еркина вернуться после - и не раз! Пока Еркин не уступит здравому смыслу.

- Ты, наверное, спать хочешь?

- Нет, я люблю вот так сидеть по ночам, думать, разговаривать. Мы с ребятами до света досиживаем.

- Все казахи - полуночники. У нас это в крови. Слушай, Еркин… - Кенжегали тихо засмеялся, - по ночам вы с ребятами не только про будущее думаете. Про девчонок тоже. Я-то помню. В городах мальчишки теряют голову весной, а в аулах - летом, на джайляу. Ваше поколение не забыло ак-су #233;к?*

* Национальная игра. Ак-су #233;к в переводе значит «белая кость».

- Играем иногда. Но больше в футбол.

- Чудак ты. Футбол - это спорт. Ак-суек - мудрость жизни. Кто-то ищет ак-суек, а кто-то ищет девчонку. Мне бы сейчас твои годы… - Кенжегали помолчал, что-то вспоминая. - Слушай, Еркин, ты ведь знаешь Софью Казимировну. У нее должна быть дочка твоих примерно лет. Как девчонку зовут?

- Саул #233;.

- Ну-у… - Кенжегали удивился. - Почему не дали русского имени?

- Не знаю, - сказал Еркин. - Разве плохое имя Сауле?

- Хорошее имя. Но врачи нашей больницы сто лет называли детей христианскими именами. Чупчи к этому привык. Слушай, Еркин, а она красивая?

- Красивая, - серьезно ответил Еркин.

- Самая красивая в поселке? Еркин промолчал.

- Первая любовь очень много значит в жизни человека. - Старший опять говорил как бы самому себе. - Кого полюбил первой любовью - после всю жизнь сказывается. Ты мне поверь. Я-то знаю. Рвешься в высоту - за ней. Хорошо! Впрочем, ты еще мал. Когда-нибудь поймешь… Пойду-ка я спать. Я ведь рано ложусь, рано встаю. Не по казахскому обычаю - по европейскому. - Он ушел в юрту.

Еркин слышал: льется вода в стакан, брат запивает таблетки, помогающие сну, укладывается поудобнее на кошме. Поворочался, встал, выходит из юрты:

- Ты напрасно думаешь, Еркин, что, уходя из Чупчи, мы оставляли здесь все без перемен. Наш уход тоже сказывался на жизни степи. Электричество, радио - все новое, что появлялось в Чупчи, было частью общих перемен во всей стране и у нас в Казахской республике. А к этим переменам приложили руку и мы, ушедшие из аулов.

- Я понимаю, агай, - сказал Еркин. - Только отец наш такую шутку любит. Казах в самом дальнем ауле живет - разный хороший обычай другого народа ему покажи, он переймет. Казах в город уедет - боится свое лицо потерять, старые аульные привычки с собой везет.

С субботы на воскресенье из военного городка отправились двумя машинами за сто километров на Соленые озера: Степановы всей семьей, председательница женсовета Мария Семеновна с мужем, Рябов.

Хозяйственней всех собирался на рыбалку муж Марии Семеновны, майор Коротун - невысокого росточка, краснолицый. В городке его все так и звали, без имени-отчества: Коротун. И первой сама Мария Семеновна: «Коротун, горе ты мое, долго еще тебя ждать!»

Когда добрались до озер, Коротун принялся хлопотать насчет очага. Саксаулины он привез: не старые рыхлые коряги - молодые и гладкие, с прозеленью, крепкие и ветвистые, как олений рог. Надел брезентовые рукавицы, ухватил саксаулину, лихо размахнулся и со зверским лицом обрушил на камень. Толстая ветка лопнула посередке. Коротун ее доломал, придавив ногой.

Рябов и Витя в сторонке разложили снасти и что-то соображали по раскрытой книжке «Рыболов-спортсмен».

- Маша, а ты что сидишь? - спросила Наталья Петровна. - Тебя не продуло в машине? Я ведь говорила - застегни окошко.

Маша встала и пошла к Вите и Рябову. Отец, как всегда, успел исчезнуть со своими старыми бамбуковыми удочками.

- Тебе, Маша, какой поплавок привязать? - спросил Витя. - Красный или зеленый?

- Красный заметней. - Рябов привязал к леске гусиное перышко: снизу белое, сверху красное.

Возле машин и палаток остались с Коротуном хозяйничать Наталья Петровна и Мария Семеновна. Для того и затеяна рыбалка, чтобы им ближе сойтись.

Наталья Петровна берет из машины канистру с водой, и уже есть о чем поговорить:

- В Мусабе, помню, мы жили… Приедет солдат с цистерной, а мы - делить: каждой хозяйке по два ведра. Раз в месяц бочка воды полагалась - постираешь, детей помоешь… Как праздник!

- А мы сразу после фронта да в Якутск, - согласно вступает Мария Семеновна, бывшая фронтовая медсестра. - Чаю попить - снега в котелок наберешь и на примус. А молоко-то я какое покупала! Несешь с рынка замороженный кругляк…

- На Чукотке один год яиц было не достать, - вспоминает Наталья Петровна. - Дети уж и забыли, какие яйца бывают. Потом привезли, я сотню взяла. Приношу домой, а Маша спрашивает: «Почему мячики не круглые?»

- Теперь-то там, говорят, апельсины круглый год.

- Теперь не сравнишь - везде стало лучше. Квартиры со всеми удобствами. А мы с мужем еще в бараках начинали. Да что там бараки! - Наталья Петровна глядит победно, уперев руки в бока, - И не то бывало! Дочка-то моя… в поезде родилась. Скорый «Москва-Хабаровск».

- В поезде? Маша?! - восхищенно ужасается Мария Семеновна.

- Муж меня одну готовился встретить, а мы - здравствуйте! - выходим вдвоем.

- Господи! - Мария Семеновна вздыхает слышно. - Могу себе представить, каково ездить по городкам с малыми-то детьми… А у нас с Коротуном детей нет и не было. Так вот и живем… - На ее круглом властном, даже вздорном лице проскальзывает давняя, незаживающая боль. - Маша-то у вас совсем уже взрослая. В каком классе?

- В восьмой перешла.

- Учится хорошо?

- Средненько, - признается Наталья Петровна председательнице женсовета. - Троек, конечно, нет, но при ее способностях могла бы стать круглой отличницей. Да и то сказать, чуть не каждые два года - новая школа. Господи, была бы у нас бабушка! Я бы ребят на все школьные годы к ней. Росли бы, учились, как все нормальные дети. Вы себе представить не можете, до чего я завидую тем, у кого бабушки. А у нас… Я в детдоме выросла. Папа на фронте погиб, мама при бомбежке - мы от самой границы эвакуировались. У мужа тоже родители на войне погибли. У него и отец и мать были учителями, их немцы расстреляли за связь с партизанами. И Колю вместе с ними поставили, две пули попало, да не насмерть - живым закопали. На его счастье, наши село отбили, Колю один офицер вытащил живого из ямы с мертвыми. После войны отвез в суворовское. А что суворовское? Тоже детский дом. Сами выросли без родителей - детей теперь растим без всякого опыта семейного воспитания. Очень трудно семье, когда нет стариков.

- Представляю себе, - сочувствует Мария Семеновна.

Обе понимают: разговор пока что идет больше дипломатический, чем откровенный и задушевный. Но уже проясняется: сойтись подружнее они сумеют. Да ведь и надо сойтись - без этого никак не прожить в военном городке.

Рябов с Витей наконец-то наладили удочки себе и Маше. Рыбалку решили начать там, где в густых камышах светлели чистые заливчики. Рядом, в чаще ржавых стеблей, что-то хлюпало и чавкало. Рябов ежеминутно поправлял очки, соскальзывавшие по вспотевшему носу, и шепотом рассказывал Вите: еще совсем недавно, всего сто лет назад, известный путешественник Семенов-Тян-Шанский проходил здесь неподалеку со своим караваном, и казаки из конвоя шашками рубили сазанов, копошившихся в камышах.

Лейтенант снарядился на рыбалку в синем тренировочном костюме, в солдатской панаме с дырочками, но эту ковбойскую панаму Геннадий Васильевич успел подарить Вите; а у самого еле держался на макушке Витин детский картузик с прозрачным козырьком. Маша поглядела на дурацкий картузик, на очки со слепым отражением воды, на тонкий нос в капельках пота и пожалела: «Почему он такой некрасивый? Симпатичный, но некрасивый».

Не клевало ни у нее, ни у Вити, ни у Геннадия Васильевича. Маша прекрасно знала, почему не клюет. Рыбаки-теоретики! Очень уж много Рябов и Витя знают про рыб, про все их хитрые повадки. Нечего тут с ними делать.