Августа Лазар - Ромашка и Старичок-Корешок
Может, Прапра заболела? Ромашка осторожно заглянула в спальню. Нет, и там тоже никого не было. Выходит, она в каморке на чердаке? Ромашке стало как-то не по себе. Потихоньку, словно нарушая чей-то запрет, прокралась она по ступенькам наверх и бесшумно растворила дверь. Прапра неподвижно сидела за столом к ней спиной. Ромашка подошла поближе, заглянула сбоку… Какая-то она не такая, как всегда… И нос словно заострился… На столе были разложены игральные карты. Прапра внимательно их разглядывала. Наконец она пошевелилась, покачала головой, потом глубоко вздохнула, послышалось знакомое бормотание. До слуха Ромашки донеслись такие страшные слова, что она застыла на месте:
— Только б не померла…
«Кто? — думала Ромашка. — Про кого она говорит?»
Прапра снова забормотала, и Ромашка расслышала:
— Старичок-Корешок… Старичок-Корешок… Старичок-Корешок…
«Про что же это она? Какой ещё Старичок-Корешок?»
Ромашка не успела об этом даже толком подумать, потому что снова испугалась — Прапра назвала её имя:
— Ромашка, бедная моя Ромашка!..
Значит, это про неё? И она умрёт? Ромашке хотелось закричать; всё это было как в дурном сне. А Прапра уже снова бормотала:
— Прекрасная Лило… Прекрасная Лило…
И тут Ромашка вскрикнула:
— Нет, нет! Только не Лило!
Слёзы текли по её щекам.
Прапра подскочила. Она хотела встать, но снова опустилась на стул. А Ромашка уже обхватила её шею руками и, плача, повторяла:
— Прапра, Прапра, что ты тут делаешь? Почему она должна умереть? Говори, Прапра, говори! — Она трясла Прапра за плечи.
И вдруг у неё мелькнула страшная мысль… Она отскочила назад и уставилась на Прапра широко раскрытыми глазами.
— Прапра, а может, ты правда ведьма?..
Эти слова подействовали словно удар. Прапра вдруг вся съёжилась, стала старой-престарой. Сгорбившись, сидела она на стуле, голова её тряслась, губы шевелились. Лицо сделалось маленьким-маленьким, по морщинкам текли слёзы. И тут Ромашка снова расплакалась и крепко обняла Прапра:
— Нет, нет, Прапра! Я совсем не то хотела сказать!.. Я ведь знаю, что ведьм не бывает!..
Обе они были так взволнованы, что потом ни та, ни другая не могли даже вспомнить, что говорили, что делали и как помирились. А потому и тут в книжке про это ничего не рассказывается.
Через полчаса всё было уже как обычно. Ромашка распахнула окно, и в комнату вошло солнце, и стало слышно, как щебечут птицы в саду. Прапрабабушка и праправнучка сидели друг против друга за столом, на котором ничего не было, кроме стаканчика с фиалками.
Прапра уже стала снова такая, как всегда, только глаза и нос у неё немного покраснели, да и у Ромашки тоже.
— Ромашка, ты никому не рассказывай про эти карты и что ты… меня за этим застала. А то они больше не пустят тебя ко мне, Лило с отцом… А как же мне тогда жить? Ведь я не могу жить без тебя, Ромашка, ты сама знаешь.
Ромашка пообещала, что никому ничего не расскажет.
— Но только что же это за карты? — спросила она. — И почему ты сказала, что мама Лило умрёт? Ведь это не может быть!..
И тут Прапра начала врать. А что же ещё ей оставалось делать? Но врать она совсем не умела.
— Да неправда это, неправда, — сказала она. — Всё это глупости, я просто так выдумала… какую-то ерунду… Видно, от старости… И ещё потому, что я всё одна да одна… Вот и приходит в голову всякая чушь. Чушь это, чушь… Всё это неверно, что карты показывают.
— Как так «карты показывают», Прапра?
— Да ничего они не показывают, просто сама воображаешь, да и всё… Выдумаешь какую-нибудь чепуху да сама и поверишь. Да нет, Ромашка, неправда это. И отцу не говори, и Лило тоже, что я гадаю на картах и в это верю. Колдовать-то я не умею, но в разные таинственные вещи верю. Да нет, Ромашка, ты-то не верь, это всё чушь, глупости, сожгу я эти карты… — И она показала пальцем на подоконник, где лежали карты, сложенные в две стопочки.
— Да зачем же сжигать? — удивилась Ромашка. — Ведь они ещё совсем хорошие. Будем с тобой в них играть.
— Для игры они не годятся… В них нет джокера.
— А-а-а… Значит, правда не годятся… Только я не поняла, Прапра, ты веришь в это гадание или не веришь? Как-то ты непонятно говоришь.
— Да ведь это всё равно, Ромашка… А вот тебе в это верить ни к чему. Так слышишь, Ромашка: ты, значит, ничего не видала, ничего не слыхала. Поняла?
Нет, Ромашка ничего не поняла. Она всё видала и слыхала такие страшные слова… Такие страшные, что даже спросила:
— А почему ты сказала: «Только б не померла»? Почему мама Лило должна помереть? Это ведь глупости, правда? Или нет?
— Глупости, Ромашка, глупости. Не помрёт мама Лило, когда малыш родится. Всё будет хорошо…
— А разве, когда рождаются дети, мамы умирают? Разве так бывает?
— Да нет, Ромашка, теперь уже не бывает. Раньше-то часто бывало, а теперь никогда. Теперь ведь чистота, врачи… А раньше этого не было. Вот и верили в Старичка-Корешка…
И тут Прапра совсем позабыла, что она хотела притвориться, будто бы ни во что не верит — ни в карты, ни в приметы, и рассказала Ромашке про Старичка-Корешка.
Таинственным шёпотом объясняла она, что им в детстве, ещё там, на родине, в Тюрингии, разрешали иногда поиграть со Старичком-Корешком…
— Ну, корешок такой, корень черемши, Лук победный, понимаешь? Старичок-Корешок!.. Вот поточу-то я и мой двоюродный брат Алоиз дожили до глубокой старости и никогда не болели. Только поэтому. Ведь он здоровых хранит, а больных лечит. Ах, если бы у меня тогда, когда твоя мама заболела, был этот Старичок-Корешок! Ни за что бы она не умерла…
И тут она вдруг увидела испуганное лицо Ромашки и её широко раскрытые глаза, в которых стоял вопрос: «Так, значит, всё это правда? Или, может, Прапра всё выдумывает? Или у неё в голове уже всё перепуталось?»
Прапра так ясно прочла все эти вопросы в глазах Ромашки, что тут же опомнилась.
— Ромашка, если ты меня любишь, забудь всё, что сегодня я тут на чердаке говорила… Забудь ты про эти карты! У меня, наверно, жар, вот и приходят в голову всякие фантазии. Не думай ты больше об этом, Ромашка! А главное, никому не говори, ни одному человеку. Обещай мне, Ромашка, что ты никому не расскажешь, а то у меня ни минуты покоя не будет! Ведь если это откроется, тебе не велят ко мне приходить. А что со мной тогда будет?..
И она снова съёжилась и стала маленькой-маленькой и старой-престарой, и тогда Ромашка стала её уверять, что никому на свете никогда ничего не расскажет про карты. А потом она пошла домой. Но это была уже не та Ромашка, которая час назад вошла в калитку.
Что случилось с Ромашкой?
До конца учебного года оставалось всего две недели. Но в этом году у Ромашки всё складывалось совсем не так, как в прошлом.
— Что случилось с Ромашкой? — спрашивала Лило отца. — Она стала какая-то совсем другая. Иногда поглядит на меня так боязливо, а потом вдруг спросит: «Ты хорошо себя чувствуешь, мама Лило?» Может, её кто-нибудь напугал?.. Не Прапра ли ей чего-нибудь наговорила?
— Не думаю. Прапра ведь такая умница…
«Что случилось с Ромашкой? — удивлялся и учитель Герберт. — Она стала невнимательна на уроках, отвечает невпопад, а последний диктант написала на тройку…» Он спросил свою младшую сестру Гину:
— Ты не знаешь, что это с Ромашкой? Ведь ты её подруга.
— Нет, — ответила Гина. — Не знаю. Какая-то она не такая, как была. Это я, конечно, заметила. Всё сидит дома со своей мамой Лило или торчит у Прапра. Даже на хоровой кружок вчера не пошла, сказала, что охрипла. Только это враньё, меня-то не проведёшь!
— Ах ты, Хитроумная Гина!.. — рассмеялся старший брат.
Учитель Герберт посоветовался с Лило, как быть с Ромашкой.
— Может, ей было бы полезно поехать в лагерь? — предложил он. — Ведь скоро каникулы. Перемена обстановки, новые друзья, природа, игры, развлечения — всё это наверняка ей поможет. Правда, мы пока ещё не знаем, где у нас в этом году будет лагерь. Возможно, что в горах. Но одно известно точно: начальницей лагеря едет фрау Ирена, бывшая заведующая детским садом.
— Об этом я и сама уже думала, — сказала Лило. — И даже пробовала говорить с Ромашкой. Но она только плачет и повторяет, что ни за что никуда не уедет, пока не родится малыш. Хотя знает, что в родильный дом всё равно никого не пускают. Что же нам с ней делать?
И Прапра тоже очень беспокоилась. Ей-то не приходилось ломать голову над тем, почему Ромашка так изменилась. Но от этого ей было не легче, а только ещё тяжелее — ведь она чувствовала себя виноватой. И поделиться ей было не с кем, кроме как с Фридрихом. Только ему одному она и рассказала, что случилось с Ромашкой.
— Фридрих, — заключила она свой рассказ, — ты ведь знаешь, я врать не люблю. Никто, кроме тебя, раньше не знал, что я гадаю на картах. Да никто меня об этом и не спрашивал. Вот мне и врать не приходилось. Ведь тайна — это не враньё? Как ты считаешь, Фридрих?
