Анна Масс - Я и Костя, мой старший брат
— И сейчас не к спеху! — отстаивала я свои права. — Жениться ему еще нельзя. У него еще идет перестройка организма.
— Ну, ты даешь! — захохотал Костя.
— Ира! — воскликнула мама. — Что ты в этом понимаешь?
— Не беспокойся, все понимаю! — ответила я с вызовом.
Мама какая-то странная. Когда я с ней рассуждаю о биотоках, о передаче наследственности, о возможности жизни на других планетах — она не удивляется, хотя и говорит, что сама она в моем возрасте об этих вещах ничего не знала. А когда я высказываюсь по вопросам женитьбы, ее это просто поражает. Между тем мы с девчонками часто говорим на эту тему.
А недавно с нами проводила беседу наша школьная врачиха. Она оставила в классе только девочек, а мальчишкам велела уйти. И говорила с нами о том, что мы будущие женщины, и о перестройке нашего организма. Мы потом несколько дней задирали нос перед мальчишками: мы-то будущие женщины, а они кто?
— Захочу и женюсь, — сказал Костя. — Тебя-то уж во всяком случае не спрошу.
— Ну ладно, — сказал папа, — решено и подписано. И давайте не откладывать. А то я завтра уеду, а вернусь хорошо если через месяц. За это время, я чувствую, вы окончательно перегрызетесь.
И они втроем принялись перетаскивать Костины вещи в мою комнату, а мои — в кабинет.
— Костя, ты лежи, — уговаривала мама. — У тебя ангина, тебе нельзя переутомлять сердце. Ира, ну что ты сидишь? Помоги нам?
— Ни за что! — заявила я. — Лишили меня собственного угла и еще хотите, чтобы я вам помогала! А вы знаете, что от огорчения в человеческом организме увеличивается холестерин?
— Боже, какая осведомленность! — сказала мама. — За что тебе только в школе двойки ставят?
Вскоре все было кончено. Костя перебрался на мою полутороспальную кровать, похожую на каравеллу Колумба, перетащил в мою комнату проигрыватель и магнитофон. Мои тетради, карандаши и линейки вместе с недочитанным Алексиным перекочевали в средний ящик папиного письменного стола.
Я сидела в кресле и чувствовала, что мой организм переполняется холестерином. Втайне я даже радовалась переезду — в моем распоряжении будет теперь большая комната да еще с телевизором. Но обидно все-таки — взяли и вышвырнули из своей комнаты, как котенка.
— Ира, иди ужинать! — позвала мама.
Я хотела гордо отказаться, но почувствовала, что умираю с голоду. Жевала я с мрачным видом, время от времени шмыгая носом.
***
До конца третьей четверти оставался ровно месяц.
Мне нужно было подтянуться по русскому и по математике. К сожалению, Люся дала мне «Портрет Дориана Грея», так что о четверке по математике думать не приходилось. Но по русскому мне бы хотелось вытянуть на четверку. У меня были такие отметки: четыре, три и три с минусом. Если бы я получила пятерку, четверка в четверти обеспечена. Приходилось разрываться между русским устным и Дорианом Греем. Дориан явно одерживал победу. Спасало только то, что меня пока но вызывали.
После того как мы с Костей обменялись комнатами, в наших отношениях наступило затишье. Правда, затишье враждебное — Костя со мной почти не разговаривал, не мог мне простить моего невольного розыгрыша. К нему зачастила Светлана — та самая, из-за которой произошел скандал. Они с Костей вместе учились и теперь готовились к школьной практике. Так, во всяком случае, Костя объяснял маме ее частые посещения. Но я-то подозревала, что ни к какой практике они не готовятся, а просто слушают музыку, плотно закрыв дверь. И мама, которая раньше без всяких церемоний заходила в комнату, когда там занималась я, теперь заходить стеснялась. А если нужно было взять что-нибудь из шкафа, смущенно кашляла у двери, а потом стучала и говорила:
— Можно? Извините, пожалуйста, я на одну секундочку.
— Пожалуйста, пожалуйста! — отвечала Светлана так, словно она уже была хозяйкой этой комнаты и от ее разрешения зависело: пустить маму или не пускать.
Меня это злило. Светлана мне с первого взгляда не понравилась. Не люблю женщин в дубленках — у них почти у всех невероятно высокомерный вид. Владелица дубленки смотрит поверх окружающих, словно ей нет никакого дела до остальных граждан, в обыкновенных пальто. Но дубленочниц выдает косой взгляд, который они бросают на встречных женщин. В этом взгляде жадный вопрос, ну как я выгляжу? И если какая-нибудь дура посмотрит с завистью, да еще замедлит шаги и оглянется, дубленочница еще надменнее вскинет голову — вот-вот запыхтит от гордости, как будто у нее на плечах шкура убитого ею крокодила.
У Светланы дубленка была сверхмодная, длинная, до самых щиколоток, отороченная по подолу и рукавам длинным белым мехом, вся расшитая зелеными и желтыми кренделями.
И выражение лица у Светланы было точно такое, как у всех остальных дубленочниц: холодно-высокомерное. Она была похожа на манекен в витрине магазина «Одежда».
Когда Светлана снимала свою дубленку, то становилась немного проще, хотя дух шикарной шубы как бы продолжал сопровождать ее.
Надо признать, что Светлана была красивая. Темные, прямые волосы закрывали ей пол спины. А глаза были зеленоватые. Она их подводила тушью, но не слишком. Черты лица правильные, но тоже какие-то холодные, манекенные.
Костя же, когда приходила Светлана, необычайно оживлялся, называл ее «русалкой», все время пытался острить.
Не знаю, может, Светлане это и нравилось, хотя по ее манекенному виду ничего нельзя было угадать. Мне это Костино подлизывание в виде острот ужасно не нравилось, потому что в этом было что-то унизительное.
Костя пропускал Светлану в дверь моей бывшей комнаты, после чего дверь плотно закрывалась и включался магнитофон или проигрыватель. Конечно, может, музыка и помогала их занятиям, но мне кажется, что заниматься под музыку — это все равно что готовить уроки моим способом — с открытым ящиком стола, в котором лежит интересная книга.
А между тем практика была на носу. Уже у нас в классе на уроках сидели студенты и их преподаватели-методисты. Костя должен был вести уроки в девятом и в пятом классах. В девятом дать два урока по литературе, а в пятом — один урок русского языка. Только еще неизвестно было, в каком из пятых — в нашем или в «Б». Мне хотелось, чтобы в нашем.
Так и вышло — Костя пришел домой и сообщил, что его назначили в наш пятый «А» на завтра. Тема урока — личные и возвратные местоимения.
— Ты уже всем растрепала, что твой брат будет вести урок в вашей школе? — спросил Костя.
— Никому, — ответила я. — А вдруг ты провалишься?
После обеда Костя позвал меня в комнату.
— Садись вот здесь, — приказал он. — Ты будешь класс, я — преподаватель. Я буду вести урок, ты — реагировать. Если что тебе покажется не так, поправишь.
Это мне очень понравилось. Я с удовольствием села.
Костя вышел из комнаты и сразу вошел, держа в руках тетрадку, как если бы это был классный журнал.
— Здравствуйте! — сказал Костя сдержанным учительским голосом. — Садитесь, пожалуйста…
— Нет, Костя, не так! — прервала я. — Ты должен подойти к столу и немного помолчать. Чтобы все успели приготовить тетради и встать. А то ты скажешь: «Здравствуйте», а мы еще только будем подниматься, хлопать крышками, и получится, как будто ты первый с нами здороваешься.
— Пожалуй, — согласился Костя. — Ты, оказывается, не такая дура, как кажешься. Давай сначала.
Костя снова вышел и вошел. Подождал немного. Я сделала вид, что только что его заметила, поерзала на стуле и встала.
— Здравствуйте! — сказал Костя.
— Здравствуйте! — ответила я.
— Садитесь, пожалуйста.
Я села.
— Теперь так?
— Теперь хорошо, — ответила я.
— Дальше что?
— Дальше ты должен спросить: «Кто у вас сегодня дежурный?» Дежурный встанет, а ты ему: «Назовите отсутствующих».
— Ясно! — сказал Костя, — Поехали. Кто у вас сегодня дежурный?
Я встала.
— Назовите отсутствующих.
Я назвала наугад три фамилии. Костя якобы отметил их в своей тетради.
— В прошлый раз, — сказал Костя, — вы начали изучать местоимения. Проверим, как вы усвоили эту тему. К доске пойдет…
— Только не вызывай Викторову! — предупредила я.
Мурка Викторова училась очень хорошо, но сильно заикалась. В прошлом году одна студентка задала ей какой-то вопрос. Мурка попыталась ответить, но ее заело на первой же букве. Студентка не сообразила, в чем дело, и сказала: «Не знаешь, а тянешь руку. Садись!» Мурка села и заплакала. Тогда мы все стали объяснять, что Мурка знает, просто она заикается. Студентка ужасно смутилась и всю остальную часть урока вела очень плохо. А для Мурки с тех пор время студенческой практики стало сущим мучением — она боялась, что ее спросят.
Все это я объяснила Косте.
— Это у нее комплекс, — сказал он. — Страх перед новым унижением ушел у нее в подсознание. Я постараюсь его вывести. Какая она из себя, эта Викторова?
