Светлана Винокурова - Кассеты Шохина
— Что же ты дружишь тогда с ним? С будущим предателем? — медленно спросил Владик и встал.
— Могу и не дружить! Не думай. Совсем одной даже лучше. Когда не отвлекаешься, силы больше!
— Тогда и ты — такая же... Раз решила ни на кого не отвлекаться. От себя. Раз другие для тебя... ненужный груз и больше ничего!
Тишина вспухала, пока не заняла всю комнату... Воздух исчез, и осталась одна тишина, и дышать стало нечем.
— Все, — глухо сказала Оля. — Все! Не приходи больше... Понял? Никогда!
«Если она так легко... — Владик думал холодно и яростно. — Так легко может все забыть, от всего, что было, отказаться...» Он стащил шапку и сунул ее в карман, голова плыла и кружилась, как на пляже, когда сильно перегреешься на солнце. «Если может вот так легко от всего, что было, отказаться... Значит, ничего и не было! И жалеть не о чем. Не о чем, не о чем!» Он твердил шепотом почти с удовольствием:
— Не о чем! Пускай! Ничего, переживем, не пропадем. Не пропадем, ничего...
Кассета четвертая
Сегодня двадцать первое декабря, среда... Самая длинная ночь в году будет. Что-то все из башки вылетает. Забыл сегодня сменку. А по школе дежурит девятый, у них не прорвешься... Домой возвращаться — на урок опоздаешь. Что делать? Увидел Аллочку, ее кабинет на первом этаже. Постучал, она открыла окно. Ну, я сказал, что вторую обувь забыл... И она впустила! Через окно. «Так и быть, — говорит, — вид у тебя уж больно несчастный...» Вот человек! Побольше бы таких... А с Олей — всё. Глупо до черта! Вчера все думал: позвонить, не позвонить? Хотелось. Но вспомнил, как она сказала, и не стал. Чего унижаться, зачем? Про «зачем» стал много думать. Столько всего, про что можно так спросить! Зачем рисовать, например? Если ничего от этого не меняется! Оська будет такой же, и предки из своих дрязг не вылезут, и Олина мама не бросит таскать мыло с работы... Она с Олиным отчимом работает на какой-то фабрике. Он инженер, а она техник, что ли... Хотя не все ли равно? Это неважно, кто... В общем, никому эти картинки не нужны! Только мне. А зачем мне, если больше никому?.. А дома весело. Мама разводиться не согласна. Хорошо, что днем они — по своим работам. Все передышка для обоих... Поговорить с ней, что ли? Если она о нем такого плохого мнения, на фиг жить вместе? Зачем? Ну, все...
Голос матери был рассчитан словно бы не на одного человека, а на целый зал:
— Пятнадцать лет — собаке под хвост? Из-за молодой шлюхи!.. Одни удовольствия ему! Всю жизнь — одни удовольствия! О сыне бы подумал, если на меня плевать!
За отцом захлопнулась дверь. Мама схватилась за телефон и принялась подробно жаловаться тете Лине, подруге... Долго жаловалась. За окном сыпал жидкий, косой снежок. «Скоро Новый год, — подумал Владик, — а снег все ноябрьский какой-то, бестолковый: полежит с неделю и стаивает...» Он немного постоял на пятках, потом на носках, поморщился и пошел к маме — разговаривать она наконец кончила и села плакать на кухне. Завитые темные волосы растрепались, полные руки бессмысленно трогали на столе хлебницу и банку с вареньем...
— Мам, ну чего ты... Перестань, — сказал Владик. — Если подумать — помрем, что ли, без него? Ну, влюбился. Ничего такого, с каждым может случиться... Он же не просто так уходит, а все-таки любовь...
— Ты его еще защищаешь? — Мама заплакала сильней. — Какая любовь! Сколько может быть этих... Любовей!
— Наверно, одна или две... А сколько? — настороженно спросил Владик.
— Тебе пять было — чуть не ушел! Любовь! Через три года — еще одна! В прошлом году два месяца пропадал!
— Когда в командировке?
Мама ожесточенно утерла слезы:
— Это тебе так сказали. У очередной... болтался. Вот такой у нас папочка.
— Мам... Если такой — чего ты тогда? Ну и пускай уходит!
— Пускай? А сколько нервов помотал! Полжизни на него!.. И вот тебе благодарность... За все платить надо — это он запомнит! Слишком легко отделаться хочет... Ну, ладно, сынок. Ты иди ложись, вон уже времени сколько...
Проснулся Владик внезапно и от неожиданности вздрогнул: кто-то высокий стоял в его комнате.
— Тихо, сын! Это я, — прошептал отец. — У тебя переночую. Спи дальше.
Он ловко, бесшумно разобрал кресло-кровать, разделся и лег.
— Слушай, пап, — сказал Владик. — А сколько у человека может быть... Ну, сколько раз он может влюбиться?
Отец заложил руки за голову, вздохнул:
— Увлечься — сколько угодно раз... А настоящая любовь редкость. Потому и случается редко.
— А вот в том году у тебя, мама сказала... это было что?
— Так! — совсем другим голосом ответил отец. — Так-так... Ну что ж! В прошлом году произошла ошибка.
— А с мамой?
— Время показало, что тоже.
— А если и сейчас ошибка? А? Разведетесь, а потом выяснится...
— В любом случае с твоей мамой мне не жить.
Владик сел на кровати, сильно обнял колени:
— Пап, а она молодая?
— Тоже мамина информация? Хватит разговоров. Спи. Я устал.
Владик упрямо облизал губы:
— А дети у нее есть?
— Нет. Все, наконец? — повысил голос отец.
«Ну, раз нет и раз молодая, — зло подумал Владик, — значит, еще заведете...» Подумал — и вдруг сказал это вслух.
— А вот это уж наше дело, — странно спокойно произнес отец. — У нас ведь начнется своя жизнь. Понимаешь?
— А если все-таки по ошибке? Тогда и ребенок будет... ошибочный?
— Не хами! — Отец вскипел всерьез. — Хватит. Спи, чтоб я больше тебя не слышал!
Он повернулся к Владику спиной и вскоре ровно задышал. Владик подумал: «А может, тот — будущий — и не будет ошибочным! Не как некоторые...» Он тоже повернулся к отцу спиной и заплакал, не разжимая губ, совсем тихо. С родителями все теперь было ясно... Она не хочет отпускать его из вредности, у него — сплошные «ошибки»... Пусть сами, без него во всем этом копаются! Отец начинает «свою жизнь»? Ну, и у него, Владика, она есть. А по ошибке она ему досталась или не по ошибке... Владик потерся мокрым лицом о подушку, сдернул с головы одеяло: вот именно, главное — она есть! И пусть ее лучше теперь не трогают... Она у него тоже своя.
Спали в комнате два человека, отец и сын. Разделяли их два метра ночной тишины — и то, что начало происходить с ними и между ними... То, что разделит их на годы. А сейчас они спали, и летел за окном жидкий декабрьский снежок...
Сегодня двадцать четвертое. Звонил Илья Ильич. Попал на отца... Видно, спросил, что это я начал пропускать художку. И про квитанцию на второе полугодие напомнил... Я взял ее на днях, но предкам еще не успел отдать, чтоб оплатили. Ну, отец расшумелся... Кричал, что не затем тратит на меня деньги, чтоб я прохлаждался и обманывал родителей. Что болтаюсь неизвестно где... С чего-то решил, что я с кем-то связался. Все выпытывал с кем. Мне надоело, и я сказал: «С кем надо, с тем и связался! Это дело мое». Он заорал, что пойдет в школу. А я говорю, мне по фигу, хоть в милицию... И что денег на художку ему больше тратить не придется! Достал из кармана квитанцию и порвал. В общем, я нормально держался... он куда хуже. Я за этим все время наблюдал: кто лучше? А потом я решил сходить к Сашке. Он как вырвет у меня куртку! Я тогда бросил шапку на пол и ушел так. Бешено было... Но здорово! Да... А Сашка сидел один, теть Наташа работала в вечер. Он сказал, что тоже думает про «зачем». Прочитал учебник по марксизму-ленинизму. Говорит, убедился, что объяснять мир с других точек зрения — занятие бессмысленное, хоть и очень интересное. Он даже что-то законспектировал. Теперь у него только один крупный вопрос, этот самый: зачем все? И он решил начать читать про разные религии. Говорит, не глупее же нас были Паскаль там, Достоевский... Они-то верили. Не в дедушку, конечно, на облачке, а в высшую силу. У него даже попутная идея появилась, своя. Что эта сила — величина не постоянная, а как бы прерывистая. То появляется, то исчезает в человеческом времени. У нее-то время может быть не наше, а свое... И может, она иногда меняет свое значение — от плюса к минусу. Страшненько! То добро, то зло... Сашка еще говорил, но я не запомнил. Вдруг он правда ответит на «зачем»? Поскорее бы... А то плохо так жить, смысла не видно. Что-то чем дальше, тем все хуже. И читать сейчас неохота, а Сашка вечно ,по уши в книгах... Так что гуляю в основном один. А от тети Наташи вчера пахло так же, как от одного дядьки на остановке. Сашка осенью говорил, что она перестала. Что больше никогда не будет. Но, видно, опять. Ладно, все... Вырубаю.
Возвращаясь от Сашки домой, Владик сделал крюк, и теперь удобнее было подъехать на автобусе. На остановке было пусто. Но вскоре появился сутулый, высокий мужчина в расстегнутой куртке — он подошел, вольно размахивая руками, и неожиданно тонким голосом спроси Владика:
— Эй, закурить не будет?
— Нет...
— Врешь! Хотя... черт с тобой...
Он подошел к урне, приподнял ее и перевернул. На темный затоптанный снег под фонарем вывалились бумажки, пустые сигаретные пачки, палочки от мороженого. Мужчина принялся разбрасывать мусор и собирать в костлявую ладонь окурки. И закурил, неудобно привалившись высоко поднятым плечом к столбу. «Сразу в рот... Хоть фильтр опалил бы!» — с отвращением подумал Владик. Смотреть на мужчину было противно и интересно.
